Во второй половине 50-х Уэллс извлек прибыль из революции, которую произвела система «Синемаскоп»[57], и стал специализироваться на производстве популярных комедий и высокобюджетных фильмов. Из-за мрачности своего сюжета и пренебрежения к приличиям того времени «Покинутая», несомненно, представляла собой исключение. Создавая такой фильм, Уэллс здорово рисковал. Я узнал, что Американская ассоциация кинокомпаний, которая до середины 60-х руководствовалась очень жестким кодексом Хейса[58], сильно раскритиковала первый вариант сценария. Даже если оставить без внимания сцену убийства и чересчур откровенные диалоги, главная проблема фильма состояла в том, что зритель не мог не почувствовать симпатию к преступнице и «попытаться взять с нее пример». Сценарий переделывался раз десять: Харрис почти пять месяцев из кожи вон лез, чтобы сделать монтаж, который одновременно соответствовал бы и кодексу Хейса, и требованиям Католического легиона приличия, что не помешало нескольким общественным комитетам по надзору демонстрировать отрицательное отношение к выходу фильма, перегородив входы в кинозалы и не давая зрителям туда войти.
В завершение своих поисков я был готов набросать портрет Уэллса, с которым все оказалось довольно просто: грязный тип, который скверно обращался с женщинами, но без которого Харрис вряд ли стал бы легендой кино.
Из-за дорожных работ на перекрестке с Харброр-Фривэй Пятая улица была совершенно забита, и когда к трем часам я вышел из библиотеки, меня встретил концерт автомобильных гудков. Голова у меня ужасно болела. Не испытывая желания идти к себе, я уселся в кафе напротив Першинг-сквер, где я обычно играл в детстве. Когда-то давно на месте бетонных поверхностей и холодных статуй росли деревья: еще больше, чем Лайбрери Тауэр и Фарго Сентр, этот безликий парк был для меня самым ярким примером злополучных перемен, которые претерпел за последние двадцать лет центр Лос-Анджелеса. На самом деле я больше не был уверен ни что люблю этот город, ни что его понимаю.
Заказав сэндвич с лососем, я устроился за столом неподалеку от входа. Едва я начал перечитывать свои заметки, как мой мобильник заиграл «Полет валькирий». Катберт… Зная, что он готов неустанно перезванивать, чтобы знать, как далеко продвинулся сценарий, я счел забавным поставить на его номер хор воинственных дев.
– Привет, старик! Я тебя не побеспокоил?
– Я сейчас работаю.
Некоторым образом я не лгал.
– Кажется, ты в Лос-Анджелесе.
Я почувствовал, что меня захватили врасплох.
– Как ты узнал?
– Птичка на хвосте принесла.
– А если серьезно?
– Послушай, я, может быть, не должен тебе этого говорить, но мне позвонила Эбби.
– Эбби? Почему это?
В его голосе послышалось некоторое замешательство.
– Ты знаешь, каковы женщины: вечно что-то себе вообразят… Думаю, что она беспокоится о тебе.
Я был изумлен и одновременно сильно рассержен. Конечно, Эбби была далека от того, чтобы понять, в какое дерьмо я влез, подписав этот контракт, но я никогда бы не подумал, что она может что бы то ни было рассказать обо мне Катберту.
– Она беспокоится? Я сам себя спрашиваю, почему. Потому, что я так поспешно уехал из Нью-Йорка? Мне всего лишь хотелось подышать свежим воздухом и повидать бабушку.
– С ней все хорошо?
– Порядок… А что она тебе такое сказала?
– Ничего конкретного, вот почему я решил тебе перезвонить. Если в двух словах, она думает, что я оказываю на тебя плохое влияние.
– Ты что, шутишь? Но ведь она не осмелилась выкинуть такую штуку?
Это я уже выкрикнул в телефон. Все клиенты в кафе повернулись в моем направлении. В конечном счете я был таким же, как те люди, которые еще недавно до судорог бесили меня. Прилипнув к мобильникам, они навязывают всему миру свои личные неурядицы и свой трындеж.
– Успокойся. Она совсем не это сказала… то есть не в буквальном смысле. Но именно это я и подумал. Дэвид, я не наивен: я прекрасно знаю, что переписывать за другими сценарии – это не курорт, но я действительно думаю, что тебе требуется именно это, по крайней мере, в ожидании…
А ведь это в первый раз он так открыто заговорил о моей деятельности «доктора сценариев».
– Ожидая чего? Что я снова буду в состоянии родить беспроигрышную историю?
– Я бы не стал употреблять таких слов, но если тебе нравится – да, я имел в виду именно это.
Я издал короткий нервный смешок.
– Я сказал Эбби, что уже начал писать сценарий – настоящий, а не латание дыр.
– Что еще за история?
– Наврал я! На самом деле я уже несколько лет не написал ни строчки. Niente…[59]Nada…[60] Вот поэтому она тебе и позвонила: вообразила, будто ты мешаешь мне посвятить себя будущему шедевру.
– Не воспринимай все так трагически! Твой фильм попал прямо в яблочко, а вот то, что последовало за ним, – в молоко. Ты не первый и не последний, с кем такое происходит. Но разве это достаточное основание, чтобы считать, что ты никогда ничего не напишешь? Тебе едва исполнилось сорок, у тебя еще есть время.
– Вот уже многие годы я говорю себе, что у меня есть время.
– Не так уж много у тебя их прошло! Харпер Ли[61] написала за всю жизнь одну-единственную книгу.
Ее пример, хоть и авторитетный, был не из тех, что могли бы утешить меня, но я предпочел идти дальше. Сейчас мой, образно выражаясь, переход через пустыню был для меня наименьшей из забот: я только и думал, что о статьях, которые откопал в библиотеке, и больше всего хотел завершить этот разговор.
– Что касается сценария – я хотел сказать, нашего сценария, тебе не о чем беспокоиться. Все идет как по маслу.
– Ты уверен, что…
– Говорю тебе, не беспокойся. Будет у тебя текст в нужный день и в нужный час. И не бери в голову насчет Эбби, я с ней поговорю.
– Хочешь совет?
– Спасибо, нет.
– Делать нечего, я тебе его все-таки дам. Думаю, ты уже давно хоть немного доверяешь ей и она для тебя чуть больше, чем подружка по лицею. Не думаешь, что пришло время создать с ней нечто устойчивое?
Я не знал, что ему ответить. Катберт был прав, но, чтобы построить что-то устойчивое, мне надо бы чувствовать устойчивость в самом себе. Или – я спрашивал себя, почему мне понадобилось столько лет, чтобы это понять, – я так и остался несчастным перепуганным мальчишкой, который ждет, что однажды вечером мама вернется домой.
Едва устроившись за рулем своей машины, я включил радио. По местной радиостанции передавали невероятную историю об офицере полиции, занимающемся расследованием деятельности городских банд, который был недавно привлечен к уголовной ответственности за то, что пропали три килограмма кокаина в хранилище улик полицейского департамента. Заслуженный и, по-видимому, безупречный сотрудник полиции получил восемь лет тюрьмы. Журналист вспоминал, что в последние годы у департамента было много проблем, в частности: обвинения в жестоком обращении по отношению к представителям меньшинств, политический шпионаж и чрезмерное использование силы, самым вопиющим примером которого является избиение Родни Кинга, который послужил причиной ужасных массовых беспорядков в 1992 году. Я дал себе слово поговорить об этой истории с Хэтэуэем. Может быть, коррумпированный полицейский в конечном итоге всего лишь достойный наследник Норриса и Коупленда.
Мой мобильник принялся звонить, как только я съехал с бульвара Санта-Моника на международную автомагистраль 405 по направлению к Брентвуду. Так как я уже находился на автомагистрали, съехать на обочину было невозможно. Телефон выскользнул у меня из руки и упал на пассажирское сиденье. Желая его поднять, я вильнул в сторону, что стоило мне немалого испуга и гудков других водителей. Я тотчас же узнал голос Кроуфорда:
– Я вас не беспокою?
– Вовсе нет, счастлив вас слышать.
– Мне очень жаль, я собирался позвонить вам раньше.
– Должно быть, последние дни были нелегкими.
– Похороны состоялись сегодня утром.
– Знаю, слышал в программе новостей. Как прошла церемония?
В телефонной трубке я услышал вздох.
– Это было странно. Кинозвезды, начальство студии… у меня было впечатление, что они пришли выставить себя напоказ. Я не стал брать слово, не чувствовал себя в состоянии. Удовольствовался тем, что слушал всех этих людей… На самом деле у меня было ощущение, что я единственный, действительно знавший Уоллеса. Я столько всего пережил рядом с ним… Провалы, успехи, свадьбы, разводы, минуты сомнения…
– Понимаю.
– Он бы возненавидел такие похороны, можете мне поверить. Восхваления сводили его с ума! Единственное, что меня утешает: он похоронен у себя. В своих владениях он чувствовал себя счастливым: со своими книгами, своими деревьями, своим псом.
Я вспомнил о бедном лабрадоре без имени. Глупый по определению, я не ухватил, что связывает Уоллеса с этим зверем: должно быть, это последний спутник творческого человека, запертого в легенде, и которому больше никогда не удастся найти утешение с подобными себе.
– Вы еще в Лос-Анджелесе?
– Да. Я нашел Хэтэуэя.
Последовала неловкая пауза.
– Вы хотите сказать, что встретились с ним? – спросил Кроуфорд. – Кто он сейчас?
Очевидно, в отличие от меня, ему не хватило любопытства поискать информацию в интернете.
– Частный детектив из Ван-Найс, который специализируется на супружеских изменах. Более двадцати пяти лет назад он был инспектором в департаменте полиции Лос-Анджелеса.
– Когда произошло исчезновение вашей матери, он был полицейским?
– Тогда он был совсем молодым инспектором, но тем не менее участвовал в расследовании. Я долго разговаривал с ним, он рассказал мне почти все, что знает.