Через два дня пришло подтверждение того, что майор Донторн жив и готов нам помочь.
Мысль, родившаяся в моей голове, когда я писал ему, и сущность моих расспросов станут совершенно очевидны читателю из его ответов. В своем письме он сообщил мне следующие важные факты.
Во-первых, «покойный сэр Персиваль Глайд из Блэкуотер-Парка» никогда не бывал в Варнек-Холле. Ни сам майор, ни кто-либо из членов его семьи не были знакомы с почившим джентльменом.
Во-вторых, «покойный мистер Филипп Фэрли из Лиммеридж-Хауса» был в молодости близким другом и частым гостем майора Донторна. Освежив свою память с помощью старых писем и иных бумаг, майор мог с уверенностью сказать, что мистер Филипп Фэрли гостил в Варнек-Холле в августе 1826 года и что он оставался там поохотиться весь сентябрь и часть последовавшего за ним октября. Потом он, если память не изменяла майору, уехал в Шотландию и довольно долгое время не возвращался в Варнек-Холл, куда снова приехал, уже будучи женатым.
Сами по себе факты эти не представляли большой ценности, но в связи с другими, известными нам с Мэриан, они вели к одному простому и неопровержимому выводу.
Зная теперь, что мистер Филипп Фэрли был в Варнек-Холле осенью 1826 года и что в это же время там жила в услужении миссис Кэтерик, мы знали также: первое – что Анна родилась в июне 1827 года; второе – что она имела необыкновенное внешнее сходство с Лорой; и третье – что сама Лора поразительно походила на своего отца. Мистер Филипп Фэрли принадлежал к числу красивейших мужчин своего времени. Во всем отличавшийся от своего брата Фредерика, он был любимцем и баловнем великосветского общества, особенно женщин, веселый, легкомысленный, увлекающийся, любвеобильный, чрезвычайно щедрый, по природе своей не совсем твердый в убеждениях и совершенно беззаботный относительно нравственных обязательств там, где дело касалось женщин. Таковы были известные нам факты. Таков был характер этого человека. Полагаю, нет никакой необходимости указывать на вывод, который напрашивался сам собой?
Прочитанное в свете этих новых фактов письмо миссис Кэтерик, вопреки ей самой, лишь подтверждало заключение, к которому я пришел. В нем она описала миссис Фэрли как «удивительно некрасивую женщину, заполучившую и женившую на себе одного из самых привлекательных мужчин в Англии». Это заявление было безосновательно и не имело отношения к действительности. Завистливая ревность (которая в женщине, подобной миссис Кэтерик, и должна была проявиться именно в такой мелочной злобе) показалась мне единственной причиной для проявления той особенной дерзости, с какой она отозвалась о миссис Фэрли при таких обстоятельствах, где это вовсе не было необходимо.
При упоминании о миссис Фэрли у нас, естественно, возникает новый вопрос: подозревала ли она когда-нибудь, чьим ребенком была маленькая девочка, которую привели к ней в Лиммеридж?
Свидетельство Мэриан давало на сей счет однозначный ответ. Письмо миссис Фэрли своему мужу, когда-то прочитанное мне Мэриан, то письмо, в котором она упоминала о сходстве между Анной и Лорой и сообщала о своей привязанности к маленькой незнакомке, было, без всякого сомнения, написано искренне, от чистого сердца. По дальнейшем размышлении представляется весьма сомнительным, что сам мистер Филипп Фэрли был гораздо ближе, чем его жена, к разгадке внешнего сходства двух девочек. Позорные обстоятельства, при которых миссис Кэтерик вышла замуж, желая сохранить незапятнанной свою репутацию, вынуждали ее молчать из предосторожности, а возможно, и из гордости, если предположить, что у нее были все средства написать отцу своего будущего ребенка в его отсутствие.
Когда в моем мозгу мелькнула эта догадка, мне вспомнились обличающие слова Священного Писания, о которых все мы, каждый в свое время, думали с удивлением и благоговейным трепетом: «Грехи отцов падут на головы детей их». Если бы не роковое сходство между двумя дочерьми одного отца, заговор, невинным орудием которого стала Анна, а невинной жертвой – Лора, никогда не мог бы быть задуман и осуществлен. С какой точной, с какой ужасающей прямотой длинная цепь событий вела от легкомысленного проступка, совершенного отцом, к жестокой обиде, нанесенной его ребенку!
Вслед за этими в голову мне пришли и другие мысли, которые унесли меня к небольшому камберлендскому кладбищу, где покоилась теперь Анна Кэтерик. Мне вспомнились минувшие дни, когда я встретил ее у могилы миссис Фэрли, встретил ее в последний раз. Мне вспомнились бедные, слабые руки, обнимавшие надгробный памятник, усталые, скорбные слова, которые она шептала, обращаясь к мертвым останкам своей покровительницы и друга: «О, если бы я могла умереть и упокоиться рядом с вами!» Прошло немногим более года с тех пор, как она прошептала это пожелание, – и как неисповедимо, как страшно оно сбылось! Слова, сказанные ею Лоре на берегу озера, эти слова стали теперь явью: «О, если бы только меня похоронили рядом с вашей матушкой! Если бы я могла пробудиться подле нее, когда ангел вострубит в свою трубу и мертвые восстанут из могил!» Но какое страшное преступление и ужасы, какие темные изгибы на пути к смерти привели несчастное создание к тому, что свое последнее прибежище она обрела там, где при жизни даже не надеялась его обрести!
Итак, призрачная фигура, являвшаяся на этих страницах так же, как являлась и в моей жизни, навеки скрылась в непроглядной тьме. Словно тень, впервые она предстала передо мной в одиночестве ночи. Словно тень, скользнула она в одиночество смерти.
Прошло четыре месяца. Настал апрель – месяц весны, месяц перемен.
Зима пролетела спокойно и счастливо в нашем новом доме. Я употребил все свое свободное время к улучшению нашего положения – расширил источники моего заработка и поставил наши материальные дела на более прочную основу. Освободившись от постоянной неуверенности и беспокойства относительно нашего будущего, которые в течение столь долгого времени жестоко терзали ее, Мэриан вновь воспрянула духом; природная энергия ее характера снова начала утверждаться в ней, однако к ней пока не вернулись, во всяком случае в полной мере, непринужденность и жизнерадостность прежних дней.
Лора оказалась более восприимчивой к переменам, чем ее сестра, и со всей очевидностью демонстрировала благотворное, исцеляющее влияние на себя новой жизни. Усталое и изнуренное выражение, преждевременно состарившее ее лицо, быстро сходило с него; былое очарование возвращалось к ней вместе с ее прежней красотой. Внимательно наблюдая за ней, я различал в ней только одно серьезное последствие заговора, угрожавшего в недавнем прошлом ее рассудку и жизни. Ее воспоминания о событиях, начиная с той минуты, как она покинула Блэкуотер-Парк, до нашей встречи на кладбище в Лиммеридже, были безвозвратно утрачены, без какой-либо надежды на восстановление. При малейшем намеке на этот период она менялась в лице, снова начинала дрожать, слова ее становились бессвязными, память беспомощно блуждала и терялась в прошлом. В этом, и только в этом ее раны оказались глубокими настолько, что едва ли их когда-нибудь удастся окончательно исцелить.
Во всех иных отношениях она теперь была настолько близка к выздоровлению, что порой, в самые лучшие и счастливые свои дни, выглядела и говорила совсем как прежняя Лора. Последствия этой радостной перемены, естественно, сказались на нас обоих. С ее и с моей стороны от долгого сна пробудились нетленные воспоминания нашей прошлой жизни в Камберленде, и это были – все, как одно, – воспоминания о нашей любви.
Мало-помалу, совершенно незаметно наши с ней повседневные отношения становились все более натянутыми. Нежные слова, которые я так непринужденно говорил ей в дни ее горестей и страданий, теперь замирали на моих устах. В то время, когда все мои мысли занимал страх потерять ее, я всегда целовал ее на ночь и утром при встрече. Эти поцелуи теперь прекратились между нами, словно их никогда и не было. Наши руки снова дрожали, когда встречались. Мы почти не смотрели друг на друга в отсутствие Мэриан. Все чаще разговор между нами затихал, если мы оставались одни. Случайное прикосновение к ней заставляло мое сердце биться так же сильно, как оно когда-то билось в Лиммеридже, – я видел, как в ответ нежно розовели ее щеки, будто мы вернулись в Камберленд и снова бродим по его холмам – учитель и ученица. Иногда она надолго замолкала, погружаясь в глубокие размышления, но всегда отрицала, что думала о чем-то, когда Мэриан спрашивала ее об этом. Однажды я удивил себя самого тем, что, позабыв о своей работе, размечтался над маленьким акварельным портретом Лоры, написанным мною в беседке, где мы впервые встретились, так же как когда-то я, бывало, забывал о своей работе над гравюрами из собрания мистера Фэрли, замечтавшись над этим же самым портретом, когда он был еще только закончен. Как ни изменились с тех пор обстоятельства, золотые дни нашего прошлого, казалось, воскресли для нас вместе с нашей воскресшей любовью. Время как будто отбросило нас назад на обломках наших прошлых надежд к давно знакомым берегам!
Любой другой женщине я давно мог бы сказать решающие слова, которые все еще не решался сказать ей. Полная беспомощность ее положения, ее одиночество и зависимость от терпеливой нежности, с которой я обращался с ней, боясь преждевременно потревожить ее сокровенные чувства, которые своим грубым инстинктом мужчины я, быть может, не умел угадать, – эти соображения и другие, подобные им, вселяли в меня неуверенность и заставляли молчать. И все же я понимал, что наша обоюдная сдержанность должна прийти к концу, что в будущем наши отношения должны непременно измениться и что ответственность за эту перемену главным образом лежит на мне.
Чем больше я думал, тем труднее мне представлялась попытка изменить это положение, пока домашняя обстановка, в которой мы всю зиму прожили бок о бок, будет оставаться прежней. Не могу объяснить причудливого расположения духа, которое породило во мне это чувство, но, однако же, мной завладела мысль, что неожиданная перемена места и обстоятельств позволила бы нам иначе взглянуть друг на друга, нежели мы привыкли видеть себя в обыденной жизни, и тем самым подготовила бы мое объяснение, которое Лора и Мэриан смогли бы выслушать довольно легко, не испытывая при этом смущения.