Мы дошли до поворота, за которым нам открылся вид на предместье Нолсбери. Один из местных полисменов шел по тропинке вдоль большой дороги. Мои спутники сразу обратились к нему. Он отвечал, что мировой судья находится сейчас в городской ратуше, и посоветовал нам незамедлительно идти туда.
Мы пошли в ратушу. Там секретарь выписал судебную повестку, и мне было предъявлено официальное обвинение с обычными в таких случаях преувеличениями и искажениями подлинных фактов. Мировой судья (раздражительный человек, желчно упивавшийся собственной властью) осведомился, не было ли на дороге или где-нибудь поблизости человека, который бы мог засвидетельствовать это «нападение», и, к моему величайшему удивлению, один из истцов упомянул о рабочем в поле. Из дальнейших слов мирового судьи мне стало ясно, зачем это было сделано. Судья потребовал заключить меня под стражу до появления вышеозначенного свидетеля, в то же самое время выразив согласие отпустить меня на поруки, если я смогу представить ему ответственного поручителя, который бы подтвердил мою личность. Будь я известен в городе, он отпустил бы меня под честное слово, но, поскольку здесь меня совершенно никто не знал, мне следовало отыскать для себя поручителя.
Теперь мне стал окончательно ясен смысл подстроенной моими преследователями ловушки. Все было устроено таким образом, чтобы я очутился под стражей в городе, где меня никто не знал и где, соответственно, едва ли я мог рассчитывать на чью-либо помощь в своем освобождении. Заключение в этом случае должно было бы продлиться три дня – до следующего заседания мирового суда. А в это время сэр Персиваль мог прибегнуть к любым средствам по собственному усмотрению, дабы затруднить мои дальнейшие поиски, – возможно, и вовсе скрыться из Англии, не опасаясь с моей стороны никаких препон.
Мое негодование, а вернее сказать, почти отчаяние, вызванное этой пагубной задержкой, такой, казалось бы, пустяковой по сути своей, но такой досадной и такой серьезной в связи с возможными последствиями, лишило меня поначалу способности спокойно обдумать, как выпутаться из неприятной ситуации, в которой я оказался. Меня посетила сумасбродная мысль попросить письменные принадлежности и частным образом описать мировому судье настоящее положение вещей. Бесполезность и неосмотрительность этого поступка стали очевидны мне, едва только на бумаге появились начальные строки моего письма. Только тогда, когда я отодвинул от себя письмо, только тогда – стыжусь признаться в этом, – когда я почти позволил своей досаде взять верх над собой, мне пришло в голову то, чего сэр Персиваль никак не мог предусмотреть и что могло бы освободить меня через несколько часов. Я решил описать свое затруднительное положение мистеру Доусону из Оук-Лоджа.
Как вы, быть может, помните, я посещал этого джентльмена с визитом во время моей первой поездки в Блэкуотер-Парк, когда привез ему рекомендательное письмо от мисс Холкомб, в котором она в самых сильных выражениях просила его удостоить меня своим дружеским участием. Я написал доктору Доусону, сославшись на это ее письмо и на то, что уже говорил с ним об опасной и деликатной природе моих расследований. Я не открыл ему тогда всей правды о Лоре, а сказал только, что мое поручение имеет первостепенное значение в деле, касающемся семейных интересов мисс Холкомб. Соблюдая прежнюю осторожность, я и теперь объяснил мое присутствие в Нолсбери таким же образом и предоставил доктору самому решить, оправдывают ли его прежнее гостеприимство и доверие ко мне леди, которую он прекрасно знал, мою просьбу поспешить ко мне на выручку туда, где я решительно никого не знал.
Я получил позволение нанять посыльного, чтобы незамедлительно отвезти мое письмо в экипаже, в котором тот мог сразу же вернуться в Нолсбери, уже с доктором. Оук-Лодж находился неподалеку от Нолсбери по пути в Блэкуотер. Посыльный заявил, что будет у доктора минут через сорок, а еще через сорок минут сможет привезти с собой мистера Доусона. Я велел ему разыскать доктора, куда бы тот ни уехал, если его вдруг не окажется дома, и затем стал терпеливо ожидать результатов этой поездки, надеясь на лучший исход.
Когда посыльный уехал, не было и половины второго. Ровно через час он вернулся вместе с доктором. Доброта мистера Доусона, деликатность, с которой он счел необходимым, не теряя ни минуты, прийти мне на помощь, тронули меня почти до слез! Он тут же поручился за меня, и меня немедленно отпустили. Было около четырех часов пополудни, когда я – снова свободный человек – горячо пожимал руки доброго старого доктора на улице Нолсбери.
Мистер Доусон гостеприимно пригласил меня поехать с ним в Оук-Лодж и переночевать там. В ответ я мог только сказать ему, что мое время не принадлежит мне, и просил позволения нанести ему визит через несколько дней, когда я смогу еще раз отблагодарить его и предоставить ему самые подробные объяснения, на которые он был вправе рассчитывать и которых я не был в состоянии дать ему сейчас. Мы расстались с дружескими уверениями с обеих сторон, и я сразу же направился в контору мистера Уонсборо на Хай-стрит.
Каждая минута была теперь на счету.
Известие о моем освобождении на поруки, безусловно, достигнет слуха сэра Персиваля еще до наступления темноты. Если в ближайшие часы я не раздобуду обоснования его страхов и он не окажется в моих руках, прижатый к стенке, я могу безвозвратно утратить все то, чего уже достиг. Беспринципность этого человека, его связи и влияние в городе, отчаянная опасность разоблачения, нависшая над ним в результате моих поисков, производимых с моей стороны вслепую, – все это заставляло меня спешить сделать мое открытие, не тратя даром ни одной минуты. У меня было достаточно времени для размышлений, когда я ожидал прибытия мистера Доусона, и я хорошо продумал свои дальнейшие шаги. Кое-что из рассказа моего старого разговорчивого причетника, которым он так утомил меня, теперь всплыло в моей памяти, представ в новом свете, и в душу мне закралось мрачное подозрение, которое не приходило в голову, пока я был в ризнице. Отправляясь в Нолсбери, я намеревался обратиться к мистеру Уонсборо только за сведениями относительно матери сэра Персиваля. Теперь же я решил изучить находившуюся у него копию реестра приходской церкви Старого Уэлминхема.
Мистер Уонсборо был у себя в конторе и немедленно принял меня.
Это был веселого вида, краснощекий мужчина, больше похожий на деревенского сквайра, чем на юриста. Казалось, его и позабавила, и удивила моя просьба. Он слышал, что у отца его была копия метрической книги, но сам никогда ее не видел. До сих пор она ни разу никем не была востребована и, без сомнения, хранится в сейфе среди прочих бумаг его отца, к которым после его смерти никто не прикасался.
– Очень жаль, – сказал мистер Уонсборо, – что старик не дожил до того времени, когда его драгоценная копия наконец-то понадобилась. Он бы с еще большим рвением предался своему любимому занятию. Каким образом вы узнали об этой копии? От кого-нибудь из местных жителей?
Я всячески уклонялся от ответов. Положение дел на данном этапе расследования требовало чрезвычайной осторожности, и я счел за лучшее не говорить мистеру Уонсборо о том, что уже просматривал подлинную книгу. Поэтому я представился мистеру Уонсборо человеком, преследующим семейные интересы, для которого дорога каждая минута. Мне необходимо с сегодняшней же почтой отослать некоторые справки в Лондон, и просмотр дубликата (за известную плату, конечно) может помочь мне в этом и позволит избежать путешествия в Старый Уэлминхем. Я прибавил, что, если мне впоследствии снова понадобится копия метрической книги, я обращусь за ней в контору мистера Уонсборо.
После этого объяснения никаких возражений против предоставления мне книги не последовало. Одного из клерков тотчас же послали принести книгу из сейфа, и через некоторое время он вернулся с реестром в руках. Копия была совершенно такого же размера, как и подлинник, единственная разница заключалась в том, что дубликат был более красиво переплетен. Я взял его и сел за свободный письменный стол. Руки мои дрожали, голова горела – я чувствовал, что должен скрыть собственное волнение от находившихся в комнате людей, прежде чем решусь открыть метрическую книгу.
На пустой странице в самом начале книги выцветшими чернилами было выведено несколько строк. Они гласили: «Копия метрической книги приходской церкви в Уэлминхеме. Выполнена по моему распоряжению, а впоследствии сверена, запись за записью, с подлинником лично мною. Подпись: Роберт Уонсборо, секретарь прихода». Под этими строчками уже другим почерком было добавлено: «Период с 1 января 1800 года по 13 июня 1815 года».
Я начал просматривать сентябрь 1803 года. Я нашел брачную запись человека, которого звали Уолтером, как меня. Я нашел запись о браках двух братьев. А между этими двумя записями, в самом низу страницы…
Ничего! Ни малейшего намека на запись, которая свидетельствовала бы о браке сэра Феликса Глайда и Сесилии Джейн Элстер в дубликате метрической книги!
Сердце мое забилось так сильно, что я едва не задохнулся от волнения. Я взглянул снова, боясь поверить собственным глазам. Нет! Никаких сомнений. Свидетельства о браке сэра Феликса Глайда в книге не было. Другие записи располагались в копии метрической книги на тех же самых местах, что и в оригинале. Последняя запись на одной странице относилась к человеку, которого звали, как и меня, Уолтером. Под нею внизу находилось пустое пространство, очевидно оставленное нарочно, потому что, будучи слишком тесным и узким, не могло вместить в себя запись о браке двух братьев, которая и в копии точно так же, как в оригинале, занимала верх следующей страницы. Этот оставшийся незаполненным промежуток объяснил мне все! Место это пустовало и в реестре, хранившемся в ризнице приходской церкви, с 1803 года, когда браки были зарегистрированы и записи о них перенесены в копию метрической книги, до 1827 года, когда сэр Персиваль появился в Старом Уэлминхеме. Именно здесь, в Нолсбери, при просмотре копии книги мне стало очевидно, что возможность совершить подлог существовала, в то время как сам подлог был осуществлен в Старом Уэлминхеме, в подлиннике.