Сказала и поняла. Я и правда люблю своего ребёнка. Настолько, что останусь здесь и буду стоять, обливаясь слезами и хороня все свои надежды, смотреть, как он уходит.
— Зоя, — в его голосе отчаяние. — Я так долго сопротивлялся своей любви, а она сломала, иссушила меня дочиста. Я выжил только потому, что знал — я приду за тобой. Приду и заберу.
— Прости, — плачу, тихонько поскуливая, я. — Я не могу, я не могу…
Он легонько касается моей щеки. С ним я не думаю, о том, что подурнела, что от слез моё лицо опухло ещё сильнее, что мои ноги такие огромные, что не влезают в сапоги. Я просто хочу стоять вечность, прижав к себе его руку.
— Уходи, — говорю я. — Нет, постой.
Я вновь прижимаюсь к нему, дышу им, пытаясь хоть на доли секунды отсрочить наше расставание. Его руки так обнимают мои плечи, что становится больно.
— Иди, — и отталкиваю его от себя. — Прости меня, пожалуйста. Мне больше всего в жизни хочется уйти с тобой. Но я не могу больше думать только о себе.
Он приникает к моим губам в коротком поцелуе и уходит. Я смотрю в его спину и еле удерживаюсь на месте, так хочется бежать за ним, кричать, что все не важно, только бы он рядом. Но на деле я лишь смотрела на него, пока он не исчез там же за деревьями, вернулась к скамье и тяжело опустилась на неё. Рядом села Айя. Все это время она так и стояла, прижав испуганно руки к груди.
— Ты любишь его, — ошарашенно шепчет она. — Да, он красив и смел, но он же всего лишь бродяга!
— А ты думала только коронованных особ можно любить? — устало отвечаю я. — Пошли обратно, я замерзла.
Иду, и каждый шаг отделяет меня от него. Я стараюсь держать себя в руках, но порой из груди вырываются судорожные всхлипы. Айя ловит мой взгляд, она тоже сосредоточена на своих мыслях, но почти забегает вперёд, чтобы посмотреть в моё лицо.
— Она тебе что-то сделала, да? — испуганно вопрошает Анна, увидев моё заплаканное лицо. Она уже знает, что мы с Аей гуляли вдвоём. — Мне бежать за Ханной?
— Брось, все в порядке. Я просто устала.
— Я уже вызвала сапожника. Без меня теперь ни шагу.
И снова день тянется за днём. На празднике весны именно я вплетаю в гриву пегой лошадки, косящейся на меня умными глазами, первую зеленую ленту. Вокруг поля сотни, тысячи людей, и все хлопают мне, выкрикивает моё имя. Я глажу лошадку по крупу и отхожу в сторону, всем хочется внести свою лепту в её украшение, не хватало, чтобы затоптали. Меня доводят до моих носилок, на которых я гордо восседаю. Да, праздник удался, я даже смеюсь детворе и рассеянно глажу свой огромный живот.
Заканчивается посевная, поля покрываются нежным зелёным пушком, цветут плодовые деревья, пестреют первыми, ранними цветами клумбы. С тех пор, как Айя узнала мою тайну, о которой до сих пор молчит, она переменила своё отношение ко мне. Я участвую в светской жизни. Отплясывать я не могу, но даже сидеть в кресле и наблюдать за людской кутерьмой уже интересно. Тем более я все ещё диковинка, да ещё и беременная. Всегда находятся желающие со мной побеседовать. Меня и правда просят назвать своих детей. Фантазия уже истощена, я начинаю повторяться и придумывать имена сама.
— Госпожа Зоя!
Ко мне подходит одна из великосветских дам. В её руках свёрток. С детьми появляться в свет не принято, но показать ребёнка мне считается хорошей приметой. Я настолько устала, что стараюсь слиться с пейзажем, но бесполезно.
— Госпожа Зоя! Дайте имя моей дочери!
— Назовите… — я устало отмахиваюсь. — Даздрапермой.
— Хорошо.
— О боже, — их доверчивость уже начала меня раздражать. — Давайте сюда ребёнка.
Она передала свёрток, я приняла его в руки и заглянула в глубину. Там — самое нежнейшее создание из всех мною виденных. Сама жизнь, сама невинность. Округлые щечки, на них полукружьями лежит тень от ресниц. Лобик сосредоточенно нахмурен, губки обиженно поджаты, словно за плачет вот-вот. К щеке прижат крошечный розовый кулачок. Я не выдержала и коснулась его пальцем. Малышка проснулась и открыла глаза небесного цвета. И против ожидания не заплакала, а улыбнулась, тихонько хмыкнув и показав в улыбка розовые десны. Сердце моё сжалось.
— Назовите её Мирой, — говорю я. — Мира хорошее имя, и его я ещё никому не давала.
— Спасибо, госпожа, — низко кланяется мама и забирает ребёнка.
Без его тепла мне становится тоскливо, но усталость берет своё. Я смотрю в ту сторону, где последний раз видела императорскую чету. Они беседовали с толстым и важным господином, но, словно почувствовав мой взгляд, Айя поворачивается ко мне и кивает. Шепчет на ухо мужу и направляется ко мне. Бережно помогает мне подняться наверх и распоряжается, чтоб слуги приготовили мне ванночку с травами для ног и тёплое молоко. Так и живём.
Когда плоды на деревьях налились сладким соком, а на полях вовсю шла уборка урожая, когда кладовые ломились от кругов свежего сыра и с потолка свисали перевитые косы лука, я проснулась от боли. Полежала немного, прислушиваясь к своим ощущениям. Пришло время, поняла я. Будить Анну раньше времени не стоило, лучше насладиться ночным покоем и свежим ветром, что несёт в открытое окно запах скорой осени. Когда схватки становятся регулярными, поднимаюсь и иду будить Анну.
— Анна, вставай, — трясу я за плечо спящую женщину. Она испуганно вскидывается.
— Что-то случилось?
— Я рожаю. Отправь за Ханной.
— Рожаете??? Точно???
По моим ногам резко, словно прервав преграду, стекает поток воды. Я охаю. Стою босыми ногами в луже воды, с постели испуганно смотрит Анна.
— Думаю, да, точно, — серьёзно отвечаю я.
Вокруг поднимается переполох, я, его виновница, лежу в постели. Ханна уже пришла. Кипит вода, пахнет травами, в комнату то и дело кто-то входит, и это безумно меня раздражает.
— Я рожаю, чёрт побери! Что за проходной двор?
Тело скручивает хватка. Дверь вновь отрывается, и входит Айя. Я морщусь.
— Позволь, не гони.
Я позволила. Именно она держала меня за руку все эти часы, что меня мучила родовая боль. На следующий день я увидела на её руках синяки, но тогда она не сказала мне и слова, лишь гладила ободряюще. В моих глазах туманилось от боли, я мало о чем думала, лишь только бы вытолкнуть изнутри этот источник боли скорее. Когда раздался первый крик моего сына, уже начался новый день. Ханна ловко перевязала пуповину и дала мне ребёнка. Если честно, я мало что чувствовала, кроме облегчения, что все позади, но, когда сын открыл глаза, я задохнулась от нежности. Казалось, его глаза такие же серые, как и у Назара.
Ребёнок зашелся плачем, я передала его Анне. Посмотрела на Айю. Она плакала. Беззвучно, не скрываясь. По щекам катились слёзы, а на губах улыбка.
— Он прекрасен, Зоя. Он само совершенство.
И вышла из комнаты. Я пережила ещё несколько неприятных манипуляций и провалилась в сон. На следующее утро в мою комнату ввалилась вся императорская семья во главе с Валлиаром. Он бережно держал ребёнка, рядом на цыпочках стояла Тирена, ей не давали посмотреть на малыша. Ничего, придёт позже, я покажу.
— По традиции, — говорит Валлиар. — Ты сама должна наречь сына.
— Пусть его зовут Александром.
Сашей звали мою бабушку. А это её внук, дико, да? Валлиар кивает, подходит к окну. Слуга широко распахивает обе створки.
— Будущему императору, Александру, уже один день, — громко говорит он и поднимает ребёнка выше.
Снаружи раздаётся многоголосый крик толпы. Аглая распоряжается, чтобы катили бочки с вином и несли угощение, в честь рождения моего сына будет устроен праздник прямо на площади. Наконец, все выходят из комнаты, я поворачиваюсь на бок, смотрю на спящего рядом младенца и думаю, неужели это все? И такой вот финал у моей истории?
Десятая глава
Солнце приветливо заглядывало ко мне сквозь открытые окна. Ветер играл занавесками. Нам везло, дворец стоял мало того, что в отдалении от других построек и окруженный стеной, так ещё и в самом чистом районе города. Во многих районах, даже ремесленных, среднего достатка, было не продохнуть, и ставни предпочитали не открывать. А рынки летом я не посещала вовсе, если только выездные ярмарки. Этот мир был щедр и на трескучие морозы с метелями зимой, и на иссушающее пекло летом. Служанка помогла мне одеться, я подошла к окну и привычно выглянула наружу. Скоро осень. Скоро листья подернутся жёлтым, зарядят монотонные дожди, везде поселится постылая сырость. Я поняла — пора. Когда, как не на закате такого чудесного лета? Я вышла из покоев и прошла по коридору в детскую. Во дворце я освоилась совсем и больше не робела, не ждала разрешения на что-либо. Просто делала. Александр сидел на полу и играл в солдатиков. Эта забава никогда ему не надоедала. Он мог часами выстраивать сотни маленьких фигурок в одном ему понятном порядке, и все это, сосредоточенно сопя и молча.
— Саша, — тихонько позвала я.
Он помедлил немного, потом поднял голову. На меня уставились два синих бездонных колодца. Да, его глаза, такие серые поначалу, синели с каждым днём, а сейчас стали такими же, как у отца, только ярче, свежее. Посмотрел, кивнул здороваясь, и вновь склонился к игрушкам. Поначалу я боялась, что его зачатие, сдобренное алкоголем и травами Ханны не прошло даром, и я родила слабоумного императора. Но потом поняла, что эмоции ему чужды. Даже сейчас, в его три годика. Мне хотелось растормошить его, чтобы он смеялся и бегал так же, как и остальные ребятишки, но если я начинала его тискать или щекотать, он обижался. Причём не ревел и тогда, а лишь отстранялся и уходил. Такой вот старичок в теле моего сына. Тогда, три года назад вся женская половина дворца была в шоке, когда я порывалась кормить своего сына грудью.
— Да вы что! — выговаривала мне Аглая. — Вы же не простолюдинка! Я уже давно нашла двух чистых и здоровых кормилиц, выбирайте из них.
Я сдалась и уступила. Вообще, в большинстве случаев проще отступить, это бережет нервы и время. Но теперь я жалела, быть может, если бы он сосал материнскую грудь, то связь