лгать вам, побуждая поехать к нему. Но я уступил: Уоллесу я никогда не говорил «нет». Желание встретиться с вами стало для него навязчивой идеей. Он специально потребовал от меня во время нашего ужина ни одним словом не намекнуть на вашу мать, и, в конце концов, меня это устраивало. И что бы я мог вам сказать? Что же касается экранизации, думаю, что Уоллес в самом деле собирался пригласить вас и заплатить за эту работу. Возможно, что он бы не снял этот фильм: для этого у него не было ни решимости, ни сил. Но сколько продюсеров передралось бы за возможность поработать над сценарием, соавтором которого он был.
Я находил его манеру излагать факты достаточно лицемерной, но этот сценарий больше не имел для меня ни малейшей важности, чтобы предположить, что он вообще когда-то был.
– Что он вам сказал в последний раз, когда вы с ним говорили по телефону?
– Он в общих чертах пересказал мне ваш разговор. Объяснил, что показал вам последнюю сохранившуюся пленку из «Покинутой». Знаю, что вы плохо это восприняли, и прекрасно понимаю. Для вас это должно было оказаться настоящим потрясением! Уоллес никогда не умел действовать деликатно. Однако уверяю вас, он не собирался устраивать вам провокацию. Он просто оказался… неуклюжим. Короче говоря, в конце концов мы поссорились: я считал, что он должен как можно скорее положить конец истории со сценарием, по крайней мере признаться вам, что никогда больше не снимет никакой фильм.
– Если откровенно, об этом я начал догадываться сразу, как только встретился с ним.
Кроуфорд потер глаза. Даже если разговор немного оживил его, то теперь он снова выглядел совершенно подавленным.
– Но ведь это не все, что вы хотели мне сказать, не так ли?
– Нет, не все. Честно говоря, я еще не перешел к настоящей причине своего присутствия здесь. В то утро, как раз перед тем, как я выехал из Стокбриджа, экономка Уоллеса вручила мне конверт, должно быть, отправленный сегодня рано утром. Внутри были документы и записка, адресованная мне.
– Что в ней говорилось?
– «Я бы хотел, чтобы ты передал это Дэвиду лично в руки. Он знает, где меня найти. Очень скоро я все тебе объясню».
– Этот конверт сейчас у вас?
– Он у меня в сумке.
Войдя ко мне, Кроуфорд оставил ее на кушетке; он встал, чтобы взять ее.
– Держите.
Конверт из плотной коричневой бумаги оказался тонким и легким. Сначала я вынул оттуда видеодиск в прозрачной пластиковой упаковке, на которой было написано: «Элизабет Бадина – «Покинутая».
– Думаю, это кадры, которые Уоллес вам тогда показывал. Должно быть, он оцифровал пленку.
Я положил видеодиск на стойку. В конверте оставалась еще черно-белая фотография формата 9х13; та, которую я видел в прошлый раз. Фотография, сделанная на съемочной площадке. Моя мать – ближе к правому краю снимка – сидела на большом металлическом кофре. В руке у нее была сигарета, дым от которой закрывал часть ее лица. Прическа была точно такой же, что и на кинопробах: волосы зачесаны назад и завиты по всей длине. На ней было достаточно простое городское платье – должно быть, она еще не переоделась, как нужно для фильма. Нетрудно догадаться, что это постановочное фото, но у моей матери был отсутствующий вид, как если бы она не сознавала, что находится перед объективом фотоаппарата. В левой части снимка можно было разглядеть рельсы для кинокамеры, множество перепутанных проводов и спиной к объективу двое мужчин, по всей вероятности, рабочих съемочной площадки.
– Кто это фотографировал?
– Об этом я ничего не знаю. Может быть, Уоллес… Ему случалось делать портреты с натуры во время съемок. Впрочем, несколько лет назад вышла книга, где собрано все, связанное с его работой фотографа.
Больше в конверте ничего не было. Почувствовав мое разочарование, Кроуфорд добавил:
– Это еще не все. Переверните фото.
На обратной стороне было две надписи. Слева сверху дата, написанная выцветшими чернилами: 23 января 1959 года. В центре, маленькими, тесно прижатыми друг к другу буквами имя: Сэм Хэтэуэй, за которым следовал адрес – Лос-Анджелес, район Ван-Найс.
– Если дата точна, то вполне вероятно, что у вас в руках последнее фото вашей матери.
– 23 января… то есть накануне ее исчезновения.
– Точно!
– Вы знаете этого Сэма Хэтэуэя?
– Мне было бы бесполезно ломать себе голову; это имя не говорит мне совершенно ничего. Единственное, в чем можно не сомневаться, – это почерк Уоллеса. И думаю, он это написал совсем недавно, возможно, перед тем, как попросить экономку отправить этот конверт мне.
От этого снимка исходило ощущение какой-то дисгармонии. Подумать только: прошло меньше сорока восьми часов после того, как он был сделан, и моя мать исчезла навсегда.
– Не понимаю! Чего ради все эти тайны? Почему Харрис просто не позвонил мне или сам не дал эту фотографию, объяснив, кто этот тип и что связывает его с моей матерью? Помогите мне. Ведь есть же у вас какие-то мысли на этот счет…
Он растерянно посмотрел на меня, по-видимому, так же выбитый из колеи всей этой ситуацией, как и я сам.
– Не знаю, почему он держал меня в стороне и почему хотел, чтобы я всего лишь выполнил роль посланника. Думаю, что…
– Говорите откровенно!
– Я спрашиваю себя, не утаил ли Уоллес что-то, связанное с исчезновением вашей матери.
– Как эта история сорокалетней давности могла снова возникнуть в его жизни? Думаете, содержимое этого конверта могло бы быть каким-то образом связано со смертью вашего друга?
– Нет, конечно! На что вы намекаете? Уоллес был очень болен, об этом я вам уже говорил. Полиция прибыла на место очень быстро, и не возникло никаких сомнений, что он причина смерти – именно приступ. В его владениях никого не было, за исключением обслуживающего персонала. Уверяю вас, что совпадение может внушать тревожные мысли, но подозревать убийство!
Кроуфорд был прав: мне не следует поддаваться соблазну и делать слишком простые выводы.
– Мне надо поговорить с этим Сэмом Хэтэуэем, выяснить, что же связывает его с моей матерью…
– Понимаю вас, Дэвид. Если я могу хоть чем-нибудь вам помочь, не стесняйтесь обращаться. Мне очень жаль, что не сказал вам правду с самого первого дня. Я очень огорчен, что – конечно, против своей воли – оказался исполнителем последней махинации Харриса.
– Вы здесь ни при чем. Что говорили стоики? «Не надо сердиться на события».
Так же, как и Кроуфорд, я был не в состоянии сделать этот девиз своим. В некотором смысле за всю жизнь я так и не перестал сердиться на события.
Кроуфорд не стал задерживаться у меня. Перед тем как уйти, он объяснил, что будет связываться со мной и держать в курсе относительно похорон. Я поблагодарил, в то же время в глубине души понимая, что на похороны Харриса я не пойду. Что мне там делать? В приступе паранойи я даже начал опасаться, как бы «благодаря» журналистам, которые будут бродить у кладбища, мое присутствие не вызвало бы вопросы, если кто-нибудь когда-нибудь меня узнает.
Оставшись один, я просмотрел видеодиск. Конечно, там были кадры, которые я уже видел у Харриса. Была записана и другая сцена: Вивиан – героиня, роль которой играла Элизабет, – на этот раз открыто ссорилась с мужем. Тот же впадал в ярость, оскорблял ее и грубо обращался в физическом смысле слова. Эту жестокую сцену было невыносимо смотреть. Кто знает, не испытала ли моя мать что-то подобное в день своего исчезновения? Или даже до него? Я подумал, что лучше бы Харрис воздержался от того, чтобы добавить эти кадры.
Устроившись у себя в кабинете, когда жара, несмотря на то что был уже почти вечер, становилась удушающей даже по меркам Нью-Йорка, я напечатал имя Сэма Хэтэуэя в строчке поисковика. Результаты не заставили себя ждать. В «Желтых страницах» значилось, что Хэтэуэй – независимый частный детектив из Лос-Анджелеса. Адрес, оставленный Харрисом на обратной стороне фото, соответствовал тому, что был в адресной книге. Другой результат перенаправил меня прямехонько на страницу «Сан-Франциско кроникл», точнее, на статью, датированную прошлым годом: «Все, что вы всегда хотели знать о частных детективах». Она была такой длинной, что я лишь пробежал ее глазами. Там рассказывалось о допросе свидетелей с целью подтверждения показаний других свидетелей, мошенничествах со страхованием и розыске исчезнувших клиентов… Текст оживляло множество забавных историй. Имя Хэтэуэя появлялось в конце статьи. Автор статьи объяснял, что в большинстве случаев «частные сыщики» – полицейские и военные, которые рано вышли на пенсию. Далее шло интервью с Хэтэуэем. Более двадцати лет он работал в департаменте полиции Лос-Анджелеса – сначала в качестве офицера полиции, затем начальником полицейских инспекторов. Он рассказывал о буднях частного детектива: проверка свидетельств, расследования предсвадебные, касающиеся внебрачных связей, – работа, которая, по его мнению, может показаться заурядной, но составляет восемьдесят процентов его профессиональной деятельности.
Мне было трудно сохранять спокойствие. Все складывалось слишком хорошо, чтобы быть правдой. Даты соответствовали как нельзя лучше: если к тому времени, как моя мать исчезла, Хэтэуэй уже работал в полицейском департаменте Лос-Анджелеса, есть существенные шансы, что он участвовал в расследовании. И что он в ходе расследования много чего узнал. Когда все это случилось, ему было всего 28 лет. Сколько других участников расследования могут быть еще живы и сохранить об этом деле четкие воспоминания? Но вслед за этим вопросом у меня сразу же возникли и другие. Откуда Харрис знал этого детектива? Он встретил его в 1959-м? Это было вполне возможно: полиция допрашивала всю съемочную группу. Что такого Хэтэуэй знал о моей матери, что побудило Харриса написать его имя на обороте фотографии? Или причиной этого поступка был внезапный порыв после встречи со мной?
Я закрыл браузер и несколько бесконечно длинных минут не мог оторвать глаз от печальной женщины справа на фото. Тем же вечером я забронировал билет на самолет до Лос-Анджелеса.