Вся обстановка — творение Гвюдйоуна. Что бы я без него делала? Он соорудил здесь не только туалет, но и кухню, отгородил ворота стенкой, покрыл пол лаком и наладил освещение. А иногда, по вечерам в субботу, он подкидывает мне глоточек горячительного. Хотя учился он на «shit’овода» (это у Гвюдйоуна такой юмор) и днями просиживает в какой-то конторочной фирме, в душе он, как и многие исландцы, ремесленник. Нашему народу всегда было присуще упоение трудом. Люди все время над чем-то трудятся: сносят стены, сколачивают террасы или проводят электричество. И все это с единственной целью — «починить» свой брак.
Известно, что все эти заботы нового времени выпадают на долю именно тем, кого я называю «лодыри махровые». Наш народ не знал проблем в браке до тех пор, пока мужики не перестали выходить на рыболовный промысел и не принялись по выходным околачиваться дома. Сейчас это наконец дошло до самих мужчин, и они начали заполнять свой злосчастный досуг выдуманными важными делами. «Я обещал Гюмми помочь ему на даче», — услышала я на прошлой неделе за перегородкой. Ага. Судя по всему, в Исландии нет такого семейного узилища, к которому нельзя пристроить террасу.
Гвюдйоун работает в какой-то всемирно известной фирме по проталкиванию идей: целыми днями просиживает за монитором и ждет не дождется, когда можно будет поехать домой класть кафель в ванной или смотаться в горы. Эти современные парни, которым не приходилось двигать веслами на рыбачьей лодке или переходить вброд ледниковые потоки, в жизни так мало трудились, что у них руки болят от безделья. Мы хвастаемся, что в Исландии нет безработицы, но забываем, что у нас большинство профессий не подразумевают никакой работы. По-моему, в нашей стране никто по-настоящему и не трудится, кроме разве что рыбаков да эмигрантов. А все остальные протирают штаны на совещаниях, сидят в электронной почте или околачиваются в столовых во время самых длинных в мире обеденных перерывов. Даже в самом парламенте они рассядутся на виду у всего мира и пялятся на свои телефоны, как старухи на пасьянс. Тьма народа приходит с работы, так и не потрудившись, и ищет, к чему бы приложить старание дома. Поэтому я говорю и пишу: «Каждый исландец — Бьярт в своей Летней Обители[48]». Гвюдйоун только и знает, что возиться в своей «Летней Обители». Отвесозависимый джиповодитель.
— А вот это называется GPS — Global Positioning System, — говорит он и выдаивает бутылку в рюмку.
— Да-да, знаю. В переводе — навигатор, — отвечаю я, уже отхлебывая; коньяк поднял мне настроение.
— Правда? Короче, это ставится в машину, и тогда водитель не заблудится — всегда будет знать, где он. А ты можешь следить за мной по компьютеру. Смотри, вот если зайти на этот сайт и набрать «ГЁЙИ», то откроется вот такая карта, а на ней — вот такая точка.
Мужчины порой бывают такими простаками! Когда они совсем заблудятся в жизни, они берут и покупают навигатор.
Я еще не сподобилась своими глазами увидеть его джип, но мотор у него ревет громко, а Лова сообщает мне, что машина белая, а ее колеса доходят ей до пупка. «Непонятно, как Доура в него забирается, — она же еще ниже меня», — говорит девчушка. Иногда мне становится стыдно, что я отбираю жилище у такого славного железного коня, как этот джип. Тогда мне снятся черные, как автомобильная резина, сны, в которых он раз за разом переезжает меня.
По утрам в субботу я слышу, как Гвюдйоун распахивает ворота гаража и копошится в своих вещах за перегородкой, перед тем как покатить в горы. Он почти каждые выходные ездит на какой-то ледник и там забирается в глубокую расщелину, чтобы попить кофе. Просто сматывается куда подальше, лишь бы не слышать свою дражайшую супругу. Эти джипоманы, очевидно, хорошо себя чувствуют только на высокогорных пустошах, где нет сотовой связи. А может, у них есть любовницы, которые прячутся в скальных пещерах, — плащеносные чаровницы из рода альвов[49], которые всю неделю прихорашиваются, а по выходным зажигают в пещере костер. Старинная подруга как-то сказала мне: «Исландия такая маленькая, что супружеская измена там почти невозможна». В каждой щели, в каждом окне стоит открытый бак для сплетен. А мне кажется, что тут все дело в умении. По крайней мере, мне удавалось скрывать Бориса от посторонних глаз целых два года, правда, у него работа была подходящая — официант в отеле «Сага», — и за порог он выходил от силы раз в месяц — в банк за зарплатой. Он был моим альвом из гостиничной горы, и плаща у него не было.
Я немного жалею Гвюдйоуна, потому что, по правде сказать, с Доурой особо не побеседуешь; хотя у нее есть куча четвероногих хобби, и болтает она на марафонской скорости, и пускается в любые обсуждения, не зная броду. Она из тех женщин, что круглый год остаются загорелыми, она красится розовой помадой и производит такое впечатление, будто не имеет никакого отношения к Исландии, а ведь она родилась и выросла в этой стране, в роду у нее — сплошные жители Долин; и за границей она не жила, если не считать, что четырнадцать раз справляла Пасху на Канарах. В ней точно есть кровь баскских моряков с разбитого корабля, если вовсе не пиратская кровь; в подтверждение этой догадки она всегда звенит побрякушками.
Доура буквально живет на телефоне и распространяет вокруг себя потоки информации, которую приносит мне как почту. «В общем, она проснулась у него дома, а у нее внизу, представляешь, всё уже обрили. Это мне ее сестра рассказала — она со мной заседает в правлении Клуба собаководства». Она каким-то непонятным образом лично связана со всем, что происходит в стране: в одной фирме, в которой сейчас идет проверка, она знакома с телефонной секретаршей, в другой фирме надули ее саму, а в третьей она знает любовницу директора; а те дамы, которые регулярно улыбаются нам с фотографий на первой полосе, со своим котом или раком — все сплошь ее одноклассницы. Стоит только подсказать ей ключевое слово, например, «усыновление детей», «Доррит»[50], «семейство Бьергоульвов»[51], и она целых сорок минут будет вещать на эту тему, не давая мне вставить слово. Но больше всего ее интересуют кулинарные рецепты, а также дни рождения — эти масштабные бабьи сходки; она способна часами распинаться на эти темы передо мной — женщиной, которая не печет на Рождество пирогов и страдает аллергией на дни рождения.
Хуже всего было минувшей весной, когда она вышла в «декрет» в связи с рождением восьмерых щенков и целый месяц сидела дома. Иногда, пока она зависает возле меня, мне удается немного поработать в Yahoo! (эта поисковая система мне нравится больше, чем Google, — она точнее); но должна признаться, обычно я жду не дождусь, пока она выйдет из гаража, хотя и не подаю виду, — после всего, что она для меня сделала, это было бы некрасиво. Но это говорит о том, что я не могу считаться одинокой и не могу, в отличие от многих других инвалидов, выканючить себе пособие по скуке. В Италии я узнала, что parlare troppo[52]считается легальной причиной для развода в судах как высшей, так и низшей инстанции, но Гвюдйоуну, по-моему, хватает того, что он просто уезжает.
24Крачка1947
Конечно, я далеко не сразу пришла в себя после той трагедии на гнездовье крачек, молва о которой быстро разнеслась по всем островам, а потом и по стране. На пристани на Флатэй на меня порой зло смотрели как почтенные дамы, так и нецелованные барышни. Работница Роуса постаралась растрезвонить «правду» везде. В некоторых кругах меня даже стали называть «Крачка». И все же я не могла признать свою вину. Это было не то же самое, что «убийство по халатности». Хотя, если честно, это был вопрос не столько юридический, сколько умозрительный. Что само по себе страшнее: когда интересный человек умирает со скуки или когда скучный человек решает умереть?
На танцах в Клубе жителей Брейдафьорда[53] ко мне полез скандалить пьяный парень:
— Ты убила моего брата!
— Он опять родится, вот увидишь!
25Отель «Исландия»1928
Мой отец — Ханс Хенрик Бьёрнссон, старший сын Свейна и Георгии Бьёрнссонов, которые потом стали президентской четой в Бессастадире. Он родился в 1908 году и был на четыре года младше мамы, Гвюдрун Марсибиль Сальбьёрг Саломонсдоттир. Она была дочерью вышеупомянутой Вербьёрг Йоунсдоттир с острова Стагльэй и ее сожителя Саломона Кетильссона с острова Хергильсэй, который утонул в Шторм 1927-го года.
Маму всегда называли «Маса». Она носила три имени в честь трех женщин, которые лучше всего относились к бабушке: «Поскольку у меня утроба такая малоурожайная, пришлось мне все имена израсходовать на Масочку». И это оправдало себя. Как бы то ни было, это факт: в маме соединились три разных человека, чтобы в итоге вышел один — добрый. Точнее, добрый в третьей степени. Если бабушка была «добрая-добрая», то мама была «добрая-добрая-добрая». А потом родилась я, и я была недобрая. Неизвестно почему я оказалась полностью лишена этой брейдафьордской доброты, островной ласковости, самоотверженности и жертвенности. Я была скверная мать и еще более скверная бабушка.
Мама с отцом познакомились на танцах в отеле «Исландия», по крайней мере, так рассказывают. Может быть, они, наоборот, встретились в Сумеречном переулке за помойным баком и сразу же сбросили трусы. Что мы знаем о нашем происхождении? Не больше, чем «Бог» — о происхождении Вселенной.
Маса была пышущая здоровьем островитянка в услужении у фру Хёпфнер по адресу Хапнарстрайти, 5, а отец, робкий и бледный умник, пока что не выпорхнувший из гимназии, привилегированный мальчик, живущий на южном берегу Рейкьявикского Озера во втором по пышности доме в городе. Это