Поэтому однажды утром я сказал, что, по моему мнению, все мы заслужили небольшой отдых и можем отправиться в путешествие. После непродолжительного обсуждения было решено, что мы поедем на море недели на две.
На следующий день мы уехали из Фулхэма в тихий городок на южном побережье. В это раннее время года сезон еще не начался и мы были единственными приезжими. Скалы, морской берег и ежедневные прогулки – все это мы нашли в полном уединении, весьма приятном для нас. Воздух был теплым, чудесные виды на холмы, леса и морские просторы постоянно разнообразила игра света и тени, так свойственная апрельскому солнцу, то прячущемуся, то появляющемуся из-за облаков, а под нашими окнами беспрестанно волновалось неугомонное море, оно словно чувствовало, подобно земле, сияние и свежесть весны.
Я счел себя обязанным посоветоваться с Мэриан, прежде чем заговорю с Лорой, и впоследствии руководствоваться ее советом.
На третий день после нашего приезда мне представилась удобная возможность поговорить с Мэриан наедине. Едва мы взглянули друг на друга, как своим тонким чутьем она сразу угадала, какая мысль владеет мной. Со своей обычной прямотой и решимостью она заговорила первая.
– Вы думаете о том, о чем мы с вами беседовали в тот вечер, когда вы вернулись из Хэмпшира, – сказала она. – Я уже давно жду, чтобы вы наконец заговорили об этом. В нашей маленькой семье должны произойти перемены, Уолтер. Мы не можем продолжать жить как раньше. Я вижу это так же ясно, как и вы, так же ясно, как видит это Лора, хотя она и не говорит ничего. У меня такое чувство, будто вернулись старые камберлендские времена! Мы с вами снова вместе, и снова между нами то, что интересует нас больше всего, – Лора. Я почти могу вообразить, что эта комната – беседка в Лиммеридже и что эти волны плещут у нашего родного берега.
– В те дни я руководствовался вашими советами, – сказал я, – и теперь, Мэриан, веря вам в десять раз больше, чем тогда, я снова готов последовать вашему совету.
В ответ она только молча пожала мне руку. Я понял, что мое воспоминание глубоко тронуло ее. Мы сидели у окна, и, пока я говорил, а она слушала, мы глядели на великолепие заходящего солнца, величественно отражавшегося в морской глади.
– К чему бы ни привела доверительная беседа между нами, – сказал я, – радостью она обернется для меня или печалью, интересы Лоры неизменно останутся для меня превыше всего. Когда мы уедем отсюда, в независимости от того, какие отношения будут связывать нас троих в этот момент, мое решение вырвать из графа Фоско признание, которое мне не удалось получить от его сообщника, вернется со мной в Лондон так же верно, как вернусь туда я сам. Ни вы, ни я не можем сказать наверняка, что́ предпримет этот человек против меня, если мне удастся загнать его в угол, зато, судя по его словам и поступкам, мы можем предположить, что он способен нанести мне удар – через Лору – без всяких колебаний и малейших угрызений совести. В нашем теперешнем положении я не имею на нее никаких прав, которые одобрило бы общественное мнение и закон и которые укрепили бы меня в моей готовности бороться против графа и защищать Лору. Это ставит меня в заведомо невыгодное положение. Если мне придется в открытую выступить против графа, я должен быть спокоен за благополучие Лоры, я должен вступить в этот поединок с ним во имя моей жены. Пока что вы согласны со мной, Мэриан?
– С каждым вашим словом, – отвечала она.
– Я не буду говорить о своих чувствах, – продолжал я, – не стану взывать к моей любви, пережившей все перемены и потрясения. Единственное оправдание моему дерзновению посметь думать и говорить о ней как о своей жене основывается на том, о чем я только что сказал. Если возможность вынудить у графа признание является, а я полагаю, что так оно и есть, последней возможностью публично установить тот факт, что Лора жива, то наименее эгоистическая причина, которую я могу привести для нашего брака, должна быть признана не только мной, но и вами. Но, быть может, я не прав в своих рассуждениях и в нашей власти имеется иное средство для достижения нашей цели, более надежное и менее опасное? Но как я ни старался отыскать его, как ни ломал себе голову, найти его я так и не смог. А вы?
– Нет. Я тоже думала об этом, но все напрасно.
– По всей вероятности, вам в голову приходили те же соображения относительно этого сложного вопроса, какие приходили и мне. Не следует ли нам вернуться с ней в Лиммеридж теперь, когда она снова стала похожа на себя прежнюю, и положиться на то, что там ее узнают жители деревни или ученики в школе? Не следует ли нам провести экспертизу ее почерка? Предположим, мы бы это сделали. Предположим, ее узнали бы и установили, что ее почерк – почерк Лоры Фэрли. Но ведь оба эти факта дали бы нам не более чем прекрасное основание обратиться в суд, и только. Примет ли все это мистер Фэрли как доказательство подлинности ее личности, вопреки свидетельству ее родной тетки, медицинскому заключению о смерти, факту похорон и надгробной надписи. Нет! Нам удалось бы всего лишь заронить серьезные сомнения относительно ее мнимой смерти, сомнения, которые можно будет развеять только путем законного расследования. Предположим, у нас имелось бы в наличии достаточно денег (которых у нас определенно нет), чтобы довести этот процесс до конца. Предположим, что нам удалось бы переубедить мистера Фэрли и опровергнуть лживые показания графа и его жены и все прочие лживые свидетельства. Предположим, что после опознания Лору уже никак нельзя было бы принять за Анну Кэтерик, что мы смогли бы объявить, что ее почерк подделан, – все это не более чем допущение, основанное на очевидной возможности разрушить доказательства наших врагов. Но давайте спросим сами себя, какие последствия будет иметь первый же заданный самой Лоре вопрос насчет заговора? Мы прекрасно знаем, какие это будут последствия, поскольку нам известно, что она абсолютно ничего не помнит о том, что произошло с ней тогда в Лондоне. Будут ли ее допрашивать с глазу на глаз или публично, в зале суда, она все равно не сможет своими показаниями помочь себе в собственном деле. Если вам это не столь же очевидно, как мне, Мэриан, мы завтра же отправимся в Лиммеридж – и посмотрим, к чему это приведет.
– Я вижу все это так же ясно, Уолтер. Даже если бы мы смогли оплатить все судебные издержки, даже если бы в конце концов мы выиграли наше дело, проволочка была бы для нас невыносима, бесконечное ожидание, пребывание в неизвестности после всего того, что мы уже выстрадали, было бы для нас мучительным. И вы совершенно правы в том, что поездка в Лиммеридж лишена смысла. Я хотела бы разделять и вашу уверенность в собственной правоте, когда вы говорите о своей решимости прибегнуть к этому последнему средству с графом. Но принесет ли оно какую-нибудь пользу?
– Без всякого сомнения! Это даст нам возможность восстановить дату отъезда Лоры в Лондон. Не стану возвращаться к причинам, их я уже называл вам ранее, причины, в силу которых я по-прежнему твердо уверен в том, что между датой отъезда Лоры из Блэкуотера и датой, указанной в медицинском свидетельстве о ее смерти, существует несоответствие. Это единственная уязвимая точка во всем заговоре. Он развалится на мелкие кусочки, если мы подступим к нему с этой стороны, а средство для раскрытия этого заговора находится в руках у графа. Если мне удастся добиться от графа подтверждения моей догадки, цель вашей и моей жизни будет достигнута. Если же у меня ничего не выйдет, то ничто больше не сможет загладить причиненное Лоре зло.
– Вы боитесь потерпеть неудачу, Уолтер?
– Я не смею рассчитывать на успех, Мэриан, вот почему я говорю с вами теперь так прямо и откровенно. По моему глубокому убеждению, Лоре практически не на что надеяться относительно ее будущности. Состояние свое она потеряла, а последний шанс на восстановление ее в правах зависит от милосердия ее злейшего врага – человека, совершенно неуязвимого в настоящий момент, который может остаться таковым до самого конца. И вот теперь, когда она все потеряла и вряд ли обретет свое прежнее имя и положение в обществе, когда будущее ее туманно, бедный учитель рисования может наконец открыть ей свое сердце. В дни ее процветания и благополучия, Мэриан, я был всего лишь ее учителем рисования, который водил ее рукой. Теперь, когда она одинока и несчастна, я прошу ее руки, Мэриан, я прошу ее стать моей женой!
Глаза Мэриан глядели на меня с теплым участием. Я более не мог сказать ни слова. Сердце мое было переполнено, губы дрожали. Сам того не желая, я оказался в опасном положении, рискуя вызвать в ней жалость. Я встал, чтобы уйти. Мэриан тоже поднялась со стула, мягко положила мне руку на плечо и удержала меня.
– Уолтер! – сказала она. – Однажды я уже разлучила вас, искренне полагая, что делаю это ради вашего и ее блага. Подождите здесь, брат мой! Подождите, мой дражайший, мой самый лучший друг, пока сюда не придет Лора и не скажет вам, что я сделаю теперь!
Впервые с того прощального утра в Лиммеридже она коснулась губами моего лба. Слезинка стекла у нее по щеке и упала мне на лицо, когда она целовала меня. Она быстро отвернулась, указала мне на стул, с которого я только что встал, и вышла.
Я сел у окна, ожидая развязки этой критической минуты, от которой зависела вся моя жизнь. От переполнявшего меня волнения я не мог ни о чем думать, ни на чем сосредоточиться, но до боли остро воспринимал все окружающее. Солнце стало слепить меня своим ярким светом; белые чайки, кружившие вдали над морем, казалось, пролетали прямо перед моим лицом; тихий рокот волн у берега отдавался громовыми раскатами в моих ушах.
Дверь открылась, и на пороге показалась Лора. Точно так она появилась в столовой Лиммеридж-Хауса в то утро, когда мы расстались. Тогда, исполненная печалью и сомнением, она шла ко мне, ступая медленно и нерешительно. Теперь она спешила ко мне на крыльях счастья, с сияющим лицом. В собственном порыве ее ласковые руки обняли меня, в собственном порыве нежные губы ее приблизились к моим.