тот день: «Я никогда этого не рассказывала никому, никому, кроме вас. Но вы не должны передавать это другим или смеяться надо мной, вы можете мне обещать?» Он кивает. Наверно, думает, что я собираюсь развлекать его приятными байками, какими дети иногда тешат стариков.
– Это случилось у нас в церкви: мы уже кончили петь, и я осталась одна; все ушли, даже мама, а я в тот день пела в хоре; я сидела на своем стуле, мне было холодно, и грустно, и одиноко, как вдруг, в какой-то миг, произошло это: я ощутила в животе странный жар, он разгорался у меня внутри, а потом стал горячим шаром, и я почувствовала, что плыву куда-то; я закрыла глаза, наслаждаясь этим теплом в глубине моего тела и уже не боясь ни страха, ни одиночества; во мне звучал неведомый Голос, он не произносил слов, которые я могла бы понять, там вообще не было слов, это был именно Голос, обращенный ко мне, только ко мне одной.
Я закрываю глаза, и мне чудится, будто я все еще слышу его здесь, на морском берегу. Этот Голос… он не громкий, не пронзительный, он звучит монотонно, как жужжание мухи или пчелы. Мне хочется, чтобы мистер Кио услышал этот Голос, – если он его услышит, то никогда уже не будет прежним. Слышит ли он его? Говорю ли я что-нибудь? Я прижимаю к своему животу его руку, широкую сильную руку, и Голос должен пройти через его длинные пальцы, через эту раскрытую руку, она должна ощутить этот Голос, эти вибрирующие, медленные, тягучие звуки, которым нет конца. Он, только он один знает мою тайну, я никогда никому не доверяла ее – ни маме, ни даже пастору. Но он – мистер Кио – сейчас подошел к самому важному рубежу, ему остается сделать последний шаг, чтобы все преобразилось. На какое-то мгновение мне показалось, что он меня услышал, но тут он отдернул руку и отстранился. Наверно, испугался: что подумают люди, если увидят нас, увидят, как он прижимает руку к животу тринадцатилетней девочки. И поэтому отодвинулся от меня, лицо его потемнело, глаза померкли. «Я не могу, Джун. Я не из тех, кого можно назвать порядочным человеком. Я не тот, кого вы ждете, я самый обыкновенный человек, похожий на других». Он отошел подальше и прислонился к скале. Сумеречный свет уходящего дня заволок его лицо тусклой пеленой. По ночам люди не похожи на себя, – я это поняла уже давно, еще когда тот тип поселился у нас и они с матерью стали нежно ворковать в постели. «Вы проживете свою жизнь иначе – покинете этот остров, увидите весь мир. Вы забудете меня, забудете все и станете совсем другой, Джун». Мне больно слышать эти слова. Они ранят меня, поражают в самое сердце. Ну почему он меня не услышал?! «Значит, вы мне не верите, значит, я…» И тут слезы сдавили мне горло. Он сделал движение, чтобы обнять меня, но я уже ничего не хочу. И никогда не захочу. Не нужны мне его утешения. Я не маленькая девочка, которая сломала игрушку, и не влюбленная женщина, которую бросил мужчина. С этим пускай идет к своей аптекарше. А здесь было совсем другое, но он ничего не понял. И я убежала. Домой, домой! В одну минуту я одолела крутой склон и выбралась наверх. Мне хотелось крикнуть: «Я вас ненавижу!» Мне хотелось умереть. Во дворах лаяли собаки, наступил вечер, зажглись огни, по улице медленно проехало несколько машин.
Мы провели эту ночь вместе. Только не подумайте, что мы любовники и всё такое. Я улучила момент, когда мать занялась своим дружком, вылезла в окно и побежала через поля к пляжу, туда, где мистер Кио поставил свою военную палатку. Когда ветер стихает и море спокойно, он ночует в ней, чтобы слушать шум прибоя. Он не знал, что я приду, но совсем не удивился, когда я появилась у входа в палатку. Не могу сказать, выпил он или нет, но вид у него был довольный, он улыбался. «Заходите, – сказал он, – вы же не собираетесь стоять снаружи». Палатка у него тесная и низкая. На ее стенках нашиты разные карманы из противомоскитной сетки. Когда сидишь внутри, тебя слегка обдувает ветерком, и слышны все голоса моря. Крыша палатки мягко подрагивает под ветром. Той ночью в небе сияли звезды и полная луна, их мягкий свет проникал даже сюда, внутрь. Мне было так хорошо, что слова казались ненужными. И мы сидели молча, не закрывая входное полотнище; оно легонько хлопало на ветру, а мы слушали и смотрели. Я чувствовала, как бьется в груди мое сердце – медленно, очень медленно. А рядом звучало его дыхание, глубокое, с хрипотцой, в такт со вздохами набегавших волн. Ах, как было хорошо, мне даже двигаться не хотелось. Пусть бы это длилось вечно, до самого утра! Пусть бы я слушала и впитывала все это – ночь, море, ветер, запахи песка и водорослей, биение моего сердца и дыхание мистера Кио – и наслаждалась бы этим вечно, до самого утра! Мне совсем не хотелось спать. В какой-то момент мистер Кио встал и скрылся за дюнами. Наверно, пошел в общественный туалет на пляже. Когда он вернулся, его лицо было мокрым от морской воды. Я тоже подошла к берегу, сняла кроссовки и шагнула в море; он стоял рядом. Я было помедлила, тогда он взял меня на руки и понес дальше, вглубь. Я чувствовала, как море согревается у меня в джинсах, под майкой. Вода уже была ему по пояс. Пляж казался белесым в лунном свете, а в море вокруг нас шныряли сотни прозрачных рыбешек.
Когда мы вернулись в палатку, я тряслась от холода. Мистер Кио помог мне снять одежду и растер, чтобы согреть. Я хорошо помню, как его широкие ладони массировали мне спину и плечи. В какой-то момент меня одолел сон, я завернулась в банную простыню и прилегла к нему, тесно прижавшись и обхватив его руками. Но я не заснула – просто лежала не двигаясь, не закрывая глаз, ничего не ожидая. Шел час за часом, луна скрылась в облаках, морской прилив подобрался так близко к палатке, что я чувствовала его запах. Никогда еще я не испытывала ничего подобного. Словно мне довелось вернуться в прошлое, в те времена, когда моя мать и мой отец любили друг друга. Вернуться в те времена в объятиях этого мужчины. И в какой-то миг, даже не знаю почему, я подняла к нему лицо. Мистер Кио склонился надо мной, в полумраке его темное лицо было неразличимо. Но зато глаза хищно блестели, пронзали, пожирали меня. Я вздрогнула – сама не знаю, от страха или от гнева, – но он стиснул и удержал меня, и я закрыла лицо руками, чтобы не видеть его. Позже, к утру, я торопливо оделась и помчалась без оглядки через поля, еще окутанные туманом.
Мистер Кио стар. Он нуждается во мне. И я решила, что с сегодняшнего дня он будет мужчиной моей жизни. Я наперед знаю, что вы скажете. Между нами такая огромная разница в возрасте, что сама эта идея кажется идиотской, безумной, невозможной. Ну да, эта разница существует: ровно сорок пять лет. Но когда я говорю, что он станет мужчиной моей жизни, я вовсе не имею в виду, что это навечно. Да и есть ли на свете что-нибудь вечное? Даже деревья и те не живут вечно. Даже звезды и те гаснут. Это нам сказал наш препод по естествознанию: «Звезды, которые вы видите в небе, находятся так далеко, что когда некоторые из них гаснут, то излученный ими свет еще миллионы лет продолжает доходить до земли». Я прекрасно знаю, что мистер Кио умрет. Однажды, глядя на море и на волны, он сделал мне такое признание: «Джун, вы не должны меня любить, ведь я мертвец, получивший отсрочку». И, увидев, что я не понимаю, добавил: «Я давно уже мертв, потому что совершил нечто ужасное, и нет мне прощения. Все, что я вижу вокруг, напоминает мне о смерти, понимаете?» На что я сказала: «Не знаю, зачем вы так говорите, ведь жизнь – это подарок». Но он ответил: «Взгляните на море. Оно кажется живым, оно бурлит, оно полно рыбы и ракушек, ваша мама – женщина моря – ежедневно черпает в нем улов, чтобы вы не умерли с голода. Но с другой стороны, море – это бездна, где все исчезает, все обречено на забвение. Вот почему я каждый день прихожу на берег моря, чтобы видеть его, не забывать о нем, знать, что я должен умереть и исчезнуть». Я запомнила его слова. Они стали для меня самым важным уроком из всех, что я слышала. Никто не говорил так со мной ни в школе, ни в церкви. Взрослые вообще без конца врут. Они уверяют, что знают, о чем говорят, но это ложь, ничего-то они не знают. Один только мистер Кио говорит чистую правду. Он не старается приукрасить жизнь. Его не назовешь слащавым, он горький и крепкий, как кофе. Вкус кофе теперь постоянно стоит у меня во рту, я больше не могу обходиться без этой горечи. Ее подарил мне мистер Кио в ту ночь, когда я лежала, прильнув к нему, в палатке. Теперь, выходя из школы, я не иду в бакалею вместе с другими ребятами, где они покупают lolli-pops[21] или эскимо. Я иду в кафе-пиццерию, ее хозяин – молодой парень, о котором поговаривают, что он гей, но мне на это плевать, главное, он услужливый и подает мне черный кофе, не задавая лишних вопросов. Когда я рассказала об этом мистеру Кио, он бросил с ухмылкой: «Маленьким девочкам не годится пить кофе!» Но я его тут же отбрила: «А я уже не девочка!» Я не стала посвящать его в свое решение – насчет того, что он мужчина моей жизни. Не хочу торопить события, ведь его так легко напугать. Может, в глубине души он робок или боится того, «что люди скажут». Хотя нет, не думаю. Мистер Кио равнодушен к сплетням и шепоткам, ко всем этим грязным пересудам. Он мужественный человек. И кстати, он ведь был солдатом. Он мне об этом не рассказывал, я сама догадалась. По его манере держаться, по походке. Прямая осанка, и взгляд тоже прямой, – вдруг уставится на вас не мигая, будто хочет проникнуть в ваши мысли, разгадать подоплеку ваших слов. Вот почему люди его побаиваются, сторонятся. Мой отец тоже был солдатом; мать не хочет о нем говорить, но я в этом уверена. Он был солдатом, встретил мою мать, и они полюбили друг друга. Но он меня не бросил, нет, не мог он меня бросить, просто с ним что-то стряслось и он погиб, и молчание сомкнулось над ним.
Единственный человек, с кем мистер Кио общается, – это аптекарша; она, как я уже говорила, из разряда тех женщин, которым нравится пожирать мужчин с потрохами, обращать их в рабство, но с мистером Кио это у нее не пройдет, я ведь решила, что он принадлежит мне.