Голова моя закружилась, и мне пришлось ухватиться за стол, чтобы не упасть. Из всех подозрений, которые возникали у меня относительно этого отчаянного человека, ни одно не приближалось к истине. Мысль, что он вовсе не был сэром Персивалем Глайдом, что на титул баронета и на Блэкуотер-Парк он имел не больше прав, чем самый бедный из слуг в этом поместье, ни разу не приходила мне в голову. Одно время я думал, что он мог быть отцом Анны Кэтерик, затем – что он мог быть ее мужем, но преступление, в котором он был действительно повинен, лежало за пределами моего воображения.
Ничтожность средств, к которым прибегли для совершения этого подлога, масштабность и дерзость этого преступления, ужас последствий для самого преступника в случае, если бы подлог был обнаружен, ошеломили меня. Кто теперь стал бы удивляться, глядя на бесконечную, постоянно терзавшую этого презренного негодяя тревогу, в которой он жил, на отчаянные вспышки безрассудного буйства, чередовавшегося с жалким малодушием, на безумную подозрительность его преступной души, заставившей его упрятать Анну Кэтерик в сумасшедший дом и согласиться на гнусный заговор против своей жены на основании одного только пустого предположения, будто бы и той и другой стала известна его ужасная тайна! Раскрытие этой тайны, в прежние времена грозившее ему виселицей, теперь могло закончиться для него пожизненной каторгой. Это разоблачение, даже если бы пострадавшие в результате совершенного обмана пощадили его и не отдали под суд, в одно мгновение лишало его имени, титула, поместья, общественного положения, которыми он завладел незаконно. Вот в чем заключалась его тайна, и теперь она принадлежала мне! Одно мое слово – и он навсегда лишится своего дома, земель, звания баронета; одно мое слово – и он окажется изгнанником, выброшенным из жизни, без имени, без денег, без друзей. Все будущее этого человека зависело от меня – и к этому моменту он знал это не хуже моего.
Последняя мысль отрезвила меня. Интересы намного более значимые, чем мои собственные, зависели от осторожности, которая должна была отныне руководить моими малейшими поступками. Не было такого вероломства, на которое сэр Персиваль не решился бы теперь. В опасности и отчаянии своего положения он пойдет на любой риск, не отступит ни перед каким преступлением – ради того, чтобы спасти себя, он не остановится буквально ни перед чем.
На минуту я задумался. В первую очередь необходимо было обеспечить сохранность обнаруженного мной только что доказательства, для этого его надо было записать, а на случай, если бы со мной случилось какое-то несчастье, надо было поместить эту запись туда, где она оказалась бы вне пределов досягаемости сэра Персиваля. За копию метрической книги, надежно спрятанную в сейфе мистера Уонсборо, можно было не беспокоиться. Однако подлинник в ризнице, в чем я имел возможность убедиться собственными глазами, был далеко не в таком безопасном положении.
По этой причине я решил немедленно вернуться в церковь, снова обратиться к причетнику и еще сегодня успеть сделать нужную мне выписку из метрической книги. Я не знал тогда, что понадобится нотариально заверенная копия и что ни один документ, просто переписанный моей собственной рукой, не может служить в суде достоверным доказательством. Я не знал этого, а мое намерение сохранить в тайне все мои действия удержало меня от лишних расспросов, хотя они и могли бы сообщить мне необходимые сведения по этому поводу. Мной двигало единственное желание – поскорее вернуться в Старый Уэлминхем. Я постарался как можно убедительнее объяснить мистеру Уонсборо собственное беспокойство, которое он уже приметил на моем лице и в моем поведении, положил гонорар на его стол, условился, что напишу ему через день или два, и покинул его контору. Голова моя кружилась, сердце бешено стучало – я весь был словно в лихорадочном жару.
Начало смеркаться. Мне вдруг подумалось, что мои преследователи могут снова пойти за мной и напасть на меня по дороге.
Моя трость была легкой и едва ли годилась для защиты. Поэтому, прежде чем выйти из Нолсбери, я задержался, чтобы зайти в лавку и купить крепкую деревенскую дубинку, короткую, с тяжелыми набалдашниками. С этим незатейливым орудием я мог бы справиться с любым, кто попытался бы остановить меня. В случае, если бы на меня напал не один, а двое или трое человек, мне оставалось рассчитывать только на быстроту собственных ног. В школьные годы я слыл довольно хорошим бегуном, да и во время экспедиции в Центральную Америку у меня не было недостатка в практике.
Я вышел из городка быстрым шагом, держась посредине дороги.
Стал накрапывать мелкий дождь, больше похожий на туман, так что сначала я никак не мог понять, преследует ли меня кто-нибудь или нет. Но, пройдя полдороги, когда, как мне казалось, до церкви оставалось мили две, я увидел сквозь сетку дождя бегущего ко мне человека и услышал, как где-то неподалеку громко захлопнулась калитка. Я продолжил идти вперед, крепко сжимая в руке мою дубинку, напряженно вслушиваясь и вглядываясь в дождь и сгущающиеся сумерки. Не прошел я и ста шагов, как справа за живой изгородью послышался шорох, и три человека выскочили на дорогу.
Я тотчас же свернул с дороги на узкую тропинку. Два человека пробежали мимо меня, прежде чем успели спохватиться. Но третий был быстр как молния. Он остановился, повернулся и ударил меня своей тростью. Удар был нанесен наудачу и потому не был сильным. Он пришелся по левому плечу. Я отплатил ему тяжелым ударом моей дубинки по голове. Он отшатнулся назад и наткнулся на своих товарищей как раз в ту минуту, когда они оба бросились ко мне. Это дало мне возможность выиграть несколько секунд. Я проскользнул мимо них, снова выбежал на середину дороги и помчался что было мочи.
Двое непострадавших кинулись за мной. Оба они бежали быстро; дорога была ровной и гладкой, и первые пять минут я чувствовал, что нисколько не превосхожу их в скорости. Я слышал за спиной их частое дыхание. Долго бежать в темноте было рискованно. Я еле различал смутные очертания изгороди по обеим сторонам дороги, и любое случайное препятствие непременно сбило бы меня с ног. Сначала дорога шла вниз, но за поворотом снова начался подъем. Когда мы бежали под горку, двое моих преследователей почти нагнали меня, но на подъеме мне удалось оторваться от них. Быстрый размеренный топот ног за моей спиной становился все тише; по звуку я понял, что намного опередил их и смело могу свернуть в поле, вполне оправданно надеясь, что они в темноте пробегут мимо меня. Я бросился к первому же углублению в изгороди, которое я скорее угадал, чем увидел. Оказалось, что это запертая калитка; я перескочил через нее и зашагал прямо по полю, удаляясь от дороги. Я слышал, как мои преследователи пробежали мимо калитки, затем, минутой позже, один из них остановился и предложил своему приятелю возвращаться назад. Теперь мне было безразлично, как они поступят, – я был вне их досягаемости. Я продолжал двигаться через поле напрямик и остановился, чтобы перевести дух, только дойдя до его края.
Снова вернуться на дорогу не представлялось возможным, и все же я был твердо намерен сегодня же вечером очутиться в Старом Уэлминхеме.
Ни луны, ни звезд не появилось на небе, чтобы указать мне дорогу. Я только знал, что, когда покидал Нолсбери, мне в спину дул ветер и хлестал дождь, так что если и теперь я повернусь к ним спиной, то, по крайней мере, буду уверен, что двигаюсь в верном направлении.
Следуя намеченному плану, я продолжал идти вперед, натыкаясь на изгороди, рвы и кустарники, из-за чего мне то и дело приходилось несколько отклоняться от своего пути, пока я наконец не дошел до крутого склона холма. Я спустился по нему, пробрался через изгородь и оказался на какой-то узенькой улочке. Убегая от своих преследователей, я свернул с большой дороги направо, теперь же я повернул налево в надежде вернуться на путь, с которого сбился. Проблуждав по грязным изгибам улочки в течение минут десяти, я увидел коттедж, в одном из окон которого горел свет. Садовая калитка была отперта, и я тотчас же зашагал к дому, чтобы спросить дорогу.
Не успел я постучать в дверь, как она внезапно открылась, и из нее выбежал человек с зажженным фонарем в руках. Завидев меня, он остановился и поднял фонарь повыше. Мы оба вздрогнули, разглядев друг от друга. Мои блуждания привели меня на окраину Старого Уэлминхема, а человек с фонарем был не кто иной, как мой утренний знакомый – церковный причетник.
Обращение его странным образом изменилось, с тех пор как я видел его в последний раз. Он выглядел настороженным и обескураженным, щеки у него пылали, а его первые слова, когда он заговорил, показались мне совершенно невразумительными.
– Где ключи? – спрашивал он. – Это вы их взяли?
– Какие ключи? – переспросил я. – Я только что пришел из Нолсбери. О каких ключах вы говорите?
– Ключи от ризницы! Боже, спаси и помилуй нас! Что я буду делать? Ключи исчезли! Вы слышите? – закричал старик, в волнении махнув фонарем в мою сторону. – Ключи исчезли!
– Как? Когда? Кто мог взять их?
– Не знаю, – сказал старик, рассеянно вглядываясь в темноту. – Я только что вернулся. Я говорил вам, что сегодня у меня много работы. Уходя, я запер дверь и закрыл окно, но теперь оно открыто, окно открыто! Смотрите! Кто-то влез в окно и взял ключи!
Он повернулся к окну, чтобы показать мне, что его створка широко распахнута. От порывистых движений причетника дверца фонаря открылась, и в тот же миг ветер задул свечу.
– Зажигайте фонарь, – сказал я, – и идемте в ризницу вместе. Скорей! Скорей!
Я поспешно втолкнул его в дом. Вероломство, ожидать которое у меня были все основания, вероломство, которое могло лишить меня добытого мной преимущества, быть может, совершалось в эту самую минуту! Мое нетерпение поскорее оказаться в церкви было столь велико, что я не мог оставаться в бездействии, пока причетник снова зажигал свой фонарь. Я вышел из коттеджа и зашагал по садовой дорожке к калитке.