– Но, сир…
– Черт возьми, я тоже не хочу делиться с кем бы то ни было своими деньгами, а вы разве хотите?
– Но, сир…
– Даже если мы сможем когда-нибудь обеспечить роскошную жизнь нашим подданным, то и тогда они будут ворчать, выплачивая налоги, а мы, заметьте, пока еще очень далеки от роскошной жизни.
– Но, сир…
– Подати! После их выплаты остаются плохая еда, старая одежда, убогий дом. Планы, которым не суждено сбыться, отнятый запас на черный день – вот что такое подати!
– Но, сир…
– Вот что, мой любезный Рони, подготовьте мне проект об уменьшении податей и об отмене некоторых из них!
– Вы, должно быть, шутите, сир! На что же будет существовать государство, чем мы покроем расходы? – возопил покрасневший от негодования министр.
– А помните, вы говорили, что откупщики обманывают казну? Как я понимаю, они прибрали к рукам самых лучших коровок из государственного стада и выдаивают их до последней капельки.
– Но, сир, мы же не можем…
– Что если мы убедительно попросим их делить надой по справедливости? Подумайте, какие доводы мы можем привести, чтобы они не смогли отказаться, кроме того очевидного факта, что нельзя же доводить корову до полного истощения!
– Хорошо, сир, я продумаю проект постановления, – Рони почтительно поклонился.
Король проводил его до двери, что было высокой честью. Он ценил этого человека: хотя тот был ещё очень молод, но умен, рассудителен и прекрасно разбирался в государственных делах. Правда, характер его не отличался приятностью: Рони был не по годам ворчлив, зануден и высокомерен. Но кто из людей совершенен?..
Генрих Наваррский в замке Нерак. Старинная гравюра
Отпустив министра, Генрих пошёл к своей возлюбленной. Его управляющий передал ему большую сапфировую брошь на золотой цепочке; Генрих спрятал брошь за манжету камзола, взял у слуги поднос с завтраком и вошел в покои юной красавицы. Она только что проснулась и еще не успела одеться. В одной тонкой сорочке стояла она перед зеркалом, а служанка протирала влажной ароматической губкой её лицо, руки и шею. Генрих поставил поднос на стол, нетерпеливым жестом отослал служанку, подошёл к своей возлюбленной и спустил сорочку с её плеч, так что она упала к ногам красавицы.
– Ах, сир! – воскликнула дама, закрываясь руками. Генрих достал из-за манжеты цепочку с брошью и одел ей на шею.
– Это мне? Боже мой, какая красота! – выдохнула его возлюбленная и взяла брошь, чтобы лучше рассмотреть, открыв, таким образом, тайны своего обнажённого тела.
– Никакая красота не сравнится с вашей, мадам! – сказал Генрих, любуясь великолепными формами стройной молодой женщины.
Она слегка покраснела, поправила цепочку на шее и убрала локон волос со лба.
– Ваши глаза – ярче любого самоцвета, а подобной оправы не найти нигде в мире, – Генрих провёл кончиками пальцев по её лицу.
Грудь красавицы вздымалась от прерывистого дыхания, взгляд стал зовущим и страстным; ротик приоткрылся, показывая ровные белые зубки и розовый кончик языка. Генрих впился поцелуем в эти милые уста, легко поднял красавицу и положил на кровать…
Через открытое окно спальни стоны и вскрики дамы отчётливо были слышны в парке. Придворные останавливались, прислушивались и со знанием дела обсуждали способы, которыми можно довести женщину до любовного экстаза. Слуги, шнырявшие по парку, посмеивались и перемигивались.
– А наш король не промах!.. Ещё бы! Он – славный парень, настоящий мужчина! – шептались они.
…Уставшая красавица лежала в объятиях Генриха, а он поглаживал её волосы и плечи. Она томно потянулась и сказала, что ужасно голодна. Генрих вскочил с кровати, взял поднос со стола и подал завтрак:
– Прошу вас, моя повелительница! Для меня – великое счастье угадывать и исполнять ваши желания!
Весело болтая, они съели почти всё, что было на подносе, и выпили графин легкого вина. После завтрака дама позвала служанку, чтобы одеться, а Генрих вышел прогуляться в парк. Приказав придворным не сопровождать его, король быстрыми шагами проходил аллею за аллеей, вдыхая чудесные ароматы цветов, трав и вечнозеленых деревьев.
Дойдя до края парка, он заметил какое-то движение в стоящей в кустах беседке. Стараясь ступать бесшумно, Генрих подкрался туда, осторожно отодвинул листья дикого винограда и заглянул вовнутрь. В беседке расположились его шуты – карлик и карликовица, на редкость безобразные на вид. Карлик, склоняясь перед своей подругой, говорил сладким голосом:
– Ах, моя дорогая несравненная мадам, вы достойны занять место на Олимпе, потеснив оттуда саму Афродиту! Поистине, вы – божество, сошедшее на землю!
– Вы льстите мне, сударь! Впрочем, вы сами такой галантный кавалер, такой видный мужчина, что никакая дама не устоит перед вами, – жеманно отвечала карликовица, прикрываясь веером.
Карлик сжал её в объятиях и принялся целовать.
– Ах, сударь, что вы делаете: вы помнёте мне платье! – отбивалась она.
– Ну, так снимете его! – пропищал карлик и начал торопливо расшнуровывать завязки её одежды.
– Что вы, сударь… Как можно… – шептала карликовица, в то же время лихорадочно расстегивая камзол своего кавалера.
Обнажившись, шуты улеглись на скамью и бурно занялись любовью, причём, карлик оказался большим выдумщиком по этой части. Генрих наблюдал за ними с омерзением и усмешкой одновременно. Странно, они почти точь-в-точь повторяли те приемы, которые он использовал в интимных играх со своей дамой, так что эта шутовская любовь сильно напоминала пародию на королевские развлечения. Он хотел, было, выгнать карликов из беседки и наказать их, но подумал, что если об этом узнают во дворце, то главным шутом станет, пожалуй, он сам!
Закусив губу, фыркая от смеха, Генрих медленно отошёл от беседки и направился к дворцу. По пути он встретил свою фаворитку.
– Где вы были, сир? Я ищу вас, – обиженно сказала она.
– Извините, мадам. Я гулял по парку и не заметил, как зашел слишком далеко, куда мне, конечно, не следовало заходить, – ответил Генрих, целуя ей руку.
Дама улыбнулась в знак прощения.
– А я специально отослала всех, чтобы остаться с вами наедине, – многозначительно произнесла она, призывно глядя на него.
Он понял намек и в другое время обязательно удовлетворил бы её желание, но теперь перед его глазами все ещё была картина, увиденная в беседке. «Когда шут пародирует короля – это забавно, но когда король начинает вести себя как шут – это противно», – подумал он и сказал:
– Еще раз извините меня, мадам, но я чувствую, что прогулка утомила меня. Я нуждаюсь в отдыхе, а потому вынужден покинуть вас ненадолго.
– Ах вот как, сир! Тогда и я прошу простить меня, но я тоже очень устала; боюсь, что не смогу присутствовать вечером на балу, который вы устраиваете, – капризно произнесла дама, ибо знала, что у Генриха быстро восстанавливаются мужские силы, а значит, он говорит неправду и просто пренебрегает ею.
– От всей души сожалею, что больше не увижу вас сегодня, мадам, – вежливо, но холодно произнёс Генрих, обидевшись, в свою очередь, на свою возлюбленную, которая не заметила его душевного состояния.
Дама, сдерживая слезы, повернулась и ушла во дворец. Генрих посмотрел ей вслед, хмыкнул, пробурчал что-то про себя, потом щелкнул пальцами и сказал вслух:
– Женщина есть женщина, чёрт возьми! Завтра я найду способ задобрить её, а сегодня пусть перекипит и поостынет. По крайней мере, повеселимся всласть на балу, если уж оно так вышло.
Вечером дворяне со всех окрестных местечек съезжались в Нерак на королевский бал. Придворные, с усмешкой рассматривая их одеяния, шептались:
– Должно быть, портные этих господ имеют собственные представления о моде.
Генрих был приветлив и любезен со своими гостями.
– Рад вас видеть, сударь! Ваша жена прелестна, барон! Счастлив, что вы смогли откликнуться на моё приглашение! О, сударыня, вы будете украшением бала! – радушно говорил он. Генрих знал в лицо почти всех своих дворян, что, впрочем, не составляло особого труда в крошечном королевстве.
Большой зал дворца был освещён сотнями свечей, пламя которых отражалось в хрустальных подвесках люстр и канделябров. Из-за духоты все окна были открыты и в темноте южной ночи были видны факелы, горевшие на стенах и башнях крепости. Гости в ожидании начала бала оживлённо разговаривали; музыканты на хорах настраивали арфы и виолы и дули в гобои для пробы.
Наконец, король хлопнул в ладоши, требуя тишины. Разговоры немедленно стихли, дворяне повернулись к нему.
– Ну что же, господа, все собрались, кажется, за исключением моего Рони, который, хотя и молод, но столь добродетелен, что отдает предпочтение молитве, даже когда объявлен бал, – сказал Генрих. Среди гостей послышались смешки: барона Рони многие недолюбливали.
– Однако о вкусах не спорят, – продолжал Генрих. – Прошу к столу!
Зазвучала музыка, слуги распахнули двери в парадную столовую. Гости степенно прошествовали туда, и королевский мажордом принялся рассаживать их, каждого на определённое место. Сразу было замечено, что за столом короля было только одно кресло. Это обстоятельство вызвало пересуды: все знали, что обычно рядом с Генрихом сидела его возлюбленная.
– Что случилось? Наверно, государь охладел к ней, – судачили гости.
Для того чтобы пресечь сплетни, Генрих громко сказал:
– Как жаль, что моя прекрасная Венера занемогла и не смогла придти на бал! Мне недостает её присутствия.
Тем не менее, гости продолжали шушукаться, а дамы немедленно задействовали весь свой арсенал обольщения, дабы обратить на себя королевское внимание.
Но вскоре обильная и удивительная гастрономия отвлекла гостей от сплетен. Король ценил хорошую кухню, у него служили наилучшие повара. Гостей угощали всевозможными супами, не утолявшими, а возбуждавшими аппетит, дивными многослойными паштетами, таявшими во рту, рыбой, вымоченной в винном и лимонном соусах, дичью, запечённой вместе с земляными орехами и травами, пряным мясом, истекающим соком. Кроме того, здесь были омары и устрицы, виноградные улитки и садовые лягушки, овощные и фруктовые салаты, а также горы сладостей на десерт. И, конечно, вино – белое и красное, кислое и сладкое, пресное и терпкое, слабое и крепкое – на любой вкус.