– Мне оставалась одна только минута, чтобы успеть отправить письмо с вечерней почтой, – сказала она, – в противном случае я написала бы вам более обстоятельно. Вы выглядите усталым и измученным, Уолтер. Боюсь, мое письмо сильно встревожило вас?
– Да, вначале, – ответил я, – но мое доверие к вам, Мэриан, успокоило меня. Прав ли я, приписывая этот внезапный переезд какой-нибудь новой пугающей угрозе со стороны графа Фоско?
– Совершенно правы, – сказала она. – Я видела его вчера, и, хуже того, Уолтер, я говорила с ним.
– Вы говорили с ним? Он узнал, где мы живем? Он приходил к нам?
– Да. Он приходил в дом, но не поднялся к нам. Лора его не видела и ни о чем не подозревает. Я расскажу вам, как это произошло: теперь опасность, верю и надеюсь на это, уже миновала. Вчера я была в гостиной, в нашей прежней квартире. Лора рисовала за столом, я ходила по комнате и наводила порядок. Подойдя к окну, я выглянула на улицу. И там, как раз напротив нашего дома, я увидела графа, разговаривающего с каким-то человеком.
– Он заметил вас в окне?
– Нет. По крайней мере, мне показалось, что не заметил. Я была слишком напугана его появлением, чтобы с уверенностью сказать, заметил он меня или нет.
– Кто был тот, другой человек? Незнакомый?
– Нет, Уолтер, не незнакомый! Едва мне снова удалось перевести дыхание, я тотчас узнала его. Это был содержатель лечебницы для умалишенных.
– Граф указывал ему на наш дом?
– Нет. Они разговаривали так, будто встретились на улице совершенно случайно. Я осталась у окна, наблюдая за ними из-за занавески. Если бы я обернулась и Лора увидела мое лицо в эту минуту!.. Слава богу, она была погружена в свое рисование! Вскоре они расстались. Содержатель лечебницы пошел в одну сторону, а граф – в другую. Я начала надеяться, что их встреча действительно была случайной, но вдруг увидела, что граф вернулся, снова остановился напротив нашего дома, вынул коробочку для визитных карточек и карандаш, написал несколько слов, а затем перешел через улицу и вошел в лавку под нами. Я выбежала из комнаты, сказав Лоре, что забыла что-то наверху, а сама быстро спустилась по лестнице до первой площадки и стала ждать – я решила остановить его, если бы он попробовал подняться. Но он не сделал этой попытки. На лестницу из лавки вышла продавщица, держа в руках его визитную карточку – большую, позолоченную карточку, с его именем и короной над ним. Внизу на карточке было написано:
Дражайшая леди (да, этот негодяй осмелился обратиться ко мне в таких выражениях!), дражайшая леди, одно слово, умоляю Вас!
Это важно! Дело касается нас обоих». Если перед лицом неприятностей человек сохраняет способность думать, то думает быстро. Я сразу поняла, что с моей стороны было бы роковой ошибкой оставить себя и вас в неведении, когда речь идет о намерениях такого человека, как граф Фоско. Я чувствовала, что сомнения относительно того, на что он мог пойти в ваше отсутствие, будут мучить меня в десять раз сильнее, если я не соглашусь на его просьбу и откажусь увидеться с ним. «Попросите джентльмена подождать в лавке, – сказала я. – Я сейчас спущусь к нему». Я побежала к себе за капором и шалью, поскольку твердо решила не позволить ему разговаривать со мной иначе как на улице. Я знала, какой у него звучный голос, и боялась, что Лора услышит его, даже если мы будем разговаривать в лавке. Менее чем через минуту я была уже в передней и открывала дверь на улицу. Он вышел ко мне из лавки с учтивым поклоном и зловещей улыбкой. Он был в глубоком трауре. Вокруг нас столпились праздные зеваки, женщины и мальчишки глазели на его внушительных размеров фигуру, на его великолепный черный костюм и его большую трость с золотым набалдашником. Ужасные воспоминания о Блэкуотере снова вернулись ко мне, стоило мне лишь увидеть его. Прежнее отвращение овладело всем моим существом, когда он величественным движением снял шляпу и заговорил со мной так, будто мы только вчера расстались с ним в самых дружеских отношениях.
– Вы помните, что он сказал?
– Я не могу повторить этого, Уолтер. Сейчас вы узнаете, что он сказал о вас, но я не могу повторить того, что он сказал мне. По сравнению с наглой приторностью его письма это было еще хуже! Если бы я была мужчиной, я ударила бы его! Вместо этого я успокоила свои дрожащие от гнева руки тем, что изорвала у себя под шалью его визитную карточку на мелкие кусочки. Не произнеся ни слова в ответ, я вышла из дому и зашагала вниз по улице (из опасения, как бы Лора не увидела нас из окна), а он, мягко протестуя, следовал за мной. Свернув в первую улочку, я спросила, чего он от меня хочет. Только две вещи. Во-первых, если я не возражаю, выразить мне свои чувства. Но я отказалась выслушать его. Во-вторых, повторить предостережение, изложенное в его письме. Я спросила, чем вызвана необходимость повторить это предостережение. Он отвесил поклон, улыбнулся и сказал, что готов объяснить. Страхи и опасения, высказанные мной накануне вашего отъезда, полностью оправдались, Уолтер. Помните, я сказала вам, что сэр Персиваль слишком упрям, чтобы прислушиваться к советам своего друга относительно вас, и что граф не опасен, пока не почувствует угрозы собственным интересам и не перейдет к действиям.
– Я помню, Мэриан.
– Так на самом деле и вышло. Граф предложил совет, но им пренебрегли. Сэром Персивалем двигало только его собственное неистовство, упрямство и ненависть к вам. Граф предоставил ему действовать по своему усмотрению, но прежде, на тот случай, если бы в дальнейшем возникла угроза его личным интересам, решил втайне выяснить, где мы проживаем. Какое-то время по пути с вокзала, Уолтер, когда вы в первый раз вернулись из Хэмпшира, за вами следили те же самые люди, что сторожили вас у конторы мистера Кирла, а до дверей нашего дома за вами шел уже сам граф. Каким образом ему удалось остаться незамеченным, он мне не рассказал, но именно так и тогда он обнаружил наше обиталище. Сделав это открытие, он не воспользовался им до тех пор, пока до него не дошло известие о смерти сэра Персиваля, и тогда-то, как я вам и говорила, он взялся за дело, защищая собственные интересы, поскольку предположил, что теперь вы возбудите процесс против него как против соучастника заговора. Он тотчас условился с содержателем лечебницы встретиться в Лондоне и отвести его к месту, где скрывалась убежавшая пациентка, уверенный, что, каков бы ни был исход этого дела, вы окажетесь вовлеченным в нескончаемые судебные разбирательства, а это свяжет вам руки и затруднит ваше наступление против него. Такова была его цель, как он мне сам в этом признался. Единственное соображение, которое остановило его в последнюю минуту…
– Какое же?
– Мне трудно признаться в этом, Уолтер, но я все же должна. Этим единственным соображением была я! Никакие слова не в состоянии выразить, какой униженной я чувствую себя, стоит мне лишь подумать о том, что единственное слабое место в характере этого стального человека – его отвратительное преклонение передо мной. Из чувства собственного достоинства, так долго, сколько было возможно, я пыталась не верить этому, но его взгляды, его поступки убеждают меня в постыдной истине. Глаза этого безнравственного чудовища увлажнились, когда он говорил со мной, – да, Уолтер, именно так! Он заявил, что в ту минуту, когда собирался указать доктору нашу квартиру, он подумал о моем огорчении, если бы меня снова разлучили с Лорой, о моей ответственности, если бы меня обвинили в пособничестве ее побегу, и тогда ради меня он вторично рискнул подвергнуться всему самому худшему, чего только мог ожидать от вас. Он просил лишь об одном: чтобы я помнила о принесенной им жертве и умерила ваш пыл во имя моих собственных интересов – интересов, справиться о которых ему, возможно, больше никогда не представится случай. Я не приняла этого его условия – я скорее бы умерла! Но верить ему или нет, сказал он правду или солгал насчет того, что под каким-то предлогом отослал доктора, не дав последнему достаточных разъяснений, не знаю, одно совершенно ясно: я собственными глазами видела, как содержатель лечебницы ушел, даже не взглянув на наше окно или даже в нашу сторону.
– Думаю, граф говорил правду, Мэриан. Самые лучшие из людей не всегда последовательны, делая добро, почему же худшим из них не быть непоследовательными, причиняя зло? Но в то же время я подозреваю, что он просто пытался запугать вас, угрожая тем, чего на самом деле сделать не мог. Сомневаюсь, что в его силах досадить нам, прибегнув к помощи содержателя лечебницы теперь, когда сэр Персиваль умер и миссис Кэтерик больше ни от кого не зависит. Однако я хочу услышать продолжение. Что граф сказал обо мне?
– О вас он заговорил в самом конце. Глаза его сверкнули холодным блеском, взгляд стал жестче, а манеры изменились и сделались такими, какими я помнила их по прежним временам, – смесью безжалостной решимости и шарлатанской издевки, из-за чего было так трудно понять, что же он за человек. «Предостерегите мистера Хартрайта, – произнес он чрезвычайно надменно, – что, вступая в противоборство со мной, он имеет дело с человеком умным, с человеком, который ставит себя выше закона и общественных условностей! Если бы мой горячо оплакиваемый друг не пренебрегал моими советами, следствие теперь велось бы относительно мертвого тела мистера Хартрайта. Но мой горячо оплакиваемый друг был весьма упрям. Взгляните! Я скорблю о нем и в душе, и наружно, нося траурную ленту у себя на шляпе. Сей пошлый черный креп выражает чувства, которые я призываю мистера Хартрайта уважать. Эти чувства могут переродиться в безграничную вражду, если он решится пренебречь ими. Пусть довольствуется тем, что получил, – тем, что ради вас я оставляю его и вас в покое! Передайте ему привет от меня и скажите, что если он все же решится потревожить меня, то будет иметь дело с самим Фоско! Говоря простым английским языком, я довожу до его сведения, что Фоско ни перед чем не остановится! Прощайте, милая мисс Холкомб!» Он устремил на меня взгляд своих холодных серых глаз, величественно снял с головы шляпу, поклонился и ушел в противоположную от нашего дома сторону.