До тех пор, пока мы не обнаружили местную жительницу.
Бабка невероятно «гэкала», комедийно «якала» – говорила «нясуть» и «будеть», но понять её было можно. «Нясуть» – это из «Откуда же вас черти несут?», а «будеть» – из информации о количестве километров, сколько их от Куноловлева досюда, то есть до Людотина, будет. Вот оно что, Людотино, а где же Рыси? Мы их, оказывается, умудрились пройтить… Да там и не живёт никто.
В Людотине было замечательно. И бабка хорошая. И собака её – маленькая, но шустрая и явно смышлёная.
Домов в деревне оказалось больше десятка, но жили лишь в трёх: две старухи в одном, другая в другом и дед в третьем. Всех их ждали только на том свете, разве что у одной – той, что жила одна, где-то в районе имелись какие-то родственники. Которые изредка, но в эту глухомань заглядывали.
И дом я сразу выбрала – как нарочно для нас построенный: на окраине, над обрывом, под которым река. А впереди, за рекой – широкий простор луга и бескрайнего леса. Здесь можно летать, хоть облетаться!
Правда, дом был ветховат. Его бросили той зимой, когда уехала хозяйка. Насовсем уехала бабка, вроде как в центр цивилизации, в село Пронь. Там как раз и местный сельсовет.
Купим! Можно выбрать и какой другой пустой домишко, задаром, но подходил именно этот, а потому поедем в Пронь, найдём бабку и купим. Оформим его на моё имя, я ещё тут и пропишусь. А может, и родителей своих к себе заберу. А может…
Планы у меня были грандиозными.
Пока я стояла и смотрела на свой аэродром, Глеб проложил сквозь заросли мощного сухого чернобыльника дорогу к крыльцу, оторвал от двери доски и вошёл внутрь. Я прошла за ним. А бабка Маша – тот самый наш гид – за мной.
О, как я ненавидела убираться – но холодный нежилой дом требовал уборки. И хоть следов разрушения видно ещё не было, все вещи стояли аккуратно и на своих местах, сюда поналетела какая-то кружевная пыль, труха, как будто жуки-древоточцы ею друг в друга специально кидались – бузили как хотели, чувствуя себя хозяевами.
Хотя, какие вещи – стол с лавками и табуреткой, какие-то чаны – тазы-вёдра, рукомойник, неумело крашенный буфет, в комнате старючий-дремучий диван, этажерка, занавеска, за ней кровать с матрацем, шкаф. Пустой. Всё.
И холодно, эх, что ж так холодно-то? Ведь через пару дней май…
Глеб смотрел на это богатство, нахмурившись. Ещё бы ему не хмуриться – а что со всем этим делать-то?
И на что мы рассчитывали, когда сюда припёрлись? Я заглянула Глебу в лицо. Закашлялась от растерянности. На улицу хотелось, там тепло, солнце припекает совсем по-летнему.
Вышли.
А не бросит меня тут Глеб, не повернёт обратно, в свои Ключи к матери и бабке, доживать до армии? Ну и пусть бросает – всё равно, деваться мне некуда. В Москве мне не полетать, а у родителей и не полетать, и денег не заработать. Так что остаюсь.
– Печку надо натопить – и будет тепло, – сказал Глеб, взяв меня за руки. У него не такие ладони холодные были. А у меня, наверно, заледенели от испуга. И почему я ему не доверяю? Это у меня неизлечимое. Надо доверять человеку, который такие вещи говорит. А то он бросит, если доверять не буду. Так, опять…
А говорит он вот что:
– Мне кажется, дом нормальный. Я знаю, что нужно делать, не переживай. Всё налажу. Будешь мне помогать?
Конечно, буду!
Тем более что бабка Маша тоже предложила свою помощь. Мы отправились к ней домой, где познакомились с очень старой бабкой Верой Ивановной, выпили чаю. Глеб попросил у них топор, лопату и моющих средств в долг. Определив, где тут колодец, из которого можно брать воду для питья и мытья, мы вернулись в наш будущий дом.
Бабки пришли к нам где-то через полчаса.
А мы с Глебом принялись за уборку. Что мы делали? Если честно, я только распахнула окна, вытерла тряпкой стол, лавки с табуреткой – и уселась. Устала. Правда. Глеб оживлённо возился с печкой, проверял, можно её топить или нет, лазил на чердак, куда я за ним забралась, а также на крышу – трубу проверить. Я туда тоже потянулась, но что-то вместо этого захотела полежать. И устроилась в кухне на лавке. Как-то было мне очень слабенько. И снова заныла простреленная рука. Товарищ, товарищ, болят мои раны…
Перед бабками, которые деловито припёрлись на подмогу, изображать немощную было нельзя. Не поняли бы. Так что, забыв о Глебе и слабости, я, понукаемая Верой Ивановной и бабой Машей, то мела паутину с углов древней шваброй, то махала веником. А когда схватилась с бабкой Машкой за матрац, чтобы стащить его с кровати и отнести на улицу под солнышком прожариться, поняла: всё, не могу больше. Тошнит. От этой пустоты и заброшенности ничейного дома, от отсутствия воды горячей и льда воды, что налили в надраенный Глебом рукомойник, от перспективы толочься на этой кухне у здоровенной печки. А скорее всего, от большого количества таблеток. Кефир надо было пить, а не газировку с тульскими пряниками, восстанавливать побитую антибиотиками кишечную флору.
Так что, доковыляв с матрацем до улицы, я шарахнулась к заборчику, от командирши Маньки подальше. Обман – не тошнит. Но хочется. Нет, это я, наверно, съела у них что-то не то. Хотя только чай с вареньем и блинами пила. Может, вода тут плохая? Или, наоборот, особо экологичная, что я оказалась к ней неподготовленной? Думаю, просто перетрудилась. Чего пристали к больному?
Опять подкатило. И – впустую. Надо представить что-нибудь плохое. Так-так-так… «У меня к тебе нежно» – бя-я-я… Так и есть – блинами.
– Ой, тошнить? – баба Маша высунулась из-за моего плеча и посмотрела на результаты.
Сейчас, со своей здоровой деревенской непосредственностью, начнёт интересоваться, не беременна ли я. Я-то знаю, что нет, но другого наивный сельский житель и не предположит. Вот и рассказывай ей.
Но зря я о людях думаю плохо. Бабка Маша узнала от Глеба, что я болею воспалением лёгких и ещё не выздоровела, что мне нужен покой и уход, а потому предложила мне пойти прилечь в их доме. Доброта не знает границ – или тут какой-то подвох?
Пока я так размышляла, на улицу вышел Глеб. И отправился меня провожать. Я очень люблю Глеба.
Который, в то время, как я дрыхла, колбасился с домом до самой темноты. Я как раз проснулась и смачно наелась нажаренной бабкой Верой яичницы. А тут и Глеб вернулся. Выяснилось, что электричество от нашего с ним дома не отрезано, как он сначала предполагал, просто лампочек работающих нет. Купим, ерунда.
Все жители деревни Людотино пришли с нами знакомиться. Я отдохнула, подобрела, а потому все они мне казались хорошими – и дедулька, и ещё одна бабулька. Они нам были рады. Они нам верили. Они угощали нас тем, что принесли с собой. Глеб, братаясь, даже выпил самогонки. Как бы не споили…
Было уже поздно. Все разошлись, наши бабки укладывались спать, нам с Глебом постелили на печке. Никогда не спала на печке – днём сегодня я дрыхла поверх Манькиной койки. А сейчас будем на печке, значит. Пока спать не хотелось (ещё бы). Умученный Глеб сидел за столом и допивал чай, а я вышла на улицу.
Темнотища – эх, какая темнотища! Луна то потухнет, то погаснет, в смысле то тучи на неё набегут, то она выглядывает. Поэтому пейзаж то ничего, виден, то полный мрак. Я сошла с крыльца. Дом не был обнесен никаким заборчиком-палисадником, выходил сразу на просторную лужайку, которую перерезала старая дорога. Всё по – простому. Удобно.
Я вглядывалась в темноту, прислушивалась к жизни леса. Кажется, слышно было даже, как река где-то там, внизу, перекатывалась по камням. Или это какие-то птахи так журчат, спать укладываясь?
Вот так и будут заканчиваться теперь мои дни, и приходить им на смену чёрные ночи. Три огонька – таким, как вкрутим лампочки, будет свет в окошках моего дома. Вдали ещё огонёк, это соседнего. Остальных не видно. И всё. А если подумать хорошенько: не бредовая ли это идея – жить тут? Что ж я никак не определюсь! Не раскинуть мне мозгами ещё – здраво-прездраво? О, ужас – и зачем же всё-таки, зачем я сюда припёрлась? Неужели я всерьёз думаю, что пафосный слоган «Выбираю деревню на жительство» и другие прекраснодушные измышления о мерзости города с суетой и грехами, о благодати жизни на лоне природы – это самая истинная истина? Ведь не думаю же – если честно. У меня нет другого выбора. Как мозгами ни раскидывай. Пока «наши» не легализовались. Буду жить, оборачиваться и летать здесь. Где они, эти самые «наши»?
Ухнула какая-то крупная птица, ей тревожным баритоном ответила другая. Я решила не пугаться, ни на что не обращать внимания, а думать. Сорвался с земли холодный порыв ветра, мурашки у меня по коже побежали.
Не только из-за ветра мурашки – я вдруг почувствовала, затылком почувствовала на себе чей-то взгляд из тьмы. Мне вдруг стало не по себе – так не по себе, как я ещё ни разу не ощущала. В этот же самый миг меня окликнули. А, это Глеб…
Глеб. Я обернулась – свет луны отразили два больших янтарно – зелёных глаза. Тех, что видят в темноте.
Мгновенно я отвернулась. И всё – больше не в силах была двинуться. Ой… Это были глаза не Глеба. Не человека. Неужели он тоже… оборотень? Только Глеб – какой-то зверь. Что тут думать – волк. Понятно теперь, почему он так легко согласился на бегство, ясно, почему он завёз меня в такую глушь. Ему самому тут оборачиваться удобнее.
Теперь ясно, почему он так надолго уходил из дома! А всё: на конюшню, на конюшню, там работы много. Сам, оказывается, в лес бегал, оборачивался волком и резвился себе на приволье…
Опа, вот она, луна, можно сказать, полная. Светит, зовёт его превращаться…
Ах ты, миленький Глеб, скрывал от меня! Наверное, пугать не хотел. Ну так что ж, оборотень – какая проблема?! Он меня не обидит – оборотни на своих не нападают. И тем более, раз до сих пор не загрыз, значит, не планирует. Вот и будем мы с ним жить, два весёлых гуся. Нет – всё, все эти события в моей жизни неслучайны! Мы встретились, потому что так надо. Кому ещё оборотни нужны? Вот друг к другу и прибились. Мне стало всё совершенно понятно. Все мои мысли по поводу того, что мы не пара, не пара, полностью потеряли актуальность. Я представила, как по залитой лунным светом во-он по той дальней поляне мы мчимся с Глебом – он по траве, я по воздуху. Он волк, я почти птица. Нам хорошо, весело, гармонично. Так что жить и правда мы сможем только здесь.