Дальше он ведёт за собой по улице толпу оборванцев и калек; они невероятно грязны, одеты в рубище и покрыты язвами, к тому же, ругаются и спорят между собой. Городские жители с отвращением сторонятся их, а один почтенный старец укоряет Иисуса за то, что тот привёл в город этот сброд.
Ещё на одной картине Иисуса ругают уже в его родном городе, в Назарете, где никто не верит, что он пророк, а тем более, сын Божий. Горожане пришли на его проповедь как на представление; они хохочут над его словами и подталкивают друг друга локтями, показывая на него.
На следующей картине будет та самая свадьбе в Кане, что так нравится вам. Здесь он отдыхает от всех забот и огорчений: пьёт, ест и веселится. На фреске в вашей церкви он изображён милым и приветливым, таким он будет и у меня, но я покажу ещё его слегка пьяным, а гостей – даже очень пьяными, и оттого-то они в особом восторге от чуда с превращением воды в вино! А что же, – свадьба есть свадьба, чего нам стесняться?
Вино будет и на картине Тайной вечери: в Писании ведь прямо сказано, что оно там было. Дело происходит на захудалом постоялом дворе; Иисус и его ученики сидят за деревянным столом грубой работы, на котором дешёвая снедь и простые глиняные кувшины с вином. Рядом собрались местные пьяницы, учуявшие дармовую выпивку, а под столом бродячие собаки готовы подхватить упавший кусок…
Разговор с Пилатом я тоже покажу, но пока не знаю, каким образом. Ясно одно, здесь будут представлены два мира, Пилат из одного, а Иисус – из другого. В первом – богатство, власть, роскошь, довольство собой и презрение к низшим; во втором – бедность и бесправие, но видна высшая духовная сила.
Последней картиной будет распятие – страшные муки человека, которого большими железными гвоздями прибивают к кресту. Лицо Иисуса обезображено от боли, голова запрокинута вверх, рот ощерился, губы покрыты кровавой пеной. Солдаты, которые распинают его, не обращают на это никакого внимания: они просто выполняют приказ.
– Где же счастье? – сдерживая слёзы, спросила Инесса. – Вы говорили, что он был счастлив.
– Вы, конечно, имеете в виду любовь? – сказал Мариус, – Я не осмелюсь написать любовную сцену здесь, на алтаре – могу представить, что сказал бы ваш отец, увидев её! Однако когда-нибудь я напишу эту сцену на отдельном полотне, и это будет не обращение грешницы, о, нет! Любовь, великая земная любовь станет смыслом и содержанием картины. Правда, мне понадобится натурщица для образа Магдалины: прекрасная, жаждущая любви и всецело отдающаяся ей. Где мне найти такую женщину? – он посмотрел на Инессу.
– Вы переходите границы приличия, – покраснела она.
Мариус засмеялся:
– Поэты, художники и сумасшедшие – одного поля ягоды, так что будьте снисходительны! Но мы заговорились, а мне надо работать: вы не обидитесь, если я продолжу возиться со своими досками?
– Это я должна просить прощения за то, что отвлекаю вас, – возразила Инесса. – Я ухожу.
На следующий день она сказала отцу и матери, что хочет какое-то время пожить в монастыре. Они не удивились: готовясь к постригу, Инесса уже не раз так делала.
Монастырская жизнь с богослужениями и трудами заставляла забыть всё мирское, и это было отрадно Инессе. Для того чтобы ещё больше отдалиться от мирских мыслей, она почти совсем лишила себя сна, читая по ночам священные книги, а днём с особым рвением выполняла поручаемую ей работу, дабы изнурить плоть.
Монахини с удивлением наблюдали за Инессой; большинство из них хвалили её, но были и те, кто осуждали, говоря, что она либо сильно согрешила в миру, либо хочет показать всем, какая она святая. Впрочем, подобные слова были грехом, и аббатиса наложила епитимью на болтуний.
Сама она с интересом присматривалась к Инессе, пока не решила, что настало время для откровенного разговора. Приведя её в свою келью, мать-настоятельница плотно затворила дверь, перекрестилась на распятие, висевшее над простой деревянной кроватью, знаком предложила Инессе сесть на скамью у стены, и уселась рядом.
– Милая моя дочь, сколько лет я знаю тебя, радуюсь на тебя и горжусь тобою, – начала она. – Когда ты решила принять постриг в нашем монастыре, это был праздник для меня: вот дщерь человеческая, которая во всех отношениях достойна служить Господу, сказала я себе! Чего греха таить, многие попадают к нам от безысходности, отчаяния, или иных земных причин, но в душе этой отроковицы горит священный огонь, она отмечена божьей благодатью: путь служения Богу – её истинный путь, думала я. Да что там! Признаюсь, в мыслях своих я заходила так далеко, что уже видела, как отходя в мир иной, тебе вверяю обитель нашу, ибо к тому времени – если Господь не призовёт меня раньше, – ты будешь пользоваться всеобщим почётом и уважением.
– Матушка! – смутилась Инесса.
Аббатиса взяла её за руку.
– Суетные мысли и гордыня – каюсь! Моя вина, моя вина, моя вина!.. Но что поделать, все мы грешницы: не можем до конца отречься от земных привязанностей, а ты за эти годы стала дорога мне, как родная дочь.
– Матушка! – повторила Инесса со слезами на глазах.
– Твоя мать в муках произвела тебя на свет, выкормила и вырастила тебя, за что ты ей вечно должна быть благодарна, но и я тебе не чужая, правда? – аббатиса погладила её по голове.
– Иногда мне кажется, что вы и есть моя настоящая мать, – сказала Инесса.
– Как приятно слышать! – аббатиса поцеловала её в лоб. – Но до конца ли ты откровенна со мной? – вдруг спросила она. – Ты истово молишься, смиренно трудишься, трепетно читаешь священные книги, – всему этому можно было бы только радоваться, но есть нечто настораживающее в твоём поведении. Я многое повидала в жизни, и многое видела в монастыре: подобное рвение можно объяснить лишь двумя причинами – истовой любовью к Богу, или… – она сделала паузу и пристально посмотрела на Инессу. – Или любовью к земному человеку.
– Нет, матушка, нет! – горячо возразила Инесса. – Я едва знаю его.
– А, значит, он существует! – воскликнула аббатиса. – Так я и думала! Кто же он? Ну, ну, не стесняйся, мне ты можешь признаться во всём.
– Я почти не знаю его, – повторила Инесса. – Он живописец, его пригласил мой отец, чтобы расписать наш домашний алтарь.
– Он молод? Хорош собой? – спросила аббатиса.
– Он молод, а насчёт хорош собой… – Инесса не договорила, засмущавшись.
Мать-настоятельница слегка улыбнулась:
– К тому же, он умен и умеет вести приятную беседу… Бедная моя девочка, как же тебе было не влюбиться? О, я давно замечала в тебе этот огонёк: даже Иисуса ты любишь по-особенному! Я надеялась, что рано или поздно твоя жажда любви утолится через обретение любви надмирной, небесной, но извечный враг рода человеческого попутал все планы. Я не хочу сказать, что твой живописец – слуга Сатаны, но дьявол хитёр, и мы сами порой не замечаем, как попадаемся в его сети. Дочь моя, ты ни в чём не виновата, не казни себя: ты просто поддалась зову своего женского сердца. Однако ты не сдалась, ты боролась и продолжаешь бороться, и я верю, что дьявол будет побеждён!
– Матушка! – Инесса припала к её рукам.
– Милое моё дитя, – растрогалась аббатиса. – Мы справимся с искушением, не сомневайся. Жаль, что ты не можешь принять постриг прямо сейчас, но уже близок июль: в день почитания святой Агнессы ты станешь монахиней.
Дабы не поддаться искушению, Инесса решила остаться в монастыре до пострига. Родителям она послала весточку через одну из монахинь – каждые субботу и воскресенье они ездили на городской рынок продавать выращенные в монастырском саду овощи и фрукты.
В следующее воскресенье она получила неожиданный ответ от отца. Он просил передать, что как и раньше не станет мешать Инессе в служении Господу, но просит её прийти домой хотя бы ненадолго: он заболел и, не зная, выздоровеет ли, хочет повидать дочь. Сколько себя помнила Инесса, отец никогда не болел, поэтому она сильно встревожилась; получив благословение матери-настоятельницы, она тут же отправилась к Игнацио.
С дурными предчувствиями она вошла в свой дом и тут же увидела отца, который оживлённо беседовал с Мариусом.
– Ага, прибыла! Мы заждались, – сказал Игнацио. – Что это ты решила, не попрощавшись, навсегда уйти в монастырь? Разве так поступают с родителями? Мать все глаза проплакала.
– Так вы здоровы, не заболели? – спросила Инесса отца, ощущая сильный жар во всём теле и стараясь не смотреть на Мариуса.
– Вот ещё, болеть! – фыркнул Игнацио. – Я не бездельник и лекарей к себе не подпускаю: с чего мне болеть?
– Зачем же вы велели передать мне, что заболели? – с укором сказала Инесса.
– А как ещё было тебя вытащить? Пришлось обмануть, – простодушно признался Игнацио. – Ну да это грех небольшой: Бог мне его легко простит, и ты прости.
– Отец очень вас любит, – вмешался Мариус. – Он всё время вас вспоминает; вы должны простить его.
– Не мне судить вас, – сказала Инесса отцу, – но если вы здоровы, я возвращаюсь в монастырь.
– Куда он денется? Успеешь спрятаться за его стенами, а пока побудь дома, – возразил Игнацио. – И не спорь со мной, а то вообще не отпущу!.. Иди к матери, обрадуй её…
Поговорив с матерью, Инесса заперлась в своей комнате. «Мне нет никакого дела до Мариуса, – твердила она себе. – Я просто поживу у родителей, а потом уйду в монастырь. Жизнь во имя Господа важнее для меня всего остального. Я стану служить ему». Стук в дверь прервал её размышления:
– Дочка, выходи! – раздался голос отца. – Иди, погляди, что получается у нашего богомаза, нужен твой совет.
Святая Инесса. Художник Хосе де Рибера
«Мне нет никакого дела до Мариуса», – повторила Инесса, а вслух сказала:
– Иду! Только переоденусь.
Надев платье из дымчатой парчи, которое очень шло ей, она спустилась в алтарную комнату.
– Мадонна! – поклонился ей Мариус. – Извольте взглянуть на мою работу: я успел расписать центральную часть алтаря, пока вас не было дома.