Рассказ продолжает Уолтер Хартрайт
Первым моим побуждением после прочтения этого бесцеремонного послания миссис Кэтерик было уничтожить его. Грубая, бесстыдная порочность всего письма в целом, от начала и до конца, ужасающая извращенность ума, упорно связывающего меня с катастрофой, к которой я не имел никакого отношения, и со смертью, которую я, рискуя собственной жизнью, пытался предотвратить, вызвали во мне такое глубокое отвращение, что я хотел было уже изорвать это послание, когда вдруг одно соображение удержало меня, и я решил сохранить письмо еще на некоторое время.
Это соображение никоим образом не было связано с сэром Персивалем. Сведения, сообщенные мне о нем, только подтвердили умозаключения, сделанные мной ранее.
Он совершил свое преступление именно так, как я это предполагал, а отсутствие любых упоминаний со стороны миссис Кэтерик относительно дубликата метрической книги в Нолсбери подтвердило мое прежнее убеждение в том, что сэр Персиваль, очевидно, даже не подозревал о его существовании и, соответственно, не догадывался, что его преступление можно разоблачить путем сличения подлинника метрической книги с ее копией. Само преступление меня больше не интересовало. Я решил сохранить письмо единственно по той причине, чтобы с его помощью постараться объяснить последнюю тайну, еще не разгаданную мною, – о происхождении Анны Кэтерик по отцовской линии. В письме ее матери промелькнули одна или две фразы, над которыми стоило поразмыслить, когда будут разрешены дела более важные и у меня появится достаточно свободного времени для поиска недостающих сведений. Я нисколько не сомневался, что эти сведения непременно обнаружатся; мое желание отыскать их ничуть не уменьшилось, поскольку ничуть не уменьшился мой интерес узнать, кто же был отцом несчастной девушки, которая покоилась теперь в могиле подле миссис Фэрли.
Поэтому я запечатал письмо и убрал его в мою записную книжку, чтобы иметь возможность снова перечитать его, когда придет время.
Завтра был мой последний день в Хэмпшире. После того как я посещу с визитом мирового судью в Нолсбери и побываю на отложенном ранее судебном дознании в Уэлминхеме, я смогу беспрепятственно вернуться в Лондон дневным или вечерним поездом.
Поутру я, как обычно, прежде всего отправился на почту. Письмо от Мэриан уже ожидало меня, но, когда мне его вручили, оно показалось мне подозрительно легким. В большом волнении я распечатал конверт. В нем была лишь узкая полоска бумаги, сложенная вдвое. В нескольких торопливым почерком начертанных строках заключалось следующее:
Возвращайтесь как можно скорее. Нам пришлось переехать. Приезжайте на Гоуверз-Уолк, Фулхэм, № 5. Я буду выглядывать Вас. Не тревожьтесь о нас – мы обе живы и здоровы. Но возвращайтесь поскорее! Мэриан.
Известие, заключавшееся в этих строках, – известие, которое я тотчас связал с каким-то новым коварством графа Фоско, – совершенно ошеломило меня. У меня перехватило дыхание, я застыл на месте, комкая письмо в руках. Что случилось? Какое еще злодеяние замыслил и исполнил граф в мое отсутствие? Целая ночь прошла после того, как Мэриан отослала свою записку, и пройдет еще несколько часов, прежде чем я смогу вернуться к ним. Не случилось ли с ними какое-нибудь новое несчастье, о котором мне неизвестно? И это когда я, прикованный к месту, дважды прикованный к месту, вынужден оставаться здесь, за столько миль от них, в распоряжении закона!
Не знаю, до какой степени забывчивости относительно возложенных на меня обязательств могло довести меня тревожное состояние моей души, если бы не успокоительное влияние моей веры в Мэриан. Только мое абсолютное доверие к ней, возможность всецело положиться на нее помогли мне обуздать себя и придали мужество терпеливо ждать.
Судебное дознание было первым препятствием на моем пути к свободе действий. В назначенный час я явился в зал суда, моего присутствия в котором требовали законные формальности, однако же на этот раз меня даже не вызывали для дачи показаний. Эта бессмысленная отсрочка стала тяжелым испытанием, хотя я и старался всеми силами заглушить собственное нетерпение, стараясь как можно внимательнее следить за ходом расследования.
В числе присутствовавших находился и лондонский поверенный покойного – мистер Мерримен, но он ничем не мог помочь следствию. Он заявил лишь, что чрезвычайно удивлен и потрясен случившимся и что он не в состоянии пролить свет на таинственные обстоятельства этого дела. В перерывах между слушаниями он подсказывал следователю вопросы, которые тот впоследствии задавал свидетелям в суде, но и это не дало никаких результатов. После тщательных расспросов, продолжавшихся около трех часов и исчерпавших все возможные источники каких-либо сведений по данному делу, присяжные вынесли вердикт, самый обычный для несчастных случаев, повлекших за собой смерть. К этому формальному решению они присовокупили официальное заявление, в котором говорилось, что следствием не установлено, как и кем были похищены ключи, отчего произошел пожар и с какой целью покойный проник в ризницу. На этом судебное дознание закончилось. Законному представителю покойного поручили позаботиться о погребении сэра Персиваля, а свидетелям позволили удалиться.
Решив не терять ни минуты, я расплатился в гостинице и нанял экипаж для поездки в Нолсбери. Какой-то джентльмен, слышавший, как я отдавал распоряжение вознице, и видевший, что я собираюсь ехать в полном одиночестве, сообщил мне, что он живет неподалеку от Нолсбери, и вежливо поинтересовался, не стану ли я возражать, если он составит мне компанию и поедет в одном со мной экипаже. Разумеется, я принял его предложение.
Во время поездки наш разговор неизбежно свелся к происшествию, занимавшему умы всех местных жителей.
Мой попутчик был до некоторой степени знаком с поверенным сэра Персиваля и обсуждал с мистером Меррименом положение дел покойного и вопрос о его возможном наследнике. Материальные затруднения сэра Персиваля были широко известны всему графству, так что поверенному не оставалось ничего другого, кроме как прямо признать этот факт. Сэр Персиваль погиб, не оставив завещания. Впрочем, у него и не было благоприобретенного состояния, даже если бы он и оставил завещание: все деньги, унаследованные им от жены, ушли на погашение его долгов. Наследником поместья (так как сэр Персиваль не имел детей) был сын двоюродного брата сэра Феликса Глайда, морской офицер, командовавший кораблем Ост-Индской компании. Вступив в права, он обнаружил бы свое неожиданное наследство все в закладе, но со временем поместье снова начало бы приносить доход, и капитан, если бы проявил должную бережливость, еще при жизни мог стать весьма состоятельным человеком.
Хотя я был поглощен мыслью о возвращении в Лондон, это сообщение (впоследствии полностью подтвердившееся) содержало интересующие меня сведения, чем и привлекло мое внимание. Я счел, что оно лишь подкрепило мое решение не разглашать тайну обнаруженного мной подлога. Наследник, чьи права он узурпировал, теперь должен был получить поместье. Доход от Блэкуотер-Парка за последние двадцать три года, по праву принадлежащий ему, был растрачен покойным сэром Персивалем до последнего фартинга, и вернуть его не представлялось возможным. Если бы я заговорил, это никому не принесло бы никакой пользы. Если же я сохраню тайну, то своим молчанием я смогу скрыть подлинное лицо человека, который обманным путем женился на Лоре. Ради нее я счел за лучшее молчать тогда, ради нее я рассказываю эту историю теперь, называя при этом всех ее участников вымышленными именами.
Я расстался со своим случайным попутчиком близ Нолсбери и сразу же отправился в ратушу. Как я и предполагал, никто не явился поддержать иск против меня – все необходимые формальности были соблюдены, и меня отпустили. Когда я выходил из городской ратуши, мне вручили письмо от мистера Доусона. В нем сообщалось, что мистера Доусона задержали дела и что поэтому он не смог лично подтвердить свою готовность оказать мне всяческую помощь, если бы она мне понадобилась. Я тут же написал ему ответ, выразив свою искреннюю благодарность за его доброту и извинившись за то, что не могу лично повидать его, ибо должен сегодня же вернуться домой по делу, не терпевшему отлагательства.
Через полчаса экспресс мчал меня в Лондон.
Было уже больше девяти часов вечера, когда я добрался до Фулхэма и отыскал дорогу на Гоуверз-Уолк.
Лора и Мэриан встретили меня у дверей. Думается, до этого вечера, когда мы снова были вместе, мы даже не догадывались, насколько крепки узы, связавшие нас троих. Мы встретились так, будто разлука длилась несколько месяцев, а не три дня. На лице Мэриан читалась усталость и тревога. Едва взглянув на нее, я понял, на чью долю пришлись все опасности и волнения, кто взвалил на себя все заботы в мое отсутствие. Свежесть лица и веселое расположение Лоры сказали мне, как тщательно от нее скрывалось известие об ужасной смерти в Старом Уэлминхеме и настоящие причины нашего переезда на новую квартиру.
Хлопоты, связанные с переездом, по-видимому, очень обрадовали и заинтересовали Лору. Она говорила о нем как о счастливой мысли Мэриан устроить мне сюрприз по возвращении, переехав с тесной, шумной улицы в приятную местность, соседствующую с деревьями, полями и рекой. Ее переполняли планы на будущее: планы, связанные с рисунками, которые ей предстояло закончить, с новыми покупателями и заказчиками, которых я разыскал, с шиллингами и пенсами, которые она копила, пока ее кошелек не стал столь тяжелым, что она с гордостью предложила мне взвесить его на руке. Перемена к лучшему, происшедшая в ней во время моего отсутствия, стала для меня совершеннейшим сюрпризом, к которому я не был готов, и этим невыразимым счастьем я был обязан мужеству и любви Мэриан.
Когда Лора оставила нас и мы с Мэриан получили возможность поговорить обо всем откровенно, я попытался выразить ей благодарность и восхищение, которые переполняли мое сердце. Но Мэриан, великодушное создание, не пожелала и слушать меня. Святое женское самоотречение, которое дает так много и ничего не требует взамен, заставило ее позабыть о себе и обратило все ее мысли ко мне.