Кругом были люди, и ее порыв сконфузил Арсеньева. Нина же ни на что не обращала внимания. Она хотела кинуться ему на шею и, как девочка, цеплялась за руки.
— Как я рада!.. Если бы вы знали!.. — несвязно бормотала она, глядя влюбленными влажными глазами.
На них стали обращать внимание. Кое-кто улыбался, проходя мимо. Арсеньев чувствовал себя положительно неловко.
— Поедем куда-нибудь… — предложил он.
Нина даже как будто и не поняла, что он говорит, но когда они дошли до лихача, она сама вскочила в пролетку. Пока Арсеньев усаживался, девушка смотрела на него как зачарованная, а когда лошадь рванула с места, Нина обеими руками схватила руку Арсеньева и не выпускала ее, сжимая все сильнее и сильнее.
Они подъехали к ресторану, но там не оказалось свободного кабинета. Пролетка помчалась дальше. Нина была вне себя. Почти невыносимое нетерпение заставляло ее дрожать как в лихорадке.
В другом ресторане было то же, в третьем также не нашлось кабинета. Нина чуть не плакала. Наконец, в четвертом, почти за городом, толстый швейцар в поддевке и с павлиньими перьями на шляпе ответил:
— Пожалуйте-с!..
Нина так стремительно выскочила из пролетки, что запуталась в юбке и едва не упала на руки. Швейцар подхватил ее и осклабился, но девушка даже не заметила этого, зато заметил Арсеньев, и его покоробило. Нина показалась ему уж чересчур наивной и простенькой.
В кабинете было страшно светло и неуютно. Диван, на котором сидела Нина, был узенький, неудобный. На столе стояли запыленные цветы, в углу черное пыльное пианино. За стеной играла музыка, а в коридоре гремели посудой и шаркали подошвами.
Арсеньев заказал вино и фрукты, и пока лакей все это устанавливал на столе, Нина сидела в уголке дивана и дико смотрела кругом. Она инстинктивно чувствовала что-то нехорошее в этой нарядной, но грязноватой обстановке и в бесстрастии старого жирного лакея.
Когда лакей вышел, плотно закрыв дверь, Арсеньев сел рядом и как-то особенно улыбнулся.
— Моя бедная девочка испугалась?.. — спросил он и взял ее за руку.
Нина взглянула на него как будто с удивлением, немного отшатнулась и вдруг стремительно бросилась на шею.
По этому детскому порыву Арсеньев наконец понял, что она и в самом деле влюбилась в него, и ему стало нехорошо, точно раскрылась какая-то страшная подлость с его стороны. Мелькнула даже мысль не трогать ее, пожалеть, но она была такая молодая и хорошенькая, поцелуи ее были так свежи и беззаветны, что для нее все-таки лучше принадлежать ему, чем кому-нибудь другому. Он только тут же принял решение сразу поставить ее в известность, что она ничего ждать и требовать от него не должна.
«Какие мы все подлецы!..» — смутно подумал он и больше уже не думал ни о чем.
Нина сидела рядом с ним, плечи ее были обнажены его жадной рукой. Арсеньев целовал их, а она боролась со стыдом, боялась, что кто-нибудь войдет, и бессознательно наслаждалась сознанием, что нравится ему. Наготы своей она старалась не замечать и неестественно торопливо болтала все, что приходило в голову.
Когда Арсеньев устал от этих раздражающих бесплодных ласк, ему захотелось помучить ее.
— Значит, вы меня любите? — спросил он. Нина кивнула головой.
— Но ведь вы же меня совсем не знаете?.. Ведь вы видели меня всего один раз… а уже позволяете… так целовать вас…
Он смотрел ей прямо в глаза жестокими глазами, но Нина только краснела и улыбалась. Она сама не знала, как это могло случиться.
— Разве вы так легко… позволяете мужчинам целовать вас?..
Нина вспыхнула, почуя оскорбление, но в голове у нее промелькнул образ Высоцкого, и она, побледнев только, медленно покачала головой и закрыла глаза.
— Ведь вы знаете, чем это кончится? — продолжал Арсеньев.
Он и сам не знал, зачем мучил ее, но это доставляло ему огромное болезненное наслаждение.
Нина не ответила ничего и только спрятала лицо у него на плече.
— А потом?.. — настаивал Арсеньев с горящими глазами.
Нина молча пожала плечом. Она не могла сказать, но подумала:
«Зачем он спрашивает?.. Не все ли мне равно теперь!..»
И всей силой обняла его шею своими обнаженными руками, от нежности и аромата которых у Арсеньева кружилась голова. Но он все-таки разнял ее руки и слегка отвел ее от себя, чтобы взглянуть в лицо.
— Но разве вы не знаете, что я женат… — с легким усилием проговорил он. — Ведь я не могу жениться на вас…
Нина побледнела, опять закрыла глаза и снова как-то особенно странно пожала голым плечом. Она старалась не слышать.
— Ведь все равно я скоро уеду и мы должны будем расстаться… Это вас не пугает?.. Значит, вы хотите быть моей любовницей?.. — нарочито грубо говорил Арсеньев, наслаждаясь этой пыткой и в то же время уверяя себя, что делает это сознательно, для того, чтобы отнять у нее все иллюзии, честно сказать всю правду и дать полную свободу поступить как хочет. Ему хотелось взять ее без обязательств и последствий, но не быть подлецом.
Из-под опущенных ресниц показались слезы, но девушка ответила только:
— Я знаю…
— И все-таки хотите быть моею?..
Нина молчала. Разве она знала?
— Вы придете ко мне?
Девушка кивнула головой.
— Когда? Завтра?
И как будто желая, чтобы он замолчал и не говорил таких ненужных холодных слов, Нина охватила его руками и губами закрыла рот.
XX
Какая это была большая и роскошная гостиница. Когда Нина торопливо шла по бесконечному красному ковру коридора, она сама себе казалась маленькой и жалкой в своем черном пальто, с маленькими ботинками, путающимися в длинном подоле юбки.
Почему она надела самое лучшее свое платье и самую красивую шляпу, Нина не могла бы сказать, но когда одевалась, знала, что так надо. И еще она надела гонкое свежее кружевное белье, и у нее было такое чувство, будто она делала что-то стыдное, но радостное. У большой белой двери, с бронзовой цифрой номера, который она помнила потом всю жизнь, Нина остановилась в минутном раздумье. Но по коридору послышались шаги и показался какой-то толстый господин, с удивлением посмотревший на женскую фигурку, прижавшуюся к запертой двери. В первый момент Нина не поняла, почему он так смотрит.
Арсеньев выглянул в коридор. Увидев Нину, он как будто растерялся и, прежде чем она успела заговорить, поспешно вышел в коридор и затворил за собою дверь. В первый момент Нина не поняла, почему он так смутился, но она вообще плохо соображала в это время.
— Здравствуйте, — упавшим голосом проговорила девушка.
Арсеньев с растерянным видом пожал ей руку и оглянулся на дверь.
— Вы не один? — вдруг поняла Нина и густо покраснела.
— Да, тут, у меня… — пробормотал он, подумал и, что-то сообразив, сказал: — Пойдемте сюда…
Нина пошла вперед, не зная, куда он ее ведет. Арсеньев тихо поддерживал и как будто подталкивал ее за локоть. Она шла совершенно бессознательно и подчинилась бы всему, что вздумалось бы Арсеньеву сделать над нею. Арсеньев отворил дверь соседнего номера и сказал:
— Посидите тут, Ниночка… Я их сейчас спроважу и приду за вами. Это номер моего приятеля… Помните того актера, который нас познакомил… Он сейчас в театре, и сюда никто не придет.
Нина шагнула в темную комнату. Остывший запах сигары и обстановки холостого мужчины охватил ее. Вес было так неожиданно, что она даже не соображала ничего.
Арсеньев притворил дверь в коридор… в темноте нашел и начал целовать ее. Нина отвечала машинально, точно не могла прийти в себя. Все это совсем не так представлялось ей.
— Так вы меня подождете? — спросил он торопливо и виновато.
— Только скорее… кто-нибудь придет!.. — прошептала Нина.
— Я сейчас, сейчас… — торопливо обещал он и вышел.
Нина постояла посреди темной комнаты, не зная, что делать. Освещенное с улицы, высокое окно привлекало ее внимание.
Когда Арсеньев вернулся в свой ярко освещенный номер, красивая женщина, известная драматическая артистка, встретила его подозрительным вопросом:
— С кем это вы там шептались?
— Да так… ерунда!.. — нетерпеливо ответил Арсеньев и махнул рукой.
Она не стала настаивать, ловко приподнялась, села ему на колени и, обняв одной рукой за шею, внимательно глядя на свои скрещенные в воздухе ноги, продолжала начатый разговор:
— Ну, так вот… я отказалась от этой роли, а теперь…
Арсеньев притворился, что внимательно слушает, но улыбка его была фальшива, а глаза нетерпеливы.
Нина сидела на окне в темном номере актера и смотрела вниз, на улицу. На освещенном фоне окна ее темная фигурка вырисовывалась странным черным силуэтом.
На улице горели огни, непрерывной черной толпой шли по тротуарам люди, проползали, точно приплюснутые к земле, автомобили, четко пролетали рысаки и экипажи. Прямо против окна пламенела огромная электрическая реклама кинематографа.
Нина смотрела на улицу и думала.
У нее не было определенных мыслей, как не было и сознания, что будет с нею и зачем она пришла сюда. В эту минуту не было даже и любви к Арсеньеву, который должен прийти и взять ее как вещь. Она только чувствовала, что это уже неизбежно, и что-то тяжкое невыносимо давило ее душу. Смутно мелькали в памяти инженер, Луганович, Вяхирев и другие знакомые мужские лица. Казалось, что их страшно много, и она одна, маленькая, растерянная, не способная сопротивляться, среди них. Все одинаково смотрели на нее, все хотели одного и того же, и она уже знала чего. Она шла к ним с каким-то мучительным вопросом, но ответа не было. Ей хотелось сказать так много, высказать то огромное, нежное и преданное, что было в душе, но они не слушали и только жадными, грубыми руками тянулись к ее телу, срывали платье, комкали, терзали, унижали ее. И мгновениями ей становилось жаль себя, слезы накипали на глазах, напряженно смотревших вниз, сквозь стекло, на огненную рекламу и беспрерывную реку людей, текущую по тротуарам.
Нина чувствовала, что в жизни ее совершается нечто ужасное, но не могла понять, что же это. То, что она пришла к Арсеньеву, чтобы стать его любовницей, а он не любит ее?.. Нет, это неважно. Это все равно.