Как-то утром мы обнаружили мёртвыми пятерых воинов из ночного дозора; их доспехи и одежда пропали, оружие тоже исчезло; нагие окровавленные тела были свалены в сточной канаве. О грабителях как виновниках этого злодеяния не могло быть и речи: никакие грабители не справились бы с пятью вооружёнными воинами, да и побоялись бы напасть на них, – очевидно, что здесь действовали наши враги, умевшие сражаться.
Граф потребовал, чтобы виновные были найдены и выданы нам в течение трех дней; в противном случае, он пообещал казнить каждого десятого мужчину в крепости. Это требование и угроза расправы вызвали возмущение сарацин, и уже к исходу первого дня их разъярённые толпы бушевали у ворот центральной цитадели, где мы укрылись. Видя, что сарацины вот-вот пойдут на приступ, граф приказал нам совершить вылазку и подавить мятеж. Наши сердца ожесточились, мы вспомнили, как святейший папа призывал нас истреблять неверных, это «отродье».
Не хочу говорить о том, как мы им отомстили, скажу только, что в живых остались немногие из здешних жителей, но и их участь была плачевной: все они были проданы в рабство, включая женщин и детей. Крепость была разрушена до основания, а хранившиеся в ней богатства мы поделили между собой. Любовь и всепрощение, завещанные Христом, были забыты; жестокий и мстительный ветхозаветный Бог восторжествовал над нами.
– Сила гнева Его велика, око за око и зуб за зуб, – проговорил Фредегариус. – Сеющий ветер, пожнёт бурю.
– Да, безусловно, – подтвердил Робер, – но мне всегда казалось странным, что Бог-Отец и Бог-Сын призывают к разным вещам. Как это совместить? Следуя Ветхому Завету, не нарушаем ли мы заветы Нового?
– Всему своё место и всему своё время, – ответил Фредегариус. – Святая Троица нераздельна, но мы не можем понять её ипостаси во всём объёме и во всех проявлениях земной жизни.
– Я тоже пришёл к подобному выводу вслед за Григорием Богословом, – подхватил Робер. – Иначе трудно объяснить, как богоугодное дело может сопровождаться насилием и кровью: я имею в виду освобождение Иерусалима.
– Насилием и кровью? – Фредегариус с изумлением взглянул на Робера. – Но разве не было рыцарям перед штурмом дивного видения, как то описывают хроники: «Разверзлись небеса и показался в них пресветлый облик Сына Божьего, и грянул голос, преисполненный чудесной силою: «Се град мой и бысть ему моим!»». Возможно ли, чтобы насилие и кровь были там, где явился Спаситель?
– Увы, сего чудного видения я не наблюдал, – развел руками Робер. – Мучимый приступом жестокой лихорадки я отлёживался в лагере. Я принял участие в штурме, презрев советы лекаря, в самый последний момент, когда славный рыцарь Летольд уже ворвался в город, крепкие Яффские ворота были проломлены, и наш неустрашимый граф Танкред вошел в Иерусалим.
По городу мы, оруженосцы, пробивались наравне с рыцарями, защищая их от нападения, а иногда и расчищая им дорогу. Ручаюсь вам, святой отец, крови там пролилось немало: особенно отличились германцы, не щадившие никого и не проявлявшие снисхождения даже к иерусалимским христианам, – напрасно те показывали им нательные кресты и именем Христа молили о спасении! Отряды германцев рыскали по городу и, выволакивая, как скот, из узких и отдаленных переулков несчастных, которые хотели укрыться там от смерти, убивали их. Другие врывались в дома и хватали отцов семейств с женами, детьми и всеми домочадцами и закалывали их мечами или сбрасывали с каких-либо возвышенных мест на землю, так что они погибали, разбившись. Невозможно было смотреть без ужаса, как валялись всюду тела убитых и разбросанные части тел, и как вся земля была залита кровью.
Еще до взятия города было согласовано между германцами, что по завоевании его каждый сможет владеть на вечные времена по праву собственности, без смущения, всем, что ему удастся захватить. Потому они проникали в самые уединённые и тайные убежища, вламывались в дома жителей, и каждый вешал на дверях дома щит или какое-либо другое оружие, как знак для приближающегося не останавливаться здесь, а проходить мимо, ибо это место уже занято другими.
Грабёж и насилия продолжались три дня; с гордостью отмечу, что ни я, ни мои товарищи, ни рыцари нашего отряда, среди которых было много французов, не запятнали себя в Святом городе насилием по отношению к безоружным, более того, мы с друзьями спасли от смерти одну сарацинскую семью. Нам отвели для постоя квартал на городской окраине, где жили мелкие лавочники. Когда мы прибыли сюда, то увидели, что здесь хозяйничают германцы, которые без зазрения совести грабили обывателей, мучили и убивали их. Так, они вышибли из дома семью сарацин из четырёх человек: мужчину средних лет, его жену, юную дочь и ребенка лет семи.
Пока часть германцев разоряла жилище этих людей, другие восхотели совершить бесчинство над матерью семейства и её дочерью, предварительно намериваясь умертвить мужчину с ребенком. Не сговариваясь, мы бросились на защиту этих несчастных, и тогда шайка мародёров накинулась на нас, как стая волков. Нас было втрое, а то и в четверо меньше их, но, несмотря на это, мы задали негодяям хорошую трепку. В схватке с нами они потеряли несколько человек и убрались прочь с воплями и проклятиями.
Нельзя передать, сколь велика была благодарность спасённых! Они пали к нашим ногам, плакали и горячо лепетали на своём языке благодарственные слова – не нужен был переводчик, чтобы понять это. После мы простояли неделю в том квартале, и нас обхаживали, как самых лучших гостей, задаривали подарками и угощали изысканной едой. Спасённая нами девушка была чудо как хороша, что, надо признаться, редкость среди сарацинок. Их женщины некрасивы и поэтому закрывают лицо платком, – поразительно, но мужчина, имеющий желание жениться, должен заплатить выкуп за свою избранницу, внешность которой вряд ли его обрадует. Ну, не странно ли, святой отец, – за наших пригожих северных красавиц приплачивают родители, выделяя жениху приданное, а за сарацинок, не способных восхитить мужчину своим видом, платят их будущие супруги!
После взятия Иерусалима его правителем стал граф Готфрид, который был провозглашен иерусалимским королем, – продолжал Робер. – Наш граф Танкред отбыл в Антиохию, дабы управлять там, но мы не пошли за ним. Помню мой разговор с друзьями накануне того, как я навсегда расстался с ними.
– Что же, – сказал один из них, – наша миссия выполнена. Святая земля свободна и принадлежит христианской церкви. За время похода я добыл достаточно богатств, которых хватит мне и моим потомкам. Я возвращаюсь домой.
Взятие Иерусалима крестоносцами 15 июля 1099 года. Художник Эмиль Синьоль
– Я с тобой, – поддержал его второй мой товарищ. – Я соскучился по родным местам, мне надоела жара и безводные пустыни. Я хочу увидеть наши зеленые поля, пышные леса, широкие реки и бескрайние озера.
– И я с вами, – произнёс третий. – А ты? – спросил он, обращаясь ко мне.
– Я остаюсь. Великие святыни, хранящиеся тут, вызывают во мне трепет и восторг. Я хочу пожить на той земле, где ступала нога Спасителя.
Они поняли меня, хоть и не могли скрыть своей грусти…
Однако перед тем как я проводил их в обратный путь, мы удостоились великой чести: нас посвятил в рыцари сам граф Танкред. Мы исповедовались, причастились, облачились в белые льняные одежды и предстали перед нашим господином.
Прежде всего, нас спросили, любим ли мы Господа и трепещем ли перед Ним? Затем свидетелями из числа рыцарей было подтверждено наше душевное благородство, проявляющиеся в вере, надежде, милосердии, справедливости, отваге, преданности и иных добродетелях.
После нас спросили, не совершил ли кто-нибудь из нас низкого поступка, противоречащего установлениям рыцарства, не обуревает ли кого-нибудь тщеславие, или подобострастие, или гордыня: не является ли кто-нибудь пьяницей, чревоугодником и клятвопреступником, жестокосердым, корыстолюбивым, лживым, вероломным, ленивым, вспыльчивым и сластолюбивым или погрязшим в иных пороках?
Мы отвечали, что нет, и свидетели подтвердили это.
Потом был задан вопрос о дворянском происхождении, и поскольку все мы были дворянами, но не из знатных родов, то за нас поручился сам граф. Здесь же мы предъявили свое оружие и доспехи, ибо не может быть рыцарем безоружный воин, к тому же, не располагающий определёнными средствами. Из-за нехватки денег он не сможет приобрести доспехов, а из-за недостатка доспехов и средств он станет грабителем, изменником, вором, лжецом, лицемером, – и ничего в нём не будет от рыцарства.
Наконец, граф сказал, что мы достойны стать рыцарями, а испытания, которые мы с честью выдержали, будучи оруженосцами в трехгодичном тяжёлом походе, позволяют посвятить нас в рыцарское звание без дальнейших условий. Он опоясал каждого из нас мечом и нанес удар ладонью по щеке с кратким наставлением: «Будь храбр». Это единственная пощечина, святой отец, которую рыцарь получает, не возвращая.
Тут вперёд вышел священник, благословивший наши мечи и прочитавший поучение: «Господи, Боже мой! Спаси рабов Твоих, ибо от Тебя исходит сила, без Твоей опоры исполин падает под пращей пастуха, а бессильный, воодушевляемый Тобой, делается непоколебимым, как чугунная твердыня против немощной ярости смертных.
Всемогущий Боже! В руце Твоей победные стрелы, и громы гнева Небесного; воззри с высоты Твоей славы на тех, кого долг призывает в храм Твой, благослови и освяти мечи их, не на служение неправде и тиранству, не на опустошение и разорение, а на защиту престола и законов, на освобождение страждущих и угнетённых; подаждь им, Господи, во имя этого священного дела, мудрость Соломона и крепость Маккавеев».
По окончании обряда мы оделись, как подобает рыцарям, прикрепили к сапогам шпоры и, взобравшись на коней, показали свое умение обращаться с копьём, коим каждый из нас поразил на всём скаку специально изготовленное для этой цели чучело…
Ох, простите, святой отец, слёзы текут из моих глаз при этом воспоминании, – произнёс Робер, закрыв лицо рукой. – Это был самый торжественный момент в моей жизни, который мне не забыть до гробовой доски. А ещё мне не забыть слова графа, сказанные на прощание: «Нас будут судить: потомки заметят за нами много грехов. Но пусть они не забудут и наших добродетелей: мужества, чести, не задетой торгашеством, стремления жить жизнью, достойной мужчины и воина!».