Самоубийство в первом рассказе становится последствием случайной беременности одной из институток. Форш показывает, как вокруг Маши-коровки и ее подруги Вачьянц, к которой Маша обращается за помощью, формируется ощущение безысходности: тетка Маши в ответ на историю о беременности вымышленной девушки отвечает, что из-за этого «в воду ‹…› мало броситься»[937]; в любимом романе девочек (его название не упоминается в тексте) 14-летняя героиня умирает во время родов; даже «самая умная в институте» Ксенечка отказывается выслушать девочек. Единственное решение, которое находят подруги, — самоубийство Маши. Смерть девушки в заведении постарались скрыть, но позже становится понятно, что многие готовы были отнестись к ней с сочувствием и оказать помощь. Вачьянц же, не в силах пережить свою причастность к смерти подруги, также расстается с жизнью. Тамарченко приходит к выводу, что образу Вачьянц «свойственна такая неукротимая тяга к людям, что это спасает рассказ от всякой расслабленности или безнадежности взгляда на жизнь»[938]. По сути, обе трагедии становятся следствием не самого факта беременности, а исключенности женского опыта из общего дискурса, неосведомленности девочки и невозможности получить своевременную помощь.
В рассказе «Во Дворце труда», написанном спустя 13 лет после рассказа «Своим умом», самоубийство Маши Роковой является попыткой девушек выразить протест против плохого обращения с институтками. Это самоубийство планировалась как ненастоящее («повеситься так себе, только для начальства, и после обморока, когда все письма будут обнаружены, непременно ожить»[939]), но в последний момент мелкие недоразумения и нерешительность смешали карты и спасти Машу оказалось некому. Протест остался незамеченным: дело замяли («о сироте кому было шум подымать»[940]) и сожгли подготовленные девочками письма «к любимым учителям, инспектору и врачу», в которых «было подробно изложено, почему девочкам жить так тяжело, что, если перемен не последует, они станут целыми классами вешаться на крюках»[941].
Отдельно стоит отметить рассказы, в которых героини не могут устроить личную жизнь, выйти замуж из-за революции или других исторических событий, существенно изменивших ту жизнь, к которой их готовили. В рассказах «Из Смольного» и «Салтычихин грот» судьба девушек оказывается неустроенной из-за сменившегося политического строя. Бывшим институткам сложно приспособиться к новой жизни. Тате и Аллочке («Хорошо тем, кого разобрали домой. А сестрам Тате и Аллочке — им куда? Женихи — Коко и Куретов — бежали, тетенька умерла, и сейф ее стал рабоче-крестьянским»[942]) помогает Зельма Карловна, советуя им шить мужское белье и приглядываться к заказчикам (Numero eins — «не скупой, и смотрит всегда через пальцы», Numero zwei — «способный для удовольствия, но женится поздно и только на богатой», Numero drei — «хозяин — очень полезный», такого «надо брать — цап, как кошка»[943]). Бывшие женихи уверены, что «две жены — норма»: «одна — оседлая, другая — походная». «Новые» женихи, Федя и Сеничка, принадлежали некогда совсем другому кругу и сами себя характеризуют так: «из печников да комиссарами»[944]. Но именно они, по характеристике Зельмы Карловны (она случайно встретила братьев и направила их с запиской к своим воспитанницам), «первый сорт заказчики по всем трем номерам: все пробовано, и верено»[945].
Героиню рассказа «Салтычихин грот», Зоечку, писательница характеризует так: «Она из той несчастной полосы, которую революция уже застала окончившими прежнюю школу и расположившими будущность в твердых днях. Октябрь как лукошко с грибами опрокинул все ее планы»[946]. А ее сестра Ирка — пионерка, у которой, как у других ее сверстниц, «ладится ‹…› все, без морщинки. Пионерки, потом комсомолки, идут со своим гуртом»[947]. Зоечка «с самой последней надеждой» «хватается за последнего… вроде как из прежних», но достичь счастья ей не суждено.
Тусенька, героиня рассказа «Ночная дама», продолжает ряд сирот-институток (как Вачьянц, как Тата и Аллочка и некоторые другие героини). Она плохо училась, поэтому «пристроить» ее удалось только на должность «ночной дамы». Тусенька живет чужим умом, поэтому в юности разрывает отношения со студентом, когда подруга говорит, что с ним придется прозябать в бедности (спустя время студент выправляет свое финансовое положение и женится на другой). Позже она соглашается работать ночами («наконец-то я восход солнца буду встречать»[948]) под давлением более опытной коллеги, которая выгадала себе удачный график. Возрождение героини, ее возвращение к жизни происходит в монастыре, куда она отправляется в отпуск и где впервые за долгое время встречает восход солнца: «и будет у нее, как у людей, день днем, а ночь ночью. И жених опять будет. ‹…› Цветов разведет много на окнах…»[949] Однако Тамарченко трактует этот эпизод иначе: «Неумелые попытки героев вырваться из-под этой власти (рутины и своекорыстного расчета. — О. Г.) оказываются бессильными или гибельными. Умирает жалкая Тусенька, из страха перед жизнью обрекшая себя на тусклое существование»[950]; даже целью поездки героини в монастырь исследовательница видит смерть «не при коптящем свете ночников, а при лучах восходящего солнца»[951]. С выводами Тамарченко сложно согласиться, ведь восход солнца скорее можно интерпретировать как внутреннее возрождение героини, обретение ею смысла жизни.
Центральное место в рассказе «Жена Хама» занимает история Евдокии Ивановны, Гого, — девушки-сироты, которая «после смерти отца из балованной, богатой девицы стала нищей»[952] и которой тетка настоятельно рекомендует стать учительницей лепки, но эта работа героине не нравится. Развязка произведения комична: Гого случайно знакомится с мужчиной, который предлагает ей роль в театральной постановке странного свойства. Теперь ей предстоит играть жену Хама (другую роль исполняет игрушечный носорог):
Костюм — зеленая юбка в блестках, корсажик, парик в буклях. Местожительство — дно сундука, только на время действия, разумеется. ‹…› Бок сундука откидной, жена Хама возлежит на дне и публике эдак ручкой. Ничего более. И на юге, и на севере, и за границей — только ручкой[953].
Внешне такой финал выглядит вполне благополучным, но вряд ли можно считать благополучной судьбу девушки, которая в силу обстоятельств не смогла получить достойного образования и самостоятельно обеспечить себя.
Образ жены Ольга Форш создает в рассказе «За жар-птицей». Героиня, Степоша, некрасива, но была мастерицей-вышивальщицей, а деньги копила («Как до радужной доведет, сейчас с оказией в город. И на книжку запишет. Вот набралось таким манером без малого тысяча»[954]). Надо отметить, что Тамарченко эту деталь в поведении героини воспринимает как недостаток, говоря об «извращающей человеческие индивидуальности власти денег»[955]. В то же время поведение мужа Степоши, который посватался к ней, потому что мать ему внушала, что счастье его «только в деньгах Степанидиных»[956], исследовательница полностью оправдывает, приписывая ему такие качества, как «повышенная эстетическая восприимчивость, художественная одаренность, не находящая выхода в творчестве»[957] — ведь он любовался вышивками жены и заслушивался цыганскими песнями. Спустя некоторое время после женитьбы Иван, поддавшись чарам цыганки, просит у жены 25 рублей, а на ее отказ до смерти ее забивает: «скрутил назад руки, свалил ее на пол и, не помня себя, этой самой фасолью ей полный рот», «все яростней Иван Степаниду душит, будто большой рыбе сорваться с крючка не дает», «раздел мертвое тело и, как живое, уложил его в кровать»[958]. После этого он уходит в город, чтобы получить деньги жены и встретиться с цыганкой. У нотариуса убийца выясняет, что Степанида еще перед свадьбой оставила завещание на имя своего дяди Мокеича: «Если в случае, говорит, дяденька, я помру раньше года, притом в бездетности, все пускай вашей милости и отходит»[959]. Столь разное прочтение одного произведения невозможно игнорировать: гендерный подход позволяет выявить в этом рассказе проблему домашнего насилия, жестокости мужчины по отношению к жене.
А. В. Тамарченко, говоря о следующем рассказе, «Был генерал», отмечает, что в нем «уже зарождается целый ряд тем, специфических для всего творчества Форш»[960], среди которых исследовательница перечисляет «интерес к социальным источникам душевных болезней; борьбу против порабощения разума готовыми понятиями; проблему безличности и индивидуального своеобразия, собственного „лица“ человека»[961]. К этому списку можно добавить и еще одну тему, занимающую особое место в рассказах Форш, — тему материнства. Писательница исследует сложные, трагические его эпизоды. Так, в рассказе «Был генерал» среди прочего рассказана история матери, вдовой солдатки Анфисы, на долю которой выпало «самое трудное и не бабье, а мужиково: обмозговать, что и как». Она бралась за любую сложную работу, а также своим грудным молоком выкармливала чужих детей. Вместо старшего, Степки, она кормила сына барыни («Покойница барыня на Степку и не глянула. Ровно щенка я в стеганку укрутила. Сунула, отворотившись, трешницу: нельзя, говорит, двух разом кормить, свово сдай на деревню. А на деревне, известно, маком опоили… ишь, дураком сидит»), а вместо младшего, Артема, — сына попадьи («Попадья — родить родила, а не молошная. И она тож: нельзя двух, чай, не корова. На жвачке тебя, сынок, на жвачке сгноили»