какой связи друг с другом с тех пор, как Робин был мальчишкой. Вы обнаружите, что два ящика стола заперты, но у меня нет от них ключа.
– Не пойму, зачем вам винить себя? – удивился Бентон. – В комнате и правда беспорядок. Ему, разумеется, надо было хотя бы в прачечную зайти, прежде чем к вам переезжать. Вы всего лишь сказали ему правду.
– Но ведь неряшливость не такое уж большое преступление против морали. И, черт побери, какое это все имело значение? Разве стоило из-за этого орать? Ведь я же прекрасно знал, какой он. Наверное, следовало простить другу такую слабость.
– Но нельзя же выбирать слова, исходя из того, что друг может умереть, прежде чем мы успеем исправить свою ошибку, – возразил Бентон.
Кейт подумала, что пора действовать дальше, а Бентон явно склонен развивать тему. Только дай ему шанс, и он устроит квазифилософскую дискуссию об относительности дружеских обязательств и истине. И она сказала:
– У нас ведь есть связка его ключей. Возможно, ключ от ящиков тоже там. Если в них окажется много бумаг, нам понадобится пакет или сумка, чтобы их унести. Я выдам вам квитанцию.
– Вы можете унести хоть все, что тут есть, инспектор. Пошвыряйте все в полицейский фургон. Наймите тачку. Сожгите дотла. Эта комната вызывает у меня жуткую депрессию. Позовите меня, когда соберетесь уходить.
Голос у него сорвался, казалось, он вот-вот разрыдается. Не сказав больше ни слова, он исчез. Бентон подошел к окну и широко распахнул створки. Свежий воздух потоком ворвался в комнату.
– Вам так не будет слишком холодно, мэм? – спросил он у Кейт.
– Нет, Бентон, пусть остается открытым. Разве может хоть кто-то жить таким образом? Похоже, он ни малейших усилий не делал, чтобы комната стала пригодной для жизни. Будем надеяться, что у нас есть ключ от письменного стола.
Определить тот, что им был нужен, не представило трудностей. Он оказался много меньше, чем все остальные на кольце, и легко входил в замки обоих ящиков. Сначала они занялись левым, и Кейт пришлось с трудом вытягивать ящик, застрявший из-за скомкавшейся в дальнем его конце бумаги. Когда же она его с усилием выдернула, на пол посыпались старые почтовые открытки, счета, давний ежедневник, неиспользованные рождественские карточки и целое собрание писем. Бентон открыл шкафчик: он тоже оказался набит до отказа раздувшимися папками, старыми театральными программками, сценариями, рекламными фотографиями; в большом несессере, когда его открыли, они обнаружили старый сценический грим.
– Не станем сейчас разбираться во всем этом, – решила Кейт. – Давайте посмотрим, может быть, нас второй ящик хоть чем-то порадует.
Второй ящик поддался на ее усилие гораздо легче, чем первый. В нем лежали коричневая картонная папка и какая-то книжка. Книжка – старая, в мягкой обложке – оказалась романом Сирила Хэара «Несвоевременная смерть», а папка содержала только один лист бумаги, исписанный с обеих сторон. Это была копия завещания, озаглавленного «Последняя Воля и Завещание Перегрина Ричарда Уэстхолла», с указанием даты прописью на оборотной стороне: «Засвидетельствуйте мою руку сего седьмого дня июля, две тысячи пятого года». К завещанию была приложена квитанция об уплате пяти фунтов, выданная Холборнским отделением Высокого суда по наследственным делам. Документ был целиком написан от руки, черными чернилами, прямым, без наклона, почерком, достаточно твердым, хотя в последнем абзаце местами уже слабеющим. В первом абзаце П.Р. Уэстхолл назначал своего сына, Маркуса Сент-Джона Уэстхолла, и дочь, Кэндаси Доротею Уэстхолл, а также своих поверенных – фирму «Кершо Прайс-Несбитт», душеприказчиками. Во втором он выражал желание, чтобы его кремировали в присутствии лишь его семьи, без соблюдения религиозных обрядов и – впоследствии – без поминальных служб. В третьем параграфе, где почерк стал несколько крупнее, говорилось:
«Я отдаю и завещаю все мои книги Уинчестер-колледжу. Все те, что Колледжу не понадобятся, следует продать или распорядиться ими иным образом, как того пожелает мой сын, Маркус Сент-Джон Уэстхолл. Я отдаю все остальное, чем я владею – деньги и личное движимое имущество, – в равных долях моим двум детям, Маркусу Сент-Джону Уэстхоллу и Кэндаси Доротее Уэстхолл».
Завещание было подписано, и подпись удостоверена двумя свидетелями: Элизабет Барнс, назвавшейся домашней работницей и указавшей свой адрес – «Каменный коттедж в Сток-Шеверелле», и Грейс Холмс, медсестрой, проживающей в Розмари-коттедже, в Сток-Шеверелле.
– На первый взгляд – ничего, что могло бы заинтересовать Робина Бойтона, – сказала Кейт. – Но он явно приложил много усилий, чтобы достать эту копию. Думаю, нам лучше прочитать эту книжку. Вы быстро читаете, Бентон?
– Довольно быстро, мэм. Да ведь она и не очень толстая.
– Тогда лучше возьмитесь за нее прямо в машине, а я поведу. Попросим сумку у Коксона и отвезем все эти бумаги в Старый полицейский коттедж. Не думаю, что во втором шкафчике есть что-то интересное, но все же посмотрим.
– Даже если мы обнаружим, что не один друг, а многие имеют к Бойтону претензии, – заметил Бентон, – я все же никак не могу представить себе, чтобы какой-то его враг отправился в Сток-Шеверелл, чтобы его убить, проникнув в дом Уэстхоллов, а потом засунул труп в их морозилку. Но копия завещания несомненно должна что-то означать, если только он не хотел всего лишь получить подтверждение, что старик ничего ему лично не оставил. Интересно, почему завещание написано от руки? Элизабет Барнс уже нет. И Грейс Холмс больше не живет в Розмари-коттедже. Дом продается. Но зачем Бойтон пытался с ней связаться? Впрочем, дата завещания вызывает интерес, не правда ли?
– Не только дата, – медленно произнесла Кейт. – Давайте-ка выбираться из этого хаоса. Чем скорее мы доставим это к А.Д., тем лучше. Но нам ведь было сказано – повидать литагента мисс Грэдвин. У меня такое чувство, что это не займет много времени. Напомните-ка, Бентон, как ее зовут и где она находится?
– Элайза Мелбери, мэм. У нас с ней встреча в три пятнадцать. Ее контора – в Кэмдене.
– Вот черт! Совсем не по дороге. Надо будет проверить, не захочет ли А.Д., чтобы мы еще что-то сделали здесь, пока мы в Лондоне. Ему обычно бывает нужно что-нибудь забрать из Ярда. Потом мы с вами найдем, где можно быстро поесть, и поедем выяснять, что Элайза Мелбери может нам сообщить – если там имеется, что сообщать. Но в любом случае, это утро у нас не пропало зря.
2
Оказавшись в сетях лондонского дорожного движения, они ехали в Кэмден, к Элайзе Мелбери, долго и утомительно скучно. Бентон надеялся, что информация, которую они смогут у нее получить, все же компенсирует потраченное на поездку к ней время и усилия. Контора литагента находилась над лавкой зеленщика, и запах фруктов и овощей неотступно следовал за ними, пока они поднимались по лестнице на второй этаж и проходили в помещение, которое явно служило общим рабочим залом. Здесь сидели три молодые женщины, каждая за своим компьютером, а пожилой мужчина занимался перестановкой книг в ярких красочных обложках на полке, идущей во всю длину стены. Три пары глаз уставились на вошедших, и когда Кейт показала свое удостоверение, одна из женщин поднялась с места, постучала в дверь в передней части дома и весело крикнула:
– Элайза, полицейские приехали! Вы говорили, что ждете их.
Элайза Мелбери заканчивала разговор по телефону. Она положила трубку и улыбнулась Кейт и Бентону, указав на два стула, стоявшие у письменного стола напротив нее. Элайза оказалась крупной, интересной женщиной, полнощекой, с великолепной копной темных завитых волос, спускавшихся до плеч. На ней было яркое свободное платье без пояса, с рукавами колоколом, украшенное бусами. Она сказала:
– Вы здесь, конечно, потому, что хотите поговорить о Роде Грэдвин. Мне сообщили только, что вы расследуете так называемую смерть при подозрительных обстоятельствах. А это, как я понимаю, означает убийство. Если так, это потрясает до глубины души, но я вовсе не уверена, что сумею рассказать вам хоть какую-то малость, которая могла бы помочь. Рода появилась у меня двадцать лет назад, когда я только-только разошлась с агентством «Докинз-Бауэр» и в одиночку отправилась в собственное плавание, и с тех самых пор она всегда была со мной.
– Насколько хорошо вы ее знали? – спросила Кейт.
– Как писателя – думаю, очень хорошо. Это означает, что я могла идентифицировать любой прозаический отрывок как написанный ею, знала, как именно она любит обходиться с издателями, и могла предугадать, каким будет ее ответ на то или иное мое предложение. Я ее уважала, она мне нравилась, я была рада, что она есть в моем списке авторов. Каждые полгода мы устраивали совместный ленч, в основном для того, чтобы обсудить литературные дела. Помимо этого, я не могу сказать, что я ее знала.
– Нам ее характеризовали как очень замкнутого человека, – сказала Кейт.
– Да, такой она и была. Если подумать о ней – а именно это я и делала после того, как услышала страшную новость, – начинает казаться, что она была похожа на человека, обремененного какой-то тайной, которую необходимо хранить и которая мешала ей быть более открытой. После двадцати лет знакомства я знала ее немногим лучше, чем когда она впервые ко мне явилась.
Бентон, до сих пор проявлявший живой интерес к убранству кабинета, особенно к фотографиям писателей, рядком висевшим на одной из стен, спросил:
– Но ведь это довольно необычно для отношений литагента с писателем, не правда ли? Мне всегда представлялось, что их отношения должны быть особенно близкими, если стремиться к успеху.
– Не обязательно. Между ними должны быть приязнь, доверие и согласие о том, что является важным. Люди ведь разные. Некоторые из моих авторов стали мне близкими друзьями. Нескольким необходима высокая степень твоей личной вовлеченности. От тебя могут потребовать, чтобы ты стала матерью-исповедницей, финансовым советником, консультантом по брачным делам, редактором, литературным душеприказчиком, а порой даже и приходящей няней. Рода не нуждалась ни в одной из этих услуг.