Однако же на этих страницах, по прошествии стольких лет, никакая подобная предосторожность и сдержанность не должны воспрепятствовать свободному выражению моего мнения. Прежде чем мое перо приступит к описанию последующих событий, я объясню вкратце, каким образом я истолковал для себя пропажу ключей, возникновение пожара и смерть этого человека.
По-видимому, известие о моем освобождении на поруки заставило сэра Персиваля прибегнуть к крайним мерам. Первой из них было нападение на дороге; второй, и гораздо более действенной мерой была попытка скрыть все доказательства его преступления путем уничтожения страницы из метрической книги, на которой сохранились следы подлога. Если бы мне не удалось представить выписки из подлинной книги для сравнения с дубликатом в Нолсбери, у меня не было бы решительно никаких улик и я не мог бы больше угрожать ему гибельной оглаской. Для достижения этой цели сэру Персивалю достаточно было войти в ризницу незамеченным, вырвать нужную страницу из метрической книги и точно так же, потихоньку, покинуть ризницу.
При таком предположении легко понять, почему он ждал наступления вечера для исполнения своего преступного замысла и почему воспользовался отсутствием причетника, чтобы взять ключи. Необходимость заставила его зажечь свечу, чтобы найти нужную книгу, а простая предосторожность подсказала, что надо закрыть дверь изнутри на случай вторжения в ризницу какого-нибудь любознательного прохожего или же на случай моего вторжения, случись мне оказаться в это время где-нибудь поблизости.
Не могу поверить, что в его намерение входило поджечь церковь для того, чтобы создать видимость, будто бы уничтожение метрической книги носило случайный характер. Одной мысли, что помощь может подоспеть вовремя и что книги в силу какой-нибудь невероятной случайности окажутся спасенными, было бы достаточно, чтобы прогнать подобную идею из его головы. Памятуя о количестве горючего материала в ризнице – соломе, бумагах, деревянных ящиках, сухом дереве, изъеденных червями шкафах, – я пришел к заключению, что пожар произошел совершенно случайно от зажженной спички или от свечи.
Несомненно, первым его побуждением в этих обстоятельствах было попытаться затушить огонь, а когда ему это не удалось, он (не зная о состоянии замка) вздумал убежать из ризницы через дверь, в которую вошел. Когда я позвал его, пламя уже, должно быть, добралось и до двери, ведущей в церковь, по обе стороны которой громоздились и другие легковоспламеняющиеся предметы. По всей вероятности, огня и дыма в комнате стало так много, что он был уже не в силах бороться с ними, и тогда он попытался открыть внутреннюю дверь. Должно быть, он упал в предсмертный обморок на том самом месте, где его нашли позже, и в ту самую минуту, когда я взобрался на крышу, чтобы разбить слуховое окно. Даже если бы мы и смогли попасть в церковь, а затем взломать внутреннюю дверь в ризницу, промедление было бы роковым. К этому времени его уже нельзя было бы спасти. Мы только дали бы пламени возможность перекинуться в церковь, которая в настоящий момент была спасена, но в противном случае разделила бы участь сгоревшей ризницы. Я нисколько не сомневаюсь, как не могут сомневаться и другие, в том, что он был мертв еще до того, когда мы побежали в пустой коттедж, пытаясь отыскать подходящее в качестве тарана бревно или балку.
Таково приблизительное изложение моей теории относительно тех фактов, очевидцами которых мы стали. Все остальные события произошли именно так, как я их описал. Именно так было найдено его тело.
Дознание отложили на день: пока что суд не получил удобоваримого объяснения таинственным обстоятельствам этого дела.
В суд вызвали дополнительных свидетелей, в том числе и поверенного покойного сэра Персиваля Глайда из Лондона. Местному доктору было вменено в обязанность освидетельствовать состояние рассудка слуги сэра Персиваля, из-за повреждения которого он не мог дать хоть сколько-нибудь значимых показаний. Единственное, что он мог объяснить, и то довольно бессвязно, что в ночь пожара ему было приказано ждать в переулке и что более он не знает ничего, кроме того, что покойный определенно был его хозяином.
По моему мнению, его сначала использовали (без посвящения в подробности преступного плана), чтобы установить факт отсутствия причетника в доме, а затем ему велели ждать неподалеку от церкви (так чтобы ризница была вне поля его зрения), дабы помочь хозяину в случае, если бы я избежал нападения на дороге и между мной и сэром Персивалем произошло столкновение. Необходимо прибавить, что добиться от слуги показаний, которые бы подтвердили мое предположение, так и не удалось. Медицинской экспертизой было установлено, что его умственные способности серьезно пострадали; во время следующего судебного заседания он так же не смог дать никаких удовлетворительных показаний, и, как я полагаю, едва ли он сумеет когда-либо оправиться от этого потрясения.
Я вернулся в отель в Уэлминхеме до того измученный телом и душой, до того ослабевший и подавленный всем тем, через что мне пришлось пройти, что был не в силах слушать местные сплетни о судебном дознании и отвечать на избитые вопросы, которые мне задавали посетители ресторана при гостинице. Поэтому я велел принести свой скромный обед в мою каморку под чердаком, куда удалился, чтобы немного отдохнуть, оставшись наедине с самим собой, и подумать о Лоре и Мэриан.
Если бы я был богаче, я в тот же вечер съездил бы в Лондон, чтобы успокоить себя, взглянув на два самых дорогих для меня существа. Но я был связан обязательством явиться на завтрашнее судебное заседание (на случай, если меня снова вызовут давать показания), но, что более важно, я отвечал за свое освобождение на поруки перед мировым судьей в Нолсбери. Наши скромные средства уже истощились, а сомнительное будущее – теперь еще более сомнительное, чем когда-либо, – заставляло меня избегать лишних трат и не позволяло потратить деньги даже на недорогой билет до Лондона и обратно в вагон второго класса.
Следующий день – день, незамедлительно воспоследовавший после судебного разбирательства, оказался в моем полном распоряжении. Я начал утро с того, что снова отправился на почту за письмом Мэриан. Оно уже ожидало меня. Я с признательностью прочитал это написанное в бодром расположении духа письмо и с облегченным сердцем направился в Старый Уэлминхем взглянуть на пожарище при дневном свете.
Какие перемены ждали меня, когда я туда пришел!
На всех путях нашего непонятного мира обыденное и ужасное идут рука об руку. Ирония обстоятельств не питает уважения к смертельным катастрофам, в них всегда есть место нелепому, порой даже смешному. Когда я подошел к церкви, лишь истоптанная кладбищенская земля напоминала о недавнем пожарище и гибели человека. Двери ризницы были наскоро заколочены досками. На досках были уже намалеваны грубые карикатуры, и деревенские мальчишки толкались и громко ссорились за право подглянуть внутрь в лучшую щелочку. На том самом месте, где я услышал крик о помощи, доносившийся из пылающей комнаты, на том самом месте, где слуга сэра Персиваля, как громом пораженный ужасом, рухнул на колени, стая кур суетливо отыскивала дождевых червей, выползших на поверхность после прошедшего ночью дождя, а на земле, у моих ног, там, куда накануне была положена дверь с ее страшной ношей, стояла желтая миска с обедом какого-то рабочего, и его верный пес, охранявший еду, зарычал на меня за то, что я слишком близко подошел к собственности его хозяина. Старый причетник, праздно наблюдавший за неспешными работами по восстановлению церкви, мог говорить только об одном, только одно интересовало его: как избежать всяческих обвинений в случившемся несчастье. Деревенская баба, чье бледное и дикое лицо запомнилось мне как воплощенное изображение ужаса в тот момент, когда мы отрывали балку, сейчас хохотала со своей товаркой, склонившись над ветхим корытом с бельем. Ничего нет у смертных серьезного!
Когда я уходил, мысли мои снова вернулись, уже не в первый раз, к окончательному уничтожению после смерти сэра Персиваля всех моих надежд на восстановление личности Лоры. Он умер – и с ним погибло то, что составляло цель всех моих устремлений и надежд.
Но быть может, на мое поражение следовало взглянуть с другой точки зрения?
Предположим, он остался бы в живых, привело бы это к желаемому результату? Мог ли я пойти на сделку с ним – пусть даже во имя Лоры, – после того как я выяснил, что суть преступления сэра Персиваля состояла в присвоении им себе прав другого человека? Мог ли я ценой моего молчания предложить ему сознаться в заговоре против Лоры, когда результат этого молчания должен был лишить настоящего наследника его поместья, титула и звания? Нет! Если бы сэр Персиваль был жив, я не имел бы права умолчать о его тайне, от открытия которой, не зная ее подлинной сути, я так много ждал, но и обнародовать ее я не мог, даже во имя восстановления прав Лоры. Простая честность побудила бы меня тотчас отправиться к тому незнакомому мне человеку, на чьи поместье и титул, принадлежащие ему по праву рождения, посягнул сэр Персиваль; я был бы вынужден отказаться от моей победы, едва обретя ее, и полностью передать ее в руки тому незнакомцу. Словом, мне снова пришлось бы встретиться лицом к лицу со всеми прежними трудностями, стоявшими между мной и единственной целью моей жизни, перед которыми я оказался сейчас!
В Уэлминхем я вернулся несколько успокоенный, чувствуя бо́льшую, чем раньше, уверенность в себе самом и своем решении.
По пути в гостиницу я прошел через сквер, где жила миссис Кэтерик. Не зайти ли к ней и не повидать ли ее еще раз? Нет. Известие о смерти сэра Персиваля, которого она ожидала меньше всего, должно быть, долетело до нее уже несколько часов назад. Все подробности следствия были опубликованы в местных утренних газетах – ничего нового, чего бы она еще не знала, я прибавить к этому не мог. Да и желания разговорить ее у меня сильно поубавилось. Мне припомнилось, какая ненависть промелькнула на ее лице, когда она сказала: «Для меня не может быть неожиданных вестей о сэре Персивале, кроме вести о его смерти», припомнилось, с каким странным, затаенным интересом посмотрела она на меня после этих слов. Во мне шевельнулось чувство протеста – я знал, что ему вполне можно доверять, – протеста против того, чтобы снова оказаться в ее обществе. Я свернул в сторону от сквера и зашагал прямо к себе в отель.