– И все? Не прибавил больше ни слова? Даже не обернулся?
– Когда он дошел до угла, он обернулся, помахал рукой и театральным жестом ударил себя в грудь. После этого я потеряла его из виду. Он исчез за поворотом, а я поспешила к Лоре. По пути я решила, что нам следует непременно переехать. Теперь, когда граф обнаружил наш дом, он (особенно в ваше отсутствие) перестал быть для нас безопасным убежищем. Если бы я была уверена в вашем скором возвращении, я бы рискнула дождаться вас. Но я ни в чем не была уверена и действовала быстро, почти инстинктивно. Прежде чем уехать в Хэмпшир, вы как-то говорили, что Лоре пошел бы на пользу переезд в более спокойное место, с чистым воздухом. Стоило мне только напомнить ей об этом и предложить устроить вам сюрприз, избавив вас от хлопот, связанных с переездом, и в ней проснулась столь же страстная жажда перемены, какую чувствовала я. Она помогла мне упаковать ваши вещи, а затем сама разложила их здесь, в вашей новой рабочей комнате.
– Почему вы решили переехать именно сюда?
– Потому что я не знаю других мест в окрестностях Лондона. Я чувствовала необходимость уехать от нашей прежней квартиры как можно дальше, а Фулхэм я немножко знаю, поскольку когда-то посещала здесь школу. Надеясь, что школа, быть может, еще существует, я отправила туда посыльного с запиской. Она еще существовала; теперь ей управляли дочери моей бывшей директрисы. Они-то и наняли мне эту квартиру согласно моим указаниям. Когда посыльный вернулся с адресом нашего нового жилища, оставалось несколько минут до отправки вечерней почты. Мы выехали после наступления темноты, и наш отъезд остался незамеченным. Правильно ли я поступила, Уолтер? Оправдала ли я ваше доверие?
Я ответил ей горячей, переполнявшей меня признательностью. Но пока я говорил, на лице ее по-прежнему читалась тревога, и первый вопрос, который она задала, когда я закончил, относился к графу Фоско.
Я видел, что теперь ее мысли о нем переменились. Она уже не вспыхивала от гнева при его имени, не торопила меня поскорее свести счеты с ним. Казалось, ее убеждение в том, что ненавистное обожание этого человека действительно искреннее, десятикратно усилило ее недоверие к его непроницаемой хитрости, ее глубоко укоренившийся ужас перед его злобной энергией и неусыпной прозорливостью. Голос ее стал тише. Нерешительно, с затаенным страхом во взгляде, она спросила меня, как я отношусь к его словам и что намерен предпринять после того, как услышал его угрозы.
– Со времени нашей встречи с мистером Кирлом прошло лишь несколько недель, Мэриан, – отвечал я. – Когда мы прощались с ним, я сказал ему напоследок о Лоре: «Дом ее дяди вновь распахнет для нее свои двери в присутствии всех тех, кто провожал ее до могилы на подложных похоронах; лживую надпись на надгробном памятнике уничтожат по распоряжению главы семьи, а эти двое ответят за свое преступление передо мной, если правосудие, заседающее в судебных палатах, будет бессильно их покарать». Один из них теперь уже не во власти смертных. Другой еще жив, как живо и мое решение.
Глаза ее заблестели, щеки вспыхнули. Она ничего не сказала, но по выражению ее лица я увидел, что она всецело одобряет меня.
– Не стану скрывать ни от вас, ни от самого себя, что перспектива нашего предприятия более чем сомнительна. Риск, которому мы подвергались до сих пор, может статься, – сущая безделица по сравнению с тем, который угрожает нам в будущем, но ради достижения наших целей мы должны отважиться на него, Мэриан. Я не настолько опрометчив, чтобы вступать в единоборство с таким человеком, как граф Фоско, не подготовившись хорошенько предварительно. Я научился терпению, я умею ждать. Пусть граф поверит, что его слова возымели свое действие; пусть ничего о нас не знает и не слышит; пусть почувствует себя в полной безопасности. Если я не слишком ошибаюсь, присущие его натуре самомнение и заносчивость ускорят развязку. По этой причине я буду выжидать. Но есть и другая, гораздо более важная причина. Мое положение в отношении вас, Мэриан, и в отношении Лоры должно стать более определенным, прежде чем я прибегну к последнему средству призвать графа Фоско к ответу.
Она подвинулась ближе и удивленно взглянула на меня.
– Каким образом ваше положение может стать более определенным? – спросила она.
– Я скажу вам, когда придет время, – отвечал я. – Оно еще не настало, – может быть, оно никогда не настанет. Может быть, я никогда не упомяну об этом Лоре, а теперь должен молчать даже перед вами, пока не уверюсь, что имею на это право и могу говорить, не боясь причинить вам вреда. Оставим этот предмет. Поговорим о более неотложных вопросах, требующих нашего внимания. Вы скрыли от Лоры, великодушно скрыли от нее смерть ее мужа…
– О Уолтер! Без сомнения, пройдет еще немало времени, прежде чем мы скажем ей об этом, правда?
– Нет, Мэриан, лучше вам рассказать ей теперь, пока она не прознала о смерти сэра Персиваля как-нибудь случайно. Избавьте ее от всех подробностей, но скажите ей – очень мягко, очень осторожно, – скажите ей, что он умер.
– У вас есть еще причина, чтобы она узнала о смерти своего мужа, помимо той, что вы назвали, Уолтер?
– Да.
– И она имеет отношение к тому, о чем вы не хотите до времени говорить мне и о чем, может статься, никогда не скажете Лоре?
Она выделила голосом свои последние слова. Я отвечал ей утвердительно.
Лицо ее побледнело. С минуту она смотрела на меня с печальным и задумчивым интересом. Непривычная нежность затрепетала в ее темных глазах и смягчила выражение лица, когда взгляд ее скользнул в сторону пустого кресла, на котором совсем недавно сидела милая спутница всех наших радостей и печалей.
– Думаю, я поняла, – сказала она. – Я обязана сказать ей о смерти ее мужа ради нее и ради вас, Уолтер.
Она вздохнула, на мгновение задержала мою руку в своей, затем быстро отпустила ее и вышла из комнаты. На следующий день Лора уже знала, что его смерть принесла ей освобождение и что ошибка и несчастье ее жизни похоронены в его могиле.
Его имя больше никогда не упоминалось меж нами. С этого момента мы избегали в разговорах любых, даже самых незначительных намеков на тему его смерти, с той же тщательностью мы избегали намеков и на ту, другую тему, время для которой, по нашему обоюдному с Мэриан согласию, еще не пришло. Но мы постоянно думали об этом и жили этой мыслью. С еще большей, чем прежде, тревогой, иногда ожидая и надеясь, иногда ожидая и боясь, мы оба наблюдали за Лорой, пока наконец не настанет тот час, когда я смогу сказать…
Постепенно мы вернулись к своему обычному образу жизни. Я возобновил мою ежедневную работу, прерванную поездкой в Хэмпшир. Новая квартира стоила нам больше, чем мы платили за наши прежние маленькие и менее удобные комнаты; к тому же и без того возросшее по этой причине напряжение еще больше увеличивала сомнительность наших будущих перспектив. Непредвиденные обстоятельства, случись они в нашей жизни, могли бы в одночасье истощить наш скудный денежный фонд в банке, и тогда нам пришлось бы рассчитывать исключительно на мой заработок. Для улучшения положения, в котором мы оказались, мне было необходимо найти более стабильную и прибыльную работу, нежели та, которую мне предлагали до сих пор, – и я прилежно принялся за дело.
Но не стоит думать, что в этот период покоя и уединения, о котором я теперь пишу, я не стремился больше к той цели, с которой были связаны все мои помыслы и поступки. Эта цель месяц за месяцем ни на мгновение не ослабевала, не отпускала меня. Медленное вызревание ее предоставило мне возможность предпринять меры предосторожности, отдать долг благодарности и найти ответ на один остававшийся до сих пор неразрешенным вопрос.
Меры предосторожности, разумеется, относились к графу. Было крайне важно по возможности выяснить, собирается ли он в силу собственных планов оставаться в Англии – или же, иными словами, оставаться в пределах досягаемости для меня. Установить это мне удалось самым незатейливым образом. Адрес его в Сент-Джонс-Вуде был мне известен. Я порасспрашивал в окрестностях и нашел агента, в чьем распоряжении находился меблированный дом, в котором проживал граф, отправился к этому человеку и спросил, будет ли в обозримом будущем сдаваться внаем дом номер пять по Форест-Роуд. Ответ был отрицательным. Мне сказали, что иностранный джентльмен, занимающий в настоящее время эту резиденцию, возобновил договор еще на шесть месяцев и останется здесь до конца июня будущего года. А наш разговор с агентом состоялся в начале декабря. Все мои страхи улеглись – граф не ускользнет от меня.
Долг благодарности привел меня снова к миссис Клеменс. Я обещал ей вернуться и рассказать те подробности о смерти и похоронах Анны Кэтерик, которые был вынужден скрыть при нашем первом свидании. Обстоятельства переменились, теперь ничто не препятствовало мне посвятить добрую женщину в историю заговора в той степени, в которой это было необходимо. Искренняя симпатия и дружеское расположение к миссис Клеменс торопили меня исполнить данное ей обещание, и я исполнил его со всей добросовестностью и деликатностью. Не к чему отягощать эти страницы рассказом о нашем свидании. Скажу только, что встреча с миссис Клеменс напомнила мне об одном оставшемся неразрешенным вопросе, ответ на который мне еще предстояло отыскать, – вопросе о происхождении Анны Кэтерик по отцовской линии.
Множество мелких соображений относительно этого вопроса, ничего не значащих сами по себе, но чрезвычайно важных в своей совокупности, привели меня к выводу, в верности которого я решил убедиться. Заручившись согласием Мэриан, я написал майору Донторну в Варнек-Холл (где миссис Кэтерик провела в услужении несколько лет до своего замужества) с просьбой ответить на некоторые мои вопросы. Расспрашивал я его от имени Мэриан, упомянув, что мои вопросы имеют непосредственное отношение к истории ее семьи, что должно было объяснить ему все и извинить мое письмо. Когда я писал его, я не был уверен, что майор Донторн еще жив, но отправил письмо на случай, если он все же жив и захочет мне ответить.