– В самом деле!
Я внимательно смотрел на нее, чтобы увидеть, не вздрогнет ли она при внезапном упоминании этого имени. Но ни один мускул в ней не дрогнул. Ни на одно мгновение не изменился взгляд ее суровых, недоверчивых и жестоких глаз.
– Вы, быть может, недоумеваете, – продолжал я, – каким образом смерть вашей дочери могла причинить кому-либо вред?
– Нет! – сказала миссис Кэтерик. – Мне это совсем неинтересно. Это, по всей видимости, ваше дело. Вы интересуетесь моими делами, но я не интересуюсь вашими.
– В таком случае вы, быть может, спросите, – настаивал я, – почему я упомянул об этом в вашем присутствии?
– Да. Я спрашиваю.
– Я говорю об этом с вами, ибо твердо решил призвать сэра Персиваля к ответу за его злодеяние.
– Какое мне дело до этого вашего решения?
– Вы сейчас узнаете. В прошлом сэра Персиваля есть некоторые события, о которых мне совершенно необходимо узнать для достижения моей цели. Вы знаете о них, по этой-то причине я и пришел к вам.
– О каких событиях вы говорите?
– О происшествиях, имевших место в Старом Уэлминхеме, когда ваш муж был причетником тамошней приходской церкви, еще до рождения вашей дочери.
Наконец я попал в цель, несмотря на барьер непроницаемой сдержанности, который эта женщина воздвигла между нами. Я увидел, что глаза ее злобно сверкнули, а руки начали беспокойно разглаживать платье на коленях.
– Что вам известно об этих событиях? – спросила она.
– Все, что мне могла рассказать о них миссис Клеменс, – отвечал я.
На мгновение ее холодное, непроницаемое лицо вспыхнуло, руки замерли, что, по-видимому, предвещало вспышку гнева, которая могла бы вывести ее из равновесия. Но нет, она поборола свое растущее раздражение, откинулась на спинку стула, скрестила руки на своей широкой груди и с улыбкой угрюмого сарказма на полных губах посмотрела на меня со своей прежней невозмутимостью.
– А! Теперь я начинаю все понимать, – сказала она. Ее укрощенный гнев проявлялся только в нарочитой насмешливости ее тона и обращения. – Вы затаили злобу против сэра Персиваля и хотите отомстить ему с моей помощью. Я должна рассказать вам и то и это и все прочее о сэре Персивале и о самой себе, не так ли? Верно? Вы суете нос в мои личные дела. Вы вообразили, что перед вами погибшая женщина, живущая здесь с молчаливого согласия окружающих, которая согласится сделать все, что бы вы ни попросили, из опасения, что вы можете повредить ее репутации в глазах ее сограждан. Я вижу насквозь вас и ваши чудесные расчеты. Да, вижу! И меня это забавляет. Ха-ха-ха.
Она на минуту умолкла, крепче прижала руки к груди и засмеялась про себя – глухо, грубо и злобно.
– Вы не знаете, как я жила здесь и что я здесь делала, мистер Как-вас-там-зовут, – продолжала она. – Я расскажу вам, прежде чем позвоню и велю вас выставить из моего дома. Я приехала сюда опозоренной женщиной, потерявшей свое доброе имя, но с твердой решимостью обрести его вновь. Многие годы я радела об этом – и я обрела его. Я всегда держалась как равная с самыми почтенными лицами в городе. Если они и говорят что-либо про меня, они говорят об этом тайно, они не могут, не смеют говорить об этом открыто. Моя репутация незыблема в этом городе, и вам не удастся ее пошатнуть. Пастор кланяется мне. Ага! Вы на это не рассчитывали, когда ехали сюда? Пойдите в церковь, расспросите обо мне – вам скажут, что у миссис Кэтерик есть свое место в церкви наравне с другими и она платит за него аккуратно в положенный день. Пойдите в городскую ратушу. Там лежит петиция – петиция от моих уважаемых сограждан о том, чтобы ни одному цирку не было дозволено появляться в нашем городе, дабы не нарушать наши моральные устои своими представлениями. Да! Наши моральные устои! Сегодня утром я поставила свою подпись под этой петицией. Пойдите в книжную лавку. Там собирали подписку на издание проповедей нашего священника под названием «В вере спасение мое». Мое имя значится в числе подписавшихся. Жена доктора во время последнего сбора после проповеди о благотворительности положила на тарелку только шиллинг, я же положила полкроны. Церковный староста Соуард сам собирал пожертвования и держал тарелку – он поклонился мне, а между тем десять лет назад он сказал Пигруму-аптекарю, что меня следовало бы палкой выгнать из города. Ваша мать жива? Разве ее настольная Библия лучше моей? Уважают ли ее лавочники и торговцы, как уважают меня? Она всегда жила по своим средствам, как делала это я? А! Вот вдоль площади идет пастор. Посмотрите-ка, мистер Как-вас-там-зовут, посмотрите, если вам угодно!
Она вскочила с проворством молодой женщины, подошла к окну, выждала, пока пастор не поравняется с ней, и торжественно поклонилась ему. Священник церемонно поднял шляпу и прошел мимо. Миссис Кэтерик снова села на стул и посмотрела на меня с еще большим сарказмом, чем прежде.
– Вот! – сказала она. – Что вы теперь думаете о женщине с погибшей репутацией? Как выглядят теперь ваши расчеты?
Странный способ, избранный ею для самоутверждения, удивительное фактическое доказательство ее восстановленного положения в обществе, которое она только что мне предоставила, привели меня в такое недоумение, что я слушал ее в немом изумлении. Однако это ничуть не уменьшило моей решимости предпринять очередную попытку застать ее врасплох. Если бы я сумел вывести ее из равновесия, в запальчивости она могла сказать нечто такое, что дало бы мне ключ к разгадке.
– Как выглядят теперь ваши расчеты? – повторила она.
– Точно так, как они выглядели, когда я появился у вас, – отвечал я. – Я не сомневаюсь в прочности положения, которое вы завоевали в этом городе, и не собираюсь подрывать его, даже если бы мог. Я приехал сюда, потому что совершенно убежден, что сэр Персиваль – ваш враг в не меньшей степени, чем мой. И если у меня есть причины ненавидеть сэра Персиваля, то и у вас тоже есть за что его ненавидеть. Можете отрицать это сколько хотите, можете не доверять и гневаться на меня, сколько вам угодно, но вы единственная женщина во всей Англии, которая в силу нанесенного ей оскорбления должна была бы помочь мне уничтожить этого человека.
– Уничтожайте его сами, – сказала она. – Потом возвращайтесь, и увидите, что я вам тогда скажу.
Она произнесла эти слова тоном, каким раньше еще не разговаривала, – отрывисто, яростно, мстительно. Я разворошил гнездо многолетней змеиной ненависти, но наружу она вышла на один только миг. Как притаившееся пресмыкающееся, эта ненависть вдруг проявилась, когда миссис Кэтерик энергично подалась вперед к тому месту, где я сидел. Как притаившееся пресмыкающееся, эта ненависть спряталась, когда миссис Кэтерик в тот же миг снова выпрямилась на своем стуле.
– Вы не хотите довериться мне? – сказал я.
– Нет.
– Вы боитесь?
– Разве это видно по мне?
– Вы боитесь сэра Персиваля Глайда?
– Я?!
Краска выступила у нее на лице, а руки снова принялись разглаживать платье на коленях. Я настойчиво продолжал, не давая ей ни минуты передышки.
– Сэр Персиваль занимает высокое положение в обществе, – сказал я. – Неудивительно, если вы его боитесь. Сэр Персиваль – влиятельный человек, баронет, владелец прекрасного поместья, потомок знатной семьи…
Миссис Кэтерик несказанно изумила меня, вдруг разразившись громким смехом.
– Да, – повторила она голосом, исполненным глубочайшего презрения. – Баронет, владелец прекрасного поместья, потомок знатной семьи! Н-да уж! Знатной семьи… особенно по материнской линии!
В тот миг мне было некогда раздумывать над словами, которые только что вырвались у нее, но я почувствовал, что они стоили того, чтобы поразмыслить над ними после того, как я покину этот дом.
– Я здесь не для того, чтобы обсуждать с вами его семейные дела, – сказал я. – Мне ничего не известно о матери сэра Персиваля…
– И так же мало вы знаете о самом сэре Персивале! – резко перебила она.
– Советую вам не быть слишком уверенной в этом, – возразил я. – Я знаю о нем довольно много, а подозреваю еще больше.
– Что вы подозреваете?
– Я вам скажу, чего я не подозреваю. Я не подозреваю, что он отец Анны.
Она вскочила на ноги и бросилась ко мне, как фурия.
– Как смеете вы говорить со мной об отце Анны? Как смеете вы говорить, кто был ее отцом, а кто не был! – вскричала она с искаженным лицом и дрожащим от гнева голосом.
– Тайна между вами и сэром Персивалем заключается не в этом, – настаивал я. – Тайна, омрачающая жизнь сэра Персиваля, родилась не с рождением вашей дочери и не умерла с ее смертью.
Она отступила на шаг назад.
– Вон! – сказала она и властно указала на дверь.
– Ни в вашем, ни в его сердце не было и мысли о ребенке, – продолжал я, решив довести ее до крайности. – Вас не связывали с ним узы преступной любви, когда вы отваживались на тайные свидания с ним и когда ваш муж застал вас вместе шепчущимися в ризнице старой церкви.
При этих словах ее рука, указующая на дверь, опустилась и с лица сошел яркий румянец гнева. Я увидел происшедшую в ней перемену – я увидел, как эта черствая, непреклонная, бесстрашная, хорошо владеющая собой женщина задрожала от ужаса, который было невозможно унять, несмотря на все ее самообладание, когда я проговорил слова «в ризнице старой церкви»…
С минуту или больше мы стояли, молча глядя друг на друга. Я заговорил первый.
– Вы все еще отказываетесь довериться мне? – спросил я.
Лицо ее оставалось бледным, но голос снова обрел твердость и к ней вернулась прежняя дерзкая самоуверенность, когда она ответила мне:
– Да, отказываюсь.
– Вы по-прежнему настаиваете, чтобы я ушел?
– Да. Ступайте – и больше никогда не возвращайтесь.
Я подошел к двери, подождал с минуту и обернулся, чтобы снова взглянуть на нее.
– Быть может, в скором времени я принесу вам о сэре Персивале такое известие, которого вы не ожидаете, – сказал я, – и тогда мы увидимся снова.
– Для меня не может быть неожиданных вестей о сэре Персивале, кроме…