Не прошел я и десяти шагов, как с той стороны улочки, которая вела к церкви, ко мне приблизился какой-то человек. Он почтительно заговорил со мной. Я не мог разглядеть его лица, но, судя по голосу, он был мне совершенно незнаком.
– Простите, сэр Персиваль… – начал он.
Я остановил его, прежде чем он успел сказать больше.
– Из-за темноты вы обознались, – сказал я. – Я не сэр Персиваль.
Человек от неожиданности отпрянул от меня.
– Я думал, это мой хозяин, – пробормотал он смущенно и неуверенно.
– Вы ожидали встретить здесь вашего хозяина?
– Мне было велено ждать на этой улице.
С этими словами он отступил от меня на несколько шагов. Я оглянулся на коттедж и увидел, что причетник выходит из дому с вновь зажженным фонарем. Я подхватил старика под руку, чтобы помочь ему двигаться быстрее. Мы поспешили к церкви, проследовав мимо заговорившего со мной человека. Насколько я мог судить при свете фонаря, это был не ливрейный слуга.
– Кто это? – шепнул мне причетник. – Не знает ли он чего про ключи?
– Не будем терять времени на расспросы, – отвечал я. – Идемте сначала в ризницу!
Увидеть отсюда церковь даже днем можно было, только пройдя до конца улочки. Когда мы стали подниматься на холм, на котором возвышалось здание церкви, к нам, привлеченный светом фонаря, подбежал какой-то деревенский мальчишка и узнал в одном из нас причетника.
– Эй, мистер, – сказал он, назойливо дергая причетника за сюртук, – кто-то забрался в церковь. Я слышал, как он запер за собой дверь, слышал звук, как он зажег там спичку!
Причетник задрожал и повис на мне всей своей тяжестью.
– Идемте, идемте! – сказал я ободряюще. – Мы еще не опоздали. Мы поймаем этого человека, кто бы он ни был. Держите фонарь и следуйте за мной так быстро, как сможете.
Я торопливо поднялся на холм. Первое, что я смутно различил на фоне ночного неба, была церковная колокольня. Свернув в сторону, чтобы подойти к ризнице, я услышал у себя за спиной тяжелые шаги. Слуга сэра Персиваля пришел к церкви следом за мной.
– У меня и в мыслях нет ничего дурного, – сказал он, когда я обернулся к нему. – Я только ищу своего хозяина.
В голосе его звучал неподдельный страх. Не обращая на него внимания, я поспешил дальше.
Как только я завернул за угол к ризнице, я увидел, что слуховое окно, проделанное в крыше, ярко освещено изнутри. Ослепительное сияние лилось из него под сумрачным, беззвездным небом.
Я бросился к дверям ризницы через церковный погост.
Странный запах распространялся в сыром ночном воздухе. Я услышал какое-то потрескивание, доносящееся изнутри ризницы, увидел, как свет наверху разгорается все ярче и ярче; в слуховом окне треснуло стекло. Я подбежал к двери, чтобы открыть ее. Ризница была в огне!
Не успел я двинуться с места, не успел перевести дыхание, придя к этому открытию, как меня сковал ужас, вызванный тяжелым стуком в дверь изнутри. Я услышал, как кто-то яростно пытался повернуть ключ в замке, а затем – срывающийся от крика мужской голос, пронзительно звавший на помощь.
Слуга, следовавший за мной, вздрогнув, отпрянул на несколько шагов и упал на колени.
– О господи, – воскликнул он, – это сэр Персиваль!
Когда эти слова сорвались с его губ, к нам подошел отставший было от нас причетник, и в эту же самую минуту послышался очередной, на сей раз последний, лязгающий звук поворачивающегося в замке ключа.
– Боже, спаси его душу! – сказал старик-священник. – Он обречен на смерть! Замок заело.
Я бросился к двери. В одно мгновение меня покинула всепоглощающая цель, владевшая в последнее время всеми моими помыслами, управлявшая всеми моими действиями. Всякое воспоминание о бессердечных преступлениях, совершенных этим человеком, о любви, невинности, счастье, безжалостно им погубленных, о клятве, которую я дал себе в глубине сердца, что его настигнет заслуженная кара, – все это улетучилось из моей памяти, словно сон. Я не помнил ничего, кроме ужаса его теперешнего положения. Я не чувствовал ничего, кроме естественного человеческого порыва спасти его от страшной смерти.
– Откройте другую дверь! – крикнул я. – Попробуйте отворить дверь в церковь! Этот замок сломан. Вы погибнете, если не оставите попытки справиться с ним.
Крик о помощи больше не повторился после того, как ключ лязгнул в замке в последний раз. До нас не доносился ни один звук, свидетельствующий о том, что сэр Персиваль еще жив. Слышался только все более интенсивный треск разбушевавшегося пламени да резкое щелканье лопающегося от жара стекла.
Я оглянулся на двух моих спутников. Слуга поднялся на ноги и бессмысленно поднес фонарь к двери. Ужас, казалось, овладел им настолько, что превратил в идиота; куда бы я ни пошел, он ходил за мной по пятам, словно собака. Причетник сидел, скорчившись на одной из могильных плит, весь дрожа и тихонько постанывая. Достаточно было одного взгляда на них, чтобы понять, насколько оба они бесполезны для меня.
Едва осознавая, что делаю, поддавшись первому безрассудному порыву, я подскочил к слуге и подтолкнул его к стене ризницы.
– Нагнитесь! – велел я. – Держитесь за стену. Я вскарабкаюсь на вас, а затем попробую влезть на крышу – хочу сломать слуховое окно и впустить в ризницу немного свежего воздуха!
Слуга дрожал с головы до ног, но держался твердо. Зажав свою дубинку в зубах, я влез ему на спину, обеими руками схватился за парапет и в один миг забрался на крышу. В неистовой спешке и волнении этой минуты мне не пришло в голову, что, разбив окно, я могу дать выход пламени, вместо того чтобы увеличить доступ воздуха в ризницу. Размахнувшись, я одним ударом разбил потрескавшееся и оплавленное стекло. Огонь вырвался наружу, словно дикий зверь из своего логова. Если бы мне не повезло и ветер не дунул в противоположную от меня сторону, все мои усилия закончились бы прямо там, в тот самый миг. Я припал к крыше, в то время как прямо надо мной из ризницы рвался наружу дым, неся с собой языки пламени. В проблесках огня я ясно различил лицо слуги, тупо уставившегося в стену, увидел причетника, вставшего с могильной плиты и заламывавшего в отчаянии руки, и несколько человек из деревни, оторопевших мужчин и перепуганных женщин, столпившихся за церковной оградой, – они то возникали передо мной в красном свете страшного огня, то исчезали за черными клубами удушливого дыма. А между тем в ризнице, прямо подо мной, задыхался, горел заживо, умирал человек, так близко от нас и так безнадежно далеко от нашей помощи!
Эта мысль едва не свела меня с ума. Я спустился вниз, держась за край крыши руками, а потом спрыгнув на землю.
– Ключ от церкви! – крикнул я причетнику. – Мы должны попробовать с той стороны – мы еще можем спасти его, если выбьем внутреннюю дверь!
– Нет-нет! – воскликнул старик. – Надежды нет! Ключ от церкви на одном кольце с ключом от ризницы – оба там, внутри! О сэр, его не спасти – он уже прах и тлен.
– Пожар увидят из города, – сказал какой-то мужчина из числа стоявших у меня за спиной. – В городе есть пожарная машина. Они спасут церковь.
Я подозвал к себе этого показавшегося мне довольно сообразительным человека и заговорил с ним.
Пройдет не менее четверти часа, думал я, пока из города прибудет пожарная машина. Невыносимо было оставаться в бездействии все это время. Вопреки собственному здравому смыслу, я убеждал себя, что обреченный на смерть в ризнице злодей, возможно, все еще лежит на полу без чувств, что он, возможно, все еще жив. Если мы сломаем дверь, успеем ли мы его спасти? Я знал, как прочно удерживает дверь ризницы массивный замок, как толсты дубовые двери, обитые гвоздями, я знал всю безнадежность пытаться взломать их обычными средствами. Но наверняка в полуразрушенных коттеджах близ церкви должны были сохраниться какие-то бревна или балки. Что, если мы найдем такое бревно и используем его как таран? Эта мысль мелькнула в моем мозгу, как вспышка огня, извергавшегося через слуховое окно.
Я обратился к человеку, говорившему про пожарную машину:
– Есть у вас под рукой кирки?
– Да, есть.
– Топоры, пилы, кусок веревки?
– Да, да, да!
Я подбежал к деревенским жителям, с фонарем в руке:
– По пяти шиллингов каждому, кто мне поможет!
При этих словах они будто очнулись ото сна. Второй ненасытный голод нищеты – жажда заработка в один миг заставила их начать суетиться и действовать.
– Двое – за фонарями, если они у вас есть! Двое – за топорами и инструментами! Остальные за мной – искать бревно!
Они оживились, послышались громкие отрывистые восклицания. Женщины и дети расступились в стороны. Мы гурьбой бросились вниз по тропинке за церковным кладбищем к первому заброшенному дому. У церкви не осталось ни одного человека, кроме причетника; бедный старый причетник стоял на могильной плите, рыдая и оплакивая церковь. Слуга сэра Персиваля неотступно следовал за мной – я заметил его бледное, беспомощное, искаженное от ужаса лицо у себя за плечом, когда мы ворвались в дом. Потолок и пол здесь были разобраны, сквозь огромный пролом в крыше виднелось ночное небо. На земле лежали разбросанные лаги, оставшиеся после разборки пола, но они были слишком легкими. Над нашими головами комнату пересекала толстая балка, прочно укрепленная в двух полуразрушенных стенах, балка, которой мы вполне могли завладеть при помощи наших рук и топоров. Мы принялись за нее сразу с двух сторон. Боже! Как крепко она держалась, как сопротивлялись нам стенные кирпичи и цемент! Мы ломали, рубили и рвали. Балка поддалась с одного конца – она рухнула, и вслед за ней полетели кирпичи. В стане женщин, столпившихся в дверном проеме, чтобы посмотреть на нас, раздался крик: двое мужчин упали, но не расшиблись. Все вместе мы потянули балку еще раз – и высвободили ее второй конец. Мы подняли балку и велели толпе расступиться. А теперь за дело! К церкви! Пламя взвивалось высоко к небу, ярче прежнего освещая нам путь! Осторожней по дороге к церкви – приготовьтесь бить в дверь! Раз-два-три! Со всех сторон слышны одобрительные возгласы. Мы уже расшатали дверь. Если замок не поддастся, она должна соскочить с петель. Еще раз, с разбегу! Раз-два-три! Еще больше поддалась! Через щели вокруг дверного полотна пламя вырывается наружу. Еще удар, последний! Дверь с треском упала. Всех нас охватил ужас ожидания – наступила звенящая тишина, люди замерли, стараясь не дышать. Мы ищем тело глазами. Нестерпимый жар заставляет нас отступить. Мы не видим ничего – ни вверху, ни внизу, нигде в ризнице не видно ничего, кроме всепожирающего огня.