перед Господом, и в заключение «Requiem aeterna dona eis, Domine» – поминовение усопших. После этого силы кюре иссякли, он без чувств опустился на приступок перед алтарём, а обитатели Всесвятского превратились в соляные столпы.
Граф, с изумлением наблюдавший эту сцену, спросил, что сельчане справляют сегодня – крестины или поминки? «Как будет угодно вашему сиятельству», – прохрипел староста. Господа из свиты графа сочли этот ответ насмешкой и хотели всыпать, как следует, дерзкому мужику, но его сиятельство остановил их. Внимательно посмотрев на старосту и на других жителей деревни, он сказал, что раздумал здесь ночевать, и велел во что бы то ни стало найти дорогу в большое село. Старосте приказали вести, куда сказано; с трудом поняв, чего от него хотят, он, словно приговорённый к казни, поплёлся во главе графского отряда и скоро скрылся во тьме бури.
Жена старосты, его свояченица, шурин, две взрослые дочери и два зятя всю ночь оплакивали несчастного, однако утром он вернулся в деревню. Его встретили как воскресшего из мёртвых, и если бы это было не при дневном свете, то, пожалуй, впрямь приняли бы за призрак. Он и выглядел, как призрак: бледный, с застывшим взглядом, вздыбленными волосами, оцепенелый. Когда его стали тормошить и расспрашивать, как там всё было, он замогильным голосом отвечал, что проводил графа до села, и показал серебряную монету, зажатую в кулаке. Эту монету пустили по кругу: жители Всесвятского слыхали, что такие деньги существуют, но никогда не видели их. После жена старосты отобрала её у любопытных и припрятала куда подальше, а мужа уложила в постель, растёрла уксусной кислотой, дала выпить горячего вина, а на ноги ему надела тёплые шерстяные носки.
К сожалению, старосту было уже не спасти: невзирая на заботы жены, он скончался через неделю; жена утверждала, что он помер от горячки, но в деревне точно знали, что староста не пережил потрясения, выпавшего на его долю, – да и кто бы мог пережить эдакое происшествие! Оно было таким, что о нём вспоминали потом много лет, раз за разом перебирая подробности и леденея при мысли, что подобный кошмар может повториться.
Без сомнения, приезд графа был действительно самым потрясающим событием в жизни Всесвятского, по крайней мере, за последние сто лет, но, как выяснилось, не для всех столь ужасным: маленькая девочка по имени Алиса, рыжий бесёнок, была в восторге от него. С жадным любопытством рассматривала она графа, сопровождающих его господ и их слуг, – они были так необычно и красиво одеты, они и сами были необычными и красивыми. Стальные нагрудники, шлемы, расписные щиты, мечи в роскошных ножнах и длинные копья с вымпелами; расчёсанные бороды, длинные кудри, чистые румяные щёки и весёлые ясные глаза, – всё это пленило девочку. Когда графский кортеж покидал деревню, Алиса готова была бежать за ним без оглядки, а ночью, в полусне-полубреду, снова и снова видела этих господ и даже говорила с ними.
Со временем эти впечатления потускнели, но не ушли. Возможно, Алиса так и прожила бы свой век, храня их в тайниках души, и лишь порой вспоминая то, что столь сильно поразило её в детстве, однако судьба распорядилась по-другому. Когда Алисе исполнилось семнадцать лет, её жизнь круто изменилась.
Почти все браки в Всесвятском заключались между родственниками. Кюре давно махнул рукой на существующие ограничения и венчал не только троюродных, но и двоюродных братьев и сестёр. Очень редко девушкам и парням из Всесвятского удавалось найти себе пару на стороне, так что Алисе крупно повезло, когда её просватали за сына мельника.
Водяная мельница стояла на болотистом ручье на другом краю низины, в четверть миле от деревни и, помимо церкви, была главной достопримечательностью Всесвятского. Правда, мельница была ветхая, с полусгнившими, покрытыми слизью колесами, которые натужно, со скрипом вертелись под ленивым напором воды, вытекающей из развалившейся плотины, но по своему положению в деревне мельник равнялся старосте, а сам считал себя выше его.
Мельник приехал в Всесвятское ещё в молодости, так что одни старики помнили, откуда он взялся и почему оказался тут, но он до сих пор держался особняком и любил показать, что он не чета всякой «деревенщине». Летом, в сухую погоду он почти каждую неделю выезжал на воскресную ярмарку в большое село на равнине и привозил оттуда что-нибудь особенное: последним его приобретением была пряжка для ремня, которая отливала чистым золотом. Подпоясав ремнём кафтан, мельник полдня расхаживал по деревне, заводя разговор то с одним, то с другим человеком и стараясь встать так, чтобы пряжка сияла на солнце. Как бы между прочим он сообщал собеседнику, что отдал за неё пять медяков, и с большим удовольствием наблюдал, как от этого сообщения у человека выкатывались глаза и перехватывало дыхание.
Жители Всесвятского и завидовали мельнику, и побаивались его. Всем известно, что на водяных мельницах водятся русалки, кикиморы, черти и всякая прочая нечисть. Мельники издревле водят с ними дружбу, и оттого им сопутствует удача в делах. Никто из деревенских обитателей нипочем не осмелился бы заночевать на мельнице, а мельник жил там постоянно, да ещё со своей семьёй, с женой и сыном.
Конечно, жизнь в таком нехорошем месте не могла пройти бесследно. Жена мельника была сухой, угрюмой и неразговорчивой, деревенские женщины за глаза называли её «Соломой». У неё был всего один ребёнок, Жак-Франсуа, которого она родила очень поздно; на удивление, этот последыш вырос сильным и здоровым, вот только нрав у него был таким же угрюмым, как у матери. В деревне Жак-Франсуа появлялся не часто, тем не менее, этот молчаливый хмурый парень считался здесь лучшим женихом; каждый отец, у которого была дочь на выданье, мечтал заполучить его в зятья. Всех обошёл отец Алисы, рыжий чёрт: он сумел как-то уговорить мельника, и вопрос о женитьбе Жака-Франсуа и Алисы был решён.
На правах жениха Жак-Франсуа стал бывать в её доме. Молодых охотно оставляли одних, при этом будущий тесть подмигивал сыну мельника и сыпал солёными шутками. Несмотря на такую благосклонность и явное поощрение к активным действиям, Жан-Франсуа, оставшись с Алисой наедине, был таким же увальнем, как и на людях. Он мрачно смотрел куда-то в сторону и бурчал что-то нечленораздельное, когда девушка пыталась завязать с ним разговор.
В конце концов, ей это надоело: она решила, что коли их с Жаком-Франсуа сосватали, и её отец не возражает против кое-каких вольностей в их поведении ещё до свадьбы, то глупо терять время просто так. Алиса была крепкой здоровой девушкой, в её жилах кипела молодая кровь, а что такое любовь, и как это делается, в деревне знали с пелёнок.
Когда отец и мать Алисы в очередной раз оставили её с глазу на глаз с Жаком-Франсуа, она спросила его:
– Скажи, у вас, на мельнице случаются разные… истории?
– Что? – пробурчал он.
– Наши кумушки рассказывают, что на мельнице, хоть это и страшное место, днём можно неплохо провести время. Они говорят, что мешки с мукой – удобное ложе для кое-каких забав, и твой отец не прочь развлечься, пока идёт помол. А его жене, твоей матери, будто бы всё равно, что творится у неё под носом: она сидит дома и на мельницу не заходит.
– Что? – снова просипел Жак-Франсуа, на этот раз побагровев.
– Признайся, а ты любезничал раньше с девушками? – продолжала допытываться Алиса. – На мельнице или ещё где?
– Что? – насупился Жак-Франсуа.
– А ну-ка, проверим, – Алиса села к нему на колени и впилась поцелуем в его губы.
– О-о-о! – вырвалось у него, и он застыл, как вкопанный.
Алиса обняла его и стала гладить по спине, но он по-прежнему сидел, как истукан. Тогда она взяла его руки и положила себе на спину.
– Ну же! Обними меня, как следует!
Жак-Франсуа начал робко гладить её.
Так продолжалась долго: Алиса целовала и ласкала его, но Жак-Франсуа всё гладил, да гладил ей спину, едва касаясь платья. Тогда она опять взяла его руки и положила себе на грудь.
– Ну же, – повторила она и поцеловала его так страстно, как могла.
Жак-Франсуа задрожал.
– М-м-м, – промычал он и сильно стиснул её.
Алиса вскрикнула:
– Эй, полегче! Оторвать хочешь?
– О! – простонал он. – Это… О-о-о!..
Он продолжал ласкать её грубо и неуклюже, пока ей это не надоело.
– Хватит! Успеем ещё наиграться, – Алиса оттолкнула его и встала. Поправляя платье и вытирая губы, она сказала: – А ты совсем не умеешь целоваться: ясное дело, с девушками ты раньше не любезничал. Наши деревенские парни посмелее тебя. Как же мы дальше-то с тобой будем?
– Я… Ну это… Я… – Жак-Франсуа не нашёл, что ответить, и беспомощно развёл руками.
– А на вид такой крепкий, – усмехнулась Алиса. – Я думала, что муженёк у меня будет хоть куда.
– Да я… это… – пробормотал Жак-Франсуа.
– Ладно, свадьба назначена, не отменять же её? – решительно сказала Алиса. – Ну, а после свадьбы… Там видно будет.
Сэру Арчибальду в последнее время не везло, хотя до этого его жизнь была отмечена многими удачами.
Он родился в Англии в знатной семье; уже в девять лет был представлен королю, взявшему его под своё покровительство. Благоволение короля не оставляло Арчибальда и впредь: за верную службу он был отмечен многими наградами, получил и земельные владения. Это множило число врагов и уменьшало число друзей сэра Арчибальда, ибо нет ничего более вредного для дружбы и питательного для вражды, чем зависть, но он с холодной усмешкой наблюдал людское непостоянство. Обладая мужеством, отвагой, военным талантом и незаурядной физической силой, он полагал, что сможет одолеть своих соперников, даже если они все разом нападут на него. Впрочем, он старался не допустить этого и сам нападал то на одного, то на другого, нанося им чувствительные поражения.
После смерти короля сэр Арчибальд без колебаний признал власть его малолетнего наследника, несмотря на то, что многие в Англии переметнулись на сторону королевского брата. В последующие тридцать лет сторонники юного короля и сторонники его дяди отчаянно сражались между собой, и сэр Арчибальд играл далеко не последнюю роль в этой ожесточённой борьбе. В конце концов, дядя короля умер, – умер и сам король, успевший состариться, пока половина страны воевала за него, а половина – против. Погибла и большая часть сражавшихся, после чего оставшиеся в живых призадумались и решили избрать единого претендента на престол.