и хлынула мне в голову. Пробуждение было резким.
– Эбби, это ты?
Тишина в трубке немного тревожила. Я начал опасаться, как бы она не разъединила вызов.
– Здравствуй, Дэвид.
Выпутавшись из простынь, я присел на краю кровати. Рот у меня был словно полон вязкой каши, голову как будто сжимали в тисках – не лучшая форма, чтобы начать разговор, которого ждал целую неделю. Я провел рукой по лицу.
– Слушай, я хочу извиниться за все, что произошло…
– Не сейчас. Я звоню, так как хотела бы с тобой увидеться.
Тон ее голоса вряд ли можно было назвать обнадеживающим. У меня сложилось впечатление, что она решила окончательно поставить точку на наших отношениях.
– Тебе стоит только прийти, когда хочешь.
– Нет, я в городе. Если в «Спаго» в половине первого? Я уже зарезервировала столик.
– Эбби…
– До встречи. У нас еще будет время, чтобы все обсудить.
Она разъединила вызов. Некоторое время я сидел, по-идиотски таращась на мобильник, а затем отправил его вальсировать через всю комнату.
Эбби задумчиво крутила ломтик лимона в своем стакане с газированной водой. Я выбрал белое вино. С тех пор, как я присоединился к ней в «Спаго» на Хорм-авеню, мы не обменялись ни единым словом. Мы даже не поцеловались при встрече.
– Полагаю, ты получила мое письмо? – наконец спросил я.
Она кивнула.
– Мне не настолько хотелось писать ответ.
– Неделя, Эбби! Ты хотя бы могла ответить мне парой слов, чтобы успокоить.
– Успокоить?
Я отпил глоток. С сарказмом сейчас можно только согласиться.
– Мне не следовало вот так вваливаться к Мэрил! С моей стороны это было глупо, ужасно глупо! Я действительно думал, что тогда ты была там, у нее. Ты уже знаешь, что я разбил вазу? Не нарочно, это был несчастный случай.
– Об этом мне Мэрил не говорила, она лишь сказала, что ты был в гневе.
– Да, так и было.
Ее приятельница немного выросла в моем мнении. Ведь она обошла молчанием и то, что была в шаге от вызова полиции.
– Ты продвигаешься в своем расследовании?
У меня не было уверенности, что мои розыски ее действительно интересуют, особенно если вспомнить, что как раз они и явились причиной нашего последнего спора. Я увидел в этом вопросе лишь средство отложить обсуждение тем, которые ее сердят.
– Да, кое-что раскопал… но я бы предпочел сейчас об этом не говорить.
Накануне мы с Хэтэуэем много часов напролет разбирали бумаги ФБР, причем детектив делал выводы куда более блестящие, чем мои.
Когда я захотел взять ее за руку под столом, она уклонилась.
– Что с нами будет, Эбби?
Она опустила глаза. Именно в эту секунду подошел официант, чтобы принять заказ. Я ткнул пальцем в случайное блюдо из меню, Эбби взяла свой обычный вегетарианский салат.
– Мне бы хотелось, чтобы ты вернулась домой. Тебе больше нет никакого смысла оставаться у Мэрил!
– Я беременна, Дэвид, – сказала она бесцветным голосом.
Смысл сказанной Эбби фразы был предельно ясен, не было никакой необходимости просить ее повторить. Однако сперва она не означала для меня ничего определенного. Затем я начал паниковать. У меня не было времени представить себе последствия, которые влекла за собой такая новость, но я знал, что первые слова, которые я произнесу, будут для Эбби единственными имеющими значение.
– Как давно?
Я тут же понял, что она ждала от меня совсем не этих слов: ее губы сжались, что было явным признаком разочарования.
– С вечера твоего дня рождения. Может быть, на день-два больше, но в этом невозможно быть уверенной на сто процентов.
– А теперь ты уверена?
Я продолжал самым жалким образом идти ко дну, но не мог найти ничего умнее, чтобы сказать.
– Да, я была у врача.
Одним глотком я осушил свой бокал белого вина.
– Почему ты мне раньше об этом не сказала?
Единственным способом скрыть замешательство было пойти в атаку.
– Я сказала бы тебе, если… Но, Дэвид, разве того, что я тебе тогда сказала, было недостаточно? Ты так и не понял, что между нами не так? Мне было страшно тебе об этом говорить, я не находила подходящего момента. Именно для этого я и приехала в Лос-Анджелес. Но, когда я вошла в твой кабинет, у меня было впечатление, что у тебя своя тайная жизнь. И что на самом деле я тебя совсем не знаю…
– Тебе не кажется, что ты немного преувеличиваешь? И все это из-за нескольких валяющихся старых бумаг!
– Нескольких старых бумаг! Если бы ты себя видел в тот день, когда поделился со мной своими открытиями! Ты расследуешь исчезновение своей матери, которую не знал и мысль о которой преследует тебя всю жизнь. Вот только не пытайся меня убедить, что причина в обычной работе, над которой ты часами сидишь у себя в кабинете!
– Меня заставили броситься в это расследование обстоятельства, я ничего такого и не хотел.
– Может быть, но сейчас ты живешь пленником прошлого. А для меня важнее всего будущее: мне необходимо кое-что построить, и решать тебе, если ты хочешь быть частью этого проекта.
Мне так и не удалось поверить, что Эбби беременна. Без сомнения, мне следовало бы прокрутить перед своим внутренним взором картины материнства, новорожденного, пеленки-распашонки, первые шаги, но все это оставалось в моем сознании абстрактными понятиями. Я был отцом этого ребенка и не испытывал ничего, кроме ужасной тревоги, вдвое усиленной ощущением, что земля уходит у меня из-под ног.
– Ну, значит, у нас будет малыш…
Мне требовалось высказать эту мысль вслух, без какой-то определенной цели. Эбби вздохнула, прислонившись к спинке своего кресла.
– Малыш не спасает пару, Дэвид. Ради того, чтобы у нее было будущее, его не производят на свет.
– Что же ты хочешь, чтобы я тебе сказал?
– Я знаю, что это должно быть для тебя сложно. У тебя не было родителей, твоя мать практически не знала твоего отца…
– Очень прошу, не нужно об этом! Ты явно думаешь, что жизнь настолько схематична, я что буду обречен воспроизвести незыблемую семейную схему? И, по-твоему, я никогда не смог бы стать хорошим отцом, потому что у семьи Бадина их нет?
– Я тебе совсем не это сказала: но согласись, что нынешняя ситуация ничего не улаживает. Вот почему я тебе тогда ничего не смогла сказать. Из-за твоего прошлого у тебя нет мира в душе… а я не могу соперничать с мертвой.
Она закусила губы.
– Извини, я не должна была этого говорить, это оскорбительно.
Сознавая, что мы вступили на скользкую почву, я предпочел не отвечать на ее неловкость.
– И что же мы будем делать?
– Я абсолютно уверена, что хочу сохранить этого ребенка. Но не надо, чтобы ты принимал поспешное решение. Я хочу дать тебе время поразмышлять… о нас, об этом ребенке. Каким бы ни было твое решение, я приму его.
– Но о чем ты говоришь? Ты что, можешь себе представить, что я сделаю вид, будто это меня не касается? Что я мог бы не признать этого малыша?
– Мне не хотелось бы, чтобы ты действовал лишь из чувства долга или чтобы успокоить свою совесть. Наведи порядок в своей жизни, Дэвид, и, когда ты почувствуешь, что готов, мы с тобой снова поговорим.
К моему большому изумлению, она встала.
– Что ты делаешь? Мы еще не поужинали!
– Мне не стоило резервировать столик, это было глупо с моей стороны. Нет смысла целый час оставаться с глазу на глаз и делать вид – или, еще хуже, говорить такое, о чем потом пожалеем.
– И это ты упрекала меня, что я избегаю любых серьезных разговоров! Ты не можешь сейчас вот так взять и уйти.
– Ты знаешь, что я права.
– Может быть, как раз это и есть наша проблема: ты всегда права, и я всякий раз чувствую себя виноватым.
Она открыла рот, но передумала говорить, удовольствовавшись обычным «до скорого». Затем, одарив меня поцелуем в щеку, она пересекла зал ресторана.
В одну из старых картонных коробок, где были сложены вещи моей матери, я убрал все, что касалось моего расследования: фотографии, газетные статьи, досье из расследования ФБР, записи Хэтэуэя. Заклеив ее скотчем, я написал сверху черным фломастером: Элизабет. Должно быть, когда-то давно полицейские департамента Лос-Анджелеса сделали то же самое и оставили досье в полицейских архивах. Нераскрытое дело.
У меня было такое чувство, что я дошел до конца дороги, которая никуда меня не привела. Хуже того: я не видел, каким образом снова начать жить своей жизнью так, будто всего этого не было. Я снова подумал о своем нью-йоркском ужине с Кроуфордом, о поездке к Уоллесу Харрису в Беркшир, о первой встрече к Хэтэуэем: столько событий, давших мне видимость нового старта. Итог оказался плачевным: у меня не было ни малейшей идеи, что произойдет с Эбби в ближайшем будущем и – если уж быть до конца откровенным – мне так не хотелось об этом думать. Это расследование завело меня в тупик, и в профессиональном плане меня больше не существовало. «Никто тебя не знает, когда ты не у дел…»[92]
Я поставил коробку в угол своего кабинета, чтобы потом убрать ее в гараж. Более-менее навел порядок в комнате, заставив исчезнуть последние следы вторжения таинственного незнакомца. Под конец я снял с двери увеличенную фотографию.
– Прости меня, – прошептал я, посмотрев на нее в последний раз.
Мой мобильник зажужжал на кухонном столе, будто крупное насекомое, когда я находился в процессе опустошения гигантского ведра ванильно-шоколадного мороженого с миндалем, срок годности которого, судя по всему, давно прошел. Звонил Хэтэуэй. У меня не было ни малейшего желания отвечать ему. Он не оставил послания, а телефон продолжал вибрировать. В конце концов мне это надоело, и я с третьей попытки принял вызов.
– Бадина, вы у себя? Почему не отвечаете, черт подери?
– Хм… Я принимаю смертельную дозу сахара.
– Что еще за глупости? Вы будто не в себе. Только не говорите мне, что вы под кайфом!