Первым моим желанием было убить обоих преступников канделябром, но я сообразил, что это будет нелепо и даже смешно – убить жену и её любовника бронзовым подсвечником! Нет, это должна была быть казнь, а не безумное убийство из ревности, поэтому я отбросил в сторону канделябр и выхватил меч.
– Мессир! – закричали в один голос Бланш и её смазливый красавчик: она с испугом, а он с угрозой.
Представьте себе, он вздумал мне угрожать: он полагал, что может быть опасным для меня! Несмотря на трагическое положение, это меня рассмешило: я едва сдержал приступ нервного хохота. Подтолкнув к молодому негодяю стул, на котором висела его перевязь с мечом, я сказал:
– Защищайся, и пусть свершится правосудие!
– Нет! – возопила Бланш и ещё крепче вцепилась в его руку.
Тогда я наставил свой меч на изменницу и прорычал:
– Значит, ты умрёшь первая!
Она взвизгнула и забилась в угол кровати; Альбер, между тем, вырвав свою руку из руки Бланш, обнажил меч и сделал выпад против меня.
Я мог убить его сразу же, но рассудил, что это была бы слишком легкая гибель для него; я хотел, чтобы он почувствовал весь ужас смерти, чтобы он умирал медленно и мучительно. Я вёл с ним жестокую игру, то отступая к дверям, то прижимая его вплотную к кровати. Наконец, я решил, что достаточно наигрался: мой меч вначале проколол ему плечо, а затем разрубил левую щёку; в глазах Альбера я увидел не только боль, но и страшную тоску, предчувствие погибели.
– Умри же, негодяй! – воскликнул я, но тут Бланш с пронзительным криком вдруг кинулась к нему. В следующий миг всё было кончено: мой меч пронзил их обоих.
Бланш билась в агонии, с её губ капала кровавая пена; взгляд умирающей выражал страдание и упрёк. На мгновение моё сердце дрогнуло, но лишь на мгновение, уступив место суровому торжеству. Выпустив меч, я с чувством выполненного долга смотрел на два уже бездыханных тела. Потом я вышел из комнаты, чтобы более никогда не заходить в неё.
– Но это был честный поединок: вашей жертве был дан равный с вами шанс, – попытался возразить Фредегариус, взволнованный рассказом Робера. – Что касается вашей жены, то она погибла случайно.
– К чему лукавить, святой отец? Это было именно убийство, предумышленное убийство, – покачал головой Робер. – Я взял на себя роль Провидения и роль палача. У моих жертв не было ни малейшего шанса уцелеть; я бы убил их так или иначе. То что картина убийства приняла вид честного поединка, а моя жена будто бы погибла случайно, таит соблазн и искушение для меня, – сам дьявол мне шепчет: «Ты не виноват, тебе не в чем каяться; а если и есть грех, он, право же, не велик». Нечистый и вам нашептал такие слова, святой отец, коли вы их произнесли.
Нет, не будем себя обманывать: из гордыни, тщеславия, ревности и злобы я совершил убийство. Я мог бы рассчитывать на снисхождение, быть может, если бы покаялся в содеянном перед всем миром и перед святой церковью, но я не сделал этого. Вы первый человек, которому я открыл свою страшную тайну, а раньше я молчал о ней даже на исповеди. В миру же моё преступление было вовсе не замечено…
– Не замечено? – удивился Фредегариус.
– Не замечено, – подтвердил Робер. – В ночь после убийства я напился допьяна в своих покоях и заснул тяжелым сном. Скажу откровенно, мне не снились кровавые призраки, и я не молил о запоздалом прощении свою жену, но когда я проснулся поутру, мой прекрасный замок показался мне настолько отвратительным, что я уничтожил его.
– Вы уничтожили свой замок? – Фредегариус удивился ещё больше.
– Да, уничтожил, – кивнул Робер. – Я сжёг его не для того чтобы избавиться от двух трупов и следов преступления, а от непреодолимого отвращения к этому обиталищу двойного греха: прелюбодеяния и убийства.
Я отослал всех слуг и поджёг замок: ходил из комнаты в комнату, поджигая всё, что могло гореть. Лишь на книги у меня не поднялась рука, их я сохранил.
Мои дворяне, вернувшись из монастыря, где они так и не дождались меня, прибыли в самый разгар огненного буйства. Они оторопело пялились на пожар и спрашивали меня, как это могло произойти? Я отвечал, что в замке начало проявляться колдовство, и мне был голос свыше, приказывающий сжечь это колдовское место.
По их лицам я понял, что они сомневаются, в здравом ли я уме? Но тут произошло нечто, рассеявшее их сомнения: из бушующего пламени с жутким воем выскочил маленький человечек с длинной опалённой бородой, и разом пропал, как провалившись сквозь землю. Я признал в нём домового, жившего у нас, однако дворяне решили, что это злой дух, и, стало быть, мои слова о колдовстве правдивы и разумны.
Я видел и ещё кое-что, чего не заметили другие: когда пламя охватило целиком главную башню, в поднимавшемся к небу дыму мелькнули две фигуры, женская и мужская, – в мгновение ока они взмыли ввысь и растаяли в небесной синеве. Я понял, что это души убиенных мною Бланш и Альбера покинули наш грешный мир, в то время как их тела были погребены в гигантской огненной могиле. Думаете ли вы, что я хотя бы теперь попросил прощения у моих жертв? Нет, я отослал их на суд к Господу, перед которым и сам скоро предстану во всей своей скверне.
– Но почему их никто не хватился? – продолжал недоумевать Фредегариус.
– Ну, отчего же, не хватились? Хватились. Однако дьявол, продолжая помогать мне, чтобы вернее погубить меня, всех запутал, как только он умеет это делать, – невесело усмехнулся Робер. – Неведомый пособник Альбера среди моих приближенных держал, конечно же, язык за зубами, но слухи о связи Бланш с Альбером, тем не менее, ходили по округе. После того, как моя жена исчезла бесследно, а одновременно пропал и Альбер, соседи стали говорить, что Бланш сбежала с ним. Нашелся человек, который видел, как они садились на отплывающий в Англию корабль; правда, другой человек утверждал, что они уехали в Италию на большой повозке, запряжённой четвёркой лошадей.
Родственники Альбера и Бланш боялись встретиться со мной, соседи притворно мне сочувствовали, однако мне было всё равно. Два месяца я жил в монастыре, помогая монахам в заботах о сиротах и больных, но в каком-то отрешении и душевной пустоте. Затем я навсегда простился с родными краями.
– Мессир! Святой отец Августин! Уже утро, пора завтракать. Я вам принесу еду, – монах вздрогнул от громкого голоса стоявшей в дверях Изабель.
– Чуть позже, девочка! Я позову тебя, подожди на кухне, – ответил ей Робер.
После того как её шаги затихли на лестнице, он сказал:
– Вы хотите спросить, как она попала ко мне, и почему мы живём здесь? Очень просто. Оставив родину, я отправился в странствия, не взяв собой ни одного человека, даже оруженосца. Я выбирал самые опасные дороги и ездил в самые гиблые места, но нигде не попал в серьезный переплёт, – несколько мелких приключений не в счёт. Так я добрался до здешних мест, которые оказались ещё более глухими, чем наши, и этим понравились мне.
Господь подал мне знак, чтобы я остался тут навсегда. Увидев заброшенный замок на острове, я стал расспрашивать крестьян, чей он. Представьте же себе моё удивление, когда выяснилось, что владелец замка и земель на побережье – я. Оказывается, я уже давно сделался им: после смерти дальнего родственника, не имевшего прямых наследников. Лучшего пристанища для себя я не мог и желать; вступив во владение, я намеревался дожить здесь остаток своих дней.
Однако в замке уже был обитатель: вы догадались, что я говорю об Изабель. Она жила совсем одна, питаясь рыбой, которую ловила, да хлебом, что иногда давали ей сердобольные крестьяне. Откуда она пришла, кто были её родители, почему она оказалась в этом замке, – никому не было ведомо. Признаться, меня не очень-то устраивало такое соседство, но выгнать бедняжку было бы слишком жестоко.
Девочка больна: её ум слабенький, она несвязно говорит, плохо владеет правой рукой, да и передвигается неуверенно; кроме того, порой её сотрясают жестокие судороги, наподобие пляски Святого Вита. Я смог отчасти облегчить её страдания: от судорог я даю ей пить настойку из редьки, спаржи и салата, свекольный сок с мёдом, а также прикладываю к её вискам ломтики репы; для того чтобы рука Изабель лучше работала, я применяю растирания с пчелиным ядом; дабы развить речь девочки, я подолгу беседую с ней.
Я сильно привязался к этому несчастному ребёнку; убогим и больным плохо живётся в окружении сильных и здоровых: в лучшем случае, скрытое презрение, а в худшем, насмешки и издевательства сопровождают их. Редко, редко встретишь искреннее сочувствие.
– Люди злы по недомыслию и отсутствию любви, – заметил Фредегариус.
– Не стану с вами спорить, – сказал Робер. – Замечу только, что Изабель сама ушла от людского общества, чего она не сделала бы, если бы ей было хорошо с людьми. Она и меня вначале дичилась и даже старалась спрятаться при каждом моём появлении, но после привыкла, поверила мне и по-своему полюбила меня.
Милое дитя, она стала утешением и радостью моего глухого тёмного существования! Я уразумел одну непреложную истину: всемилостивый Бог так устроил наш мир, что несчастная любовь всегда является предвестником любви счастливой, – правда, счастье может прийти с неожиданной стороны.
…Да, заботы об Изабель приятны для меня, однако мне не даёт покоя тревожная мысль: что станется после моей кончины с бедной девочкой? Я не боюсь умереть, но оставить её одну, беспомощную и слабую, мне страшно, – продолжал Робер. – Я долго искал, кому бы доверить судьбу Изабель, когда я оставлю этот мир, но никак не находил, – вот почему я сказал, что вы, святой отец, посланы мне Господом. Иногда за одну ночь можно лучше узнать человека, чем за всю жизнь; мне кажется, что я давно знаком с вами. Если бы вы, ваш монастырь, пообещали бы мне позаботиться о моей Изабель, пристроить её в какую-нибудь женскую обитель или в другое место, где её не будут обижать, – я был бы вам очень признателен. Можете ли вы оказать мне эту великодушную услугу? – Робер взглянул на монаха.