Таким образом, в условно первой части произведения прототипом Маруси послужила реальная Никифорова. Основные способы ее изображения — авторская ирония, демонстрируемая через сниженную лексику, и показ героини как одной из руководителей отряда. Во второй половине эпопеи прототипом образа послужила Кузьменко: здесь уже основные черты героини — романтичность и робость, нерешительность (она отказывается воевать дальше после разгрома банды).
Маруся Сельвинского, хотя и задумывается о любви, сама ни для кого не является сексуальным объектом. Это проявлено в речи белых командиров, которым больше нравится лошадь, чем ее хозяйка. Героине не приписывается сексуальная привлекательность, как в прозе. Маруся специально поставлена рядом с Татой, чтобы оттенить беспомощную женственность последней, а Тата, в свою очередь, выявляет неженственность анархистки. Маруся — независимый персонаж, потому она и не главная героиня. У писателей еще мало художественных средств, которыми они могут изображать женщину вне контекста мужского восприятия. Тата, прописываемая через отношения с героями-мужчинами, гораздо интереснее автору.
В столкновении с героиней-антиподом представлена и героиня-анархистка Раиса Николаевна в либретто оперы «Дума про Опанаса» Э. Г. Багрицкого. Хотя в научных исследованиях высказывалась мысль о Никифоровой как о прототипе героини[1093], мы полагаем, что однозначно говорить об этом не приходится, и образ Раисы в той же мере может восходить и к Галине Кузьменко.
Раиса Николаевна прибилась к отряду в еврейском местечке, о ней ничего не известно, в противоположность невесте Опанаса, Павле, происхождение которой ни у кого не вызывает вопросов. Характеристикой анархистки, как и в других художественных текстах, становится невыясненное происхождение. Так же заострен момент появления героини: она возникает будто ниоткуда, о ее детстве и семье ходят лишь смутные догадки: «Откуда она — неизвестно. / Где дом ее? Кто отец? / Помещик ли мелкопоместный? / Фальшивомонетчик? Купец?»[1094] Она сама считается то ли шпионкой, то ли проституткой — подобный мотив присутствует и в повести Лавренева.
Первое упоминание о Раисе Николаевне — это слова начальника штаба о том, что она «посерьезнее Махно». Главными ее характеристиками становятся беспредельная жестокость и отсутствие сострадания: «Она жестока до отказа, / Страданья ее не смутят. / А ну-ка попробуй приказа / Не выполнить — будешь не рад»[1095]. Подобное описание соответствует характеристикам анархисток у других писателей. Но портрет Раисы Николаевны («молодая женщина, одетая по-городскому, с портфелем»[1096]) и ее работа в штабе не соответствуют образу реальной Никифоровой, которая больше проявила себя в сражениях и на митингах, чем в кабинетной работе. Сочетание красоты, кротости и ярости («Да, чертова эта красотка. / Тихоня, но лучше не тронь: / По виду она счетоводка. / А глянет — и вспыхнет огонь»[1097]) также больше напоминает портрет Кузьменко, чем Никифоровой. Однако то обстоятельство, что остается невыясненным, является ли героиня невестой или женой Махно[1098], а в конце становится очевидна романтическая связь между Раисой и Опанасом, позволяет утверждать, что в либретто не создается образ подруги Махно. Значит, и Кузьменко — не единственный прототип героини. Как и в рассказе Пильняка, возникает обобщенный портрет героини-анархистки, не восходящий к реальным прототипам, а основанный в большей степени на слухах.
В либретто важна символическая роль Раисы: она предстает олицетворением военной стихии. Она делит Опанаса с его невестой: Павла хочет вернуть его домой и к сельскохозяйственной работе, Раиса — на войну. Собственно, таким же порождением военной обстановки, нестабильной ситуации в стране была для современников Маруся Никифорова[1099]. Героини либретто предлагают Опанасу разные варианты жизни, олицетворяя разные стратегии ее продолжения. Павла предлагает ему крестьянский сельскохозяйственный труд и уют семейной жизни:
Встань! Сломай о колено саблю!
Выйди в степь да покличь вола.
‹…›
Выйди в степь и ярмо тугое
На вола своего надень
‹…›
Я еду тебе приготовлю,
Слаще той, что ты здесь едал[1100].
Раиса описывает вдохновение вольной военной жизни, рев боя:
И с бичом, летящим косо,
В синеву и пламя,
Я несусь простоволосой,
И взрываются колеса
Где-то под ногами.
И, припав к луке высокой,
Пригибая травы,
Опанас, ты скачешь сбоку,
С шашкою кровавой[1101].
Однако в финале Раиса зарубает Павлу, не оставляя Опанасу выбора. Схожесть этого описания с обликом валькирии (ср. образы полета на коне, синевы и пламени небесного свода, распущенных волос и пр.), романтизация героиней боя сближают ее с другими известными в литературной традиции воительницами, а убийство соперницы является признаком постреволюционной эпохи в изображении такого типа женских персонажей[1102]. Как и в повести Лавренева, в либретто героиня утверждает свою правоту через запредельную, немотивированную жестокость. Несмотря на кровавое убийство невесты, Опанас принимает Раисино предложение (в том числе из-за своей слабости и податливости), так как военный путь привлекателен для него. Когда Раису ведут на расстрел, Опанас устремляется за ней, и красноармейцы его убивают. Расстрел героини соотносится с гибелью Никифоровой (и ее мужа), но над реальным историческим лицом казнь была совершена белыми.
В конце кратко скажем еще о двух вариантах конструирования образа Маруси Никифоровой в художественных произведениях. В первом случае возникают попытки описания исторической фигуры. Очень яркий образ создает украинский писатель Юрий Яновский в повести «Байгород» (1927), однако и он использует характерные для беллетристики допущения. Его портрет напоминает героинь разбиравшихся выше произведений:
Малого роста, приземистая, с большими зелеными глазами — она образец похотливой женщины. Мускулистые ноги ее вот-вот разорвут штаны-галифе. Френч, вроде и большой размером, сидит, как резиновый. От каждого шага ее груди дрожат. Где она выпаслась, такая полнокровная самка?[1103], [1104]
В описании атаманши у Яновского доминируют уже известные нам черты: здоровье, полнотелость, страстность.
С Марусей связывает Яновский исполнение «Яблочка». Популярная в среде матросов песня получала у махновцев свой текст. У Яновского она звучит так: «О-у-i-ах, яблучко, / Да куда котішся? / До Марусі в ешелон / Подработаться!»[1105] Вспомним: в повести Лавренева бойцы из отряда Маруси распевают «Яблочко», а она сама как бы помещает себя внутрь этой песни: «…а теперь яблочком катаюсь»[1106]. У Яновского Маруся становится частью фона, создательницей той исторической обстановки, той атмосферы, которая окружает главных героев повести.
Также имя атаманши Маруси фигурирует в художественных текстах как легендарное. Связано это с тем, что на Юге России во время Гражданской войны «то и дело стали появляться самозванки, выдававшие себя за легендарную Марусю»[1107], которые со своими шайками грабили и убивали простых людей. Любая женщина-командир верхом на лошади становится воплощением атаманши. Такое упоминание встречается в романе Л. А. Аргутинской «Огненный путь» (1932), где женщины из толпы знают лишь о существовании атаманши Маруси, командующей собственным отрядом. Они готовы признать таковой любую женщину в военной одежде на коне и называют Марусей заглавную героиню:
Не слезая с лошадей, мы закурили крученки. Вокруг быстро собралась кучка жителей. Около меня группировались женщины; они заходили и оглядывали со всех сторон, покачивали головами и смеялись в руку, пряча лицо в платок. Подходили новые, так же тщательно оглядывали, качали головами и перешептывались.
— Маруськин отряд. Вон она, видишь? Сама атаманша! — кивали они в мою сторону.
— Это Маруська! — передавалось от одного к другому[1108].
Легендарные представления о Никифоровой находили свое отражение и в кратких упоминаниях. Так, генерал П. Н. Краснов в романе «От Двуглавого Орла к красному знамени» (1922) вторит Лавреневу: «…под Батайском шарила Маруся Никифорова — кавалерист-девица, собственноручно пытавшая пленных»[1109]. У А. Соболя в рассказе «Погреб» (1922) «атаманша Маруся подкрадывалась к подушкам, к синагогальным подсвечникам…»[1110] Это отрывочное упоминание не соответствует реальной деятельности Никифоровой — здесь речь идет об уже потерявшем генетическую связь с образом исторической личности мифическом образе Маруси или ее подражательниц. Очевидно, собирательный образ атаманши Маруси аккумулировал не только черты других деятельниц анархического движения (наиболее очевидной фигурой была упомянутая Кузьменко), но и слухи, которые в условиях недоступности достоверной информации получали широкое распространение.