«Вы делаете удивленный и негодующий вид, а в душе завидуете мне. Для чего вам эти пышные наряды и драгоценности, эти румяна и белила, если вы боитесь выйти за “рамки приличия”? Чтобы подчеркнуть свое положение в обществе или понравиться собственному мужу? Только для этого? А может быть, вы хотите привлечь взоры проходящих мимо мужчин? Жалкие, трусливые, гнусные лицемерки!»
Йоко с гордостью думала о том, что она гораздо выше всех этих женщин и одета куда красивее любой из них. И поэтому сидела с величавостью королевы.
В зал вошла еще одна женщина. Госпожа Тагава! Йоко тотчас же узнала ее, но виду не подала. Она и теперь умела сохранять самообладание, если только это не касалось Курати. Госпожа Тагава, конечно, и не подозревала, что здесь может оказаться Йоко, и не обратила на нее внимания.
– Простите, пожалуйста. Я заставила вас ждать, – проговорила она, подойдя к шептавшимся дамам. Еще не закончились взаимные приветствия, а они уже обступили госпожу Тагаву и стали что-то тихо ей говорить. Йоко спокойно ждала, что будет дальше. Госпожа Тагава была, видно, неприятно изумлена и через плечо оглянулась на Йоко. Йоко только и ждала этого момента. Она с достоинством чуть повернула голову и встретилась взглядом с госпожой Тагавой. Они улыбнулись друг другу, но улыбка не могла скрыть взаимной неприязни. «Наглая дрянь!» – подумала Йоко и, выпрямившись во весь рост, направилась к ней. Слегка побледнев, госпожа Тагава в замешательстве хотела отвернуться, но было уже поздно. Дамы – они, верно, думали, что Йоко смутится, – готовы были позлорадствовать как бы в отместку за то, что Йоко унизила их своей красотой. Но Йоко как ни в чем не бывало слегка поклонилась госпоже Тагаве. Та едва ответила на приветствие и надменно бросила:
– Кто вы?
– Йо Сацуки, – очень спокойно, как равная равной, ответила Йоко. – Весьма признательна вам за все, что вы для меня сделали на «Эдзима-мару». Кроме того… Я получила огромное удовольствие, прочтя «Хосэй-симпо». – Йоко с любопытством наблюдала, как с каждым ее словом менялось выражение лица Тагавы. – Это было так интересно. Вы так подробно все расписали… И это при вашей занятости… Кстати, и Курати-сан здесь, он пошел за билетами. Проводить вас к нему?
Позеленев от злости, госпожа Тагава молчала, не зная, что ответить. Наконец она процедила сквозь зубы:
– Я не расположена разговаривать здесь. Если у вас есть дело, прошу приехать ко мне.
Она, видимо, боялась появления Курати. Но Йоко с самым невинным видом возразила:
– Нет, нет, что вы, зачем же беспокоить вас… Подождите, пожалуйста. Я сейчас позову Курати-сана.
Йоко быстро вышла из зала. Она озорно и не без злорадства усмехалась, представляя себе, в какой растерянности стоит сейчас госпожа Тагава перед своими приятельницами. Сразу же у выхода она увидела Курати с билетами.
В вагоне первого класса пассажиров было немного. Госпожа Тагава и остальные дамы не то кого-то провожали, не то встречали. Они так и не появились. Йоко не замедлила рассказать Курати об этой встрече, и они долго от души смеялись.
– Бедняга, наверное, трясется от страха, что ты вот-вот придешь.
– Не могла же она удрать, раз ты сказала ей так при людях. Вот было бы смешно, если бы я там появился.
– Чувствую я, что мы еще кого-нибудь встретим. Всегда ведь так, пришел один гость, жди за ним другого, а там и третьего… Чудно!
– И неудачи тоже – как случится одна, так за ней и другие посыплются, – хмуро и многозначительно заключил Курати.
После утреннего приступа истерии случай с госпожой Тагавой вызвал у Йоко настоящий взрыв веселья. Если бы в вагоне никого, кроме них, не было, она взвилась бы чертенком и не позволила бы Курати сидеть с кислым лицом. «Почему в мире так много людей, которые мешают жить?» – сетовала в душе Йоко, но даже это сейчас вызвало у нее смех. Напротив них с важным видом сидели пожилые супруги. Йоко некоторое время сосредоточенно глядела на них. Уж очень комичной и странной показалась ей их важность. Йоко не выдержала и прыснула в платок.
37
Высоко в небе повисло одинокое белое облако – только в разгар весны бывают такие пышные облака. Весна, казалось, заполнила собой окрестности старого, заброшенного Камакуры[47], где был всего какой-нибудь десяток дачных домиков. Опавшие цветы камелии и вишни усеяли белую песчаную дорогу. На верхних ветвях ярко сверкала на солнце, отбрасывая негустую тень, молодая, чуть красноватая листва вишни. В эту пору прекрасными казались даже самые обыкновенные деревья – «дворняжки». С рисовых полей доносилось нагоняющее дрему кваканье лягушек. Каникулы еще не наступили, и поэтому здесь, против обыкновения, почти не было людей. Лишь изредка встречались совершенно трезвые, мирно беседующие деревенские жители. Они, как видно, совершали весеннее паломничество в храмы и пришли издалека. Старший каждой группы держал в руках лиловый флажок. И женщины, и мужчины украсили себя цветами: женщины прикололи их к волосам, а мужчины – к отворотам кимоно.
Курати немного повеселел. Они с Йоко пообедали в уютном гостиничном ресторанчике неподалеку от станции. В саду виднелась крыша храма. Этот храм называли по-разному: и Ниттёсама, и Домбукусама. Оттуда слышались монотонные звуки барабана: дом-буку, дом-буку. Под его аккомпанемент читали молитвы, помогающие от глазной хвори. На востоке возвышалась гора Бёбу[48], одетая молодой зеленью, еще более красивой, чем цветочный убор; ее отвесный склон вполне оправдывал название горы-ширмы. Трава на коротко подстриженных газонах еще не разрослась, зато ярко зеленели сосенки, махровая вишня была густо усыпана багровыми цветами и склонила свою крону. Официантка, одетая в белое авасэ, слегка распахнутое у шеи, смеясь, сказала, что уже настоящее лето. Идеи, одна за другой, осеняли Йоко.
– Как хорошо! Давай останемся здесь сегодня.
Захватив с собой самое необходимое, они наняли рикшу до Эносимы.
На обратном пути у склона Гокуракудзи они отпустили рикшу и пошли к морю. Солнце уже садилось за мыс Инамурагасаки, на взморье медленно опускались сумерки. Над обрывом мыса Коцубо стояла утопающая в зелени белая дача европейцев. В лучах заходящего солнца она сверкала, как бриллиант в волосах франтихи, выкрасившей волосы в зеленый цвет. Под самой скалой ютились маленькие домики – в сторону моря, смешиваясь с туманом, полз дым из очагов. Прибрежный песок был влажным, и гэта Йоко увязали в нем. Навстречу им попадались компании элегантно одетых мужчин и женщин. И снова Йоко видела, что изяществом одежды и внешностью она превосходит любую из этих женщин, испытывая при этом легкую гордость и какое-то удивительное спокойствие. Курати, видимо, тоже льстило, что у него такая спутница.
– Я боялась встретить здесь кого-нибудь, но, к счастью, все обошлось. Пойдем в Коцубо, оттуда видны домики. Полюбуемся вишнями в храме Комёдзи и вернемся. Как раз наступит время ужина.
Курати молча кивнул. Йоко вдруг взглянула на море и спросила:
– Там море, правда?
– До чего же ты догадлива! – Курати знал эту особенность Йоко с детской наивностью спрашивать о вещах, совершенно очевидных каждому, и, как всегда, кисло улыбнулся, словно хотел сказать: «Ну, опять начала!»
– Мне хотелось бы еще раз очутиться в море, далеко-далеко, на самой середине.
– Ну, и что было бы? – спросил Курати, и на лице его как будто отразилось сожаление, может быть, он вспомнил о своей долгой жизни на море, теперь такой далекой.
– Просто мне так хочется. Стоит вспомнить о тех днях, когда пароход, качаясь на огромных волнах, пробивал себе путь сквозь бушующий ветер и, казалось, каждую минуту мог опрокинуться, как у меня начинает сильно-сильно биться сердце и возникает желание снова отправиться в путь. А здесь что! – Йоко ткнула в песок раскрытым зонтом. – Я почему-то отчетливо помню тот холодный вечер, когда стояла, задумавшись, на палубе, а ты с фонарем в руке подошел ко мне вместе с Окой. Тогда я слышала музыку, настоящую музыку моря. На суше такой не услышишь, сколько ни ищи. Э-эй, э-эй, эй, эй, э-эй… Что это?
– Ты о чем? – Курати с недоумением обернулся к Йоко.
– Эти голоса!
– Какие голоса?
– Голоса моря… Словно зовут кого-то… Или перекликаются друг с другом…
– Так ведь ничего не слышно.
– Тогда я их слышала… А на таком мелководье разве что-нибудь услышишь?
– Столько лет плавал – и ни о каких голосах понятия не имею.
– Да? Странно. Впрочем, для этого нужен музыкальный слух. Но я могу определенно сказать, что слышала их в тот вечер. Они звучали зловеще… Они, ну, как бы это сказать, стремились соединиться и никак не могли… Там, на дне моря, собрались многие миллионы людей, и каждый из них глухим, словно умирающим, голосом звал: «Э-эй, э-эй!» От этого даже жутко становилось… Верно, и сейчас где-то слышатся эти голоса.
– Кимура, должно быть, орет, – расхохотался Курати.
Но Йоко даже не улыбнулась. Она снова устремила взгляд на море. Далекий, почти невидимый, остров Осима растаял в вечерней дымке, и только вершина горы на нем плыла в небе сплющенным треугольником.
Незаметно они вышли к устью Намэри. Когда до этого они переходили вброд речку Инасэ, Курати обхватил Йоко за талию, как того юнца, что приставал к ней в Йокогаме, и легко перешел неширокий проток. Намэри оказалась чересчур широка. В поисках более узкого места они поднялись вверх по течению, но река становилась все шире.
– Надоело! Вернемся? – нерешительно предложила Йоко, хотя они не прошли еще и половины пути до Комёдзи, куда она так самонадеянно решила добраться. Гэта глубоко увязали в песке, и Йоко выбилась из сил.
– Вон там мост. Хоть до него дойдем, что ли, – вздохнул Курати и стал подниматься по дороге, ведущей к холмам, громоздившимся вдоль берега. Он вел Йоко за руку. Она едва передвигала уставшие, непослушные ноги и, задыхаясь, ловила ртом воздух. Эта усталость снова напомнила Йоко о нездоровье. Сердце колотилось так, что казалось, сейчас разорвется.