Она снова появилась примерно через минуту:
– Граф приветствует вас и просит сообщить, по какому делу вы хотите его видеть.
– Передайте ему мое ответное приветствие и скажите, – отвечал я, – что о своем деле я стану разговаривать только с ним самим.
Служанка опять ушла, затем снова вернулась и на этот раз попросила меня войти.
Я последовал за нею. Через минуту я был в доме графа Фоско.
В холле не было лампы, но при тусклом свете свечи, которую горничная принесла с собой из кухни, я увидел, как из одной из комнат нижнего этажа бесшумно выскользнула пожилая дама. Она бросила на меня злобный взгляд, когда я входил в дом, но, не вымолвив ни слова и не ответив на мой поклон, стала медленно подниматься по лестнице. Мое знакомство с дневником Мэриан не оставило во мне и следа сомнения – пожилая дама была мадам Фоско.
Служанка привела меня в комнату, которую только что покинула графиня. Я вошел в нее и очутился лицом к лицу с графом.
Он был все еще в вечернем костюме, кроме фрака, который он бросил на стул. Рукава его рубашки были закатаны чуть выше запястий. По одну сторону от графа стоял саквояж, по другую – сундук. По всей комнате были разбросаны книги, бумаги, одежда. Около двери на столе стояла клетка с белыми мышами, так хорошо знакомая мне по описанию Мэриан. Канарейки и какаду, по всей вероятности, находились в какой-то другой комнате. Я застал графа сидящим перед сундуком, который он упаковывал. Он встал, чтобы принять меня, держа в руках какие-то бумаги. Лицо его еще хранило отчетливые следы потрясения, пережитого им в театре. Толстые щеки обвисли, холодные серые глаза настороженно следили за мной, его голос, облик и манеры – все существо его выражало сильнейшее подозрение, когда он шагнул мне навстречу и подчеркнуто вежливо предложил мне сесть.
– Вы пришли по делу, сэр? – спросил он. – Я теряюсь в догадках, о чем может идти речь.
Нескрываемое любопытство, с которым он меня рассматривал, убедило меня, что он не заметил меня в Опере. Сначала он увидел Песку, и с той минуты и до самого своего ухода из театра он уже не обращал внимания больше ни на кого из окружающих. Мое имя, конечно, предупредило его о моих враждебных намерениях, но, казалось, он действительно не подозревает, с какой целью я пришел к нему.
– Я очень рад, что застал вас дома, – сказал я. – Похоже, вы собираетесь предпринять путешествие?
– Ваше дело имеет какое-то отношение к моему отъезду?
– В некоторой степени.
– В какой же именно? Вам известно, куда я уезжаю?
– Нет. Но зато мне известно, почему вы уезжаете из Лондона.
Он со скоростью мысли проскользнул мимо меня к двери, запер ее и положил ключ к себе в карман.
– Мы с вами превосходно знаем друг друга, хоть и заочно, мистер Хартрайт, – сказал он. – Вам, случайно, не приходило в голову, когда вы сюда шли, что я не из тех, с кем можно шутить?
– Конечно приходило, – отвечал я, – и я здесь не для того, чтобы шутить с вами. Меня привело сюда дело жизни и смерти, и будь даже эта дверь, которую вы заперли, открыта сейчас – никакие ваши слова или поступки не заставили бы меня уйти отсюда.
Я прошел вглубь комнаты и стал напротив него на ковре у камина. Он придвинул стул к двери и уселся на него, положив левую руку на стол. Рядом с графом стояла клетка с белыми мышами; маленькие создания проснулись, когда рука их хозяина тяжело опустилась на стол, и, глядя на него, повысовывали мордочки через цветные прутья своего причудливого домика.
– «Дело о жизни и смерти», – повторил он тихо. – Эти слова более серьезны, возможно, чем вы думаете. Что вы имеете в виду?
– То, что сказал.
Пот выступил на его широком лбу. Левая его рука подвинулась к краю стола. В столе был ящик с замком, в замке торчал ключ. Пальцы графа сжали ключ, но не поворачивали его.
– Итак, вам известно, почему я покидаю Лондон? – продолжал он. – Назовите эту причину, сделайте одолжение. – С этими словами он повернул ключ и открыл ящик.
– Я сделаю больше, – отвечал я, – я покажу вам причину, если пожелаете.
– Как же вы собираетесь это сделать?
– Вы сняли фрак, – сказал я. – Засучите левый рукав вашей рубашки, и вы увидите эту причину.
На его лице появилась та же свинцовая бледность, какую я заметил у него в театре. Глаза, холодно смотревшие на меня в упор, недобро сверкнули. Он молчал. Рука его медленно выдвинула ящик и незаметно скользнула внутрь. Раздался скрежет чего-то тяжелого, что граф придвинул к себе в ящике и чего я не мог видеть. Воцарившаяся вслед за этим тишина была столь пронзительной, что с места, где я стоял, стало слышно, как мыши грызут прутья своей клетки.
Жизнь моя висела на волоске, я это знал. В эту последнюю минуту я думал его мыслями, я осязал его пальцами; я не секунды не сомневался, что именно он скрывал от меня в ящике, как будто видел эту вещь собственными глазами.
– Подождите, – сказал я. – Вы заперли дверь, вы видите – я не двигаюсь и у меня в руках ничего нет. Подождите немного. Я должен вам сказать кое-что еще.
– Вы сказали достаточно, – отвечал он с внезапным спокойствием, до того неестественным и зловещим, что оно заставило меня занервничать гораздо сильнее, чем это могла бы сделать самая яростная вспышка его гнева. – Если вы не возражаете, мне самому нужна минута для размышления, если позволите. Вы догадываетесь, о чем я хочу подумать?
– Возможно.
– Я думаю, – сказал он тихо, – насколько увеличится беспорядок в этой комнате, если я вышибу вам сейчас мозги и они разлетятся по стенам и ковру у камина.
По выражению его лица я понял, что, если бы в ту минуту я только пошевелился, он непременно исполнил бы свою угрозу.
– Советую вам прочесть две строчки из записки, которую я принес с собой, прежде чем покончить с этим вопросом, – возразил я.
По-видимому, мое предложение возбудило его любопытство. Он кивнул. Я вынул ответ Пески на мое письмо, протянул его графу и снова стал у камина.
Он прочитал ее вслух:
Ваше письмо получено. Если в назначенное время я не увижу Вас или не получу от Вас известий, то с боем часов я сломаю печать.
Другому человеку на его месте понадобилось бы объяснение этих слов – граф не нуждался в объяснении. Прочитав записку, он в ту же минуту понял, какую меру предосторожности я избрал для себя, будто лично присутствовал при моих приготовлениях. Выражение его лица мгновенно изменилось, и он вынул из ящика пустую руку.
– Я не запираю этот ящик, мистер Хартрайт, – сказал он, – и не говорю, что не стану вышибать вам мозги, но я справедлив даже по отношению к своим врагам и готов заблаговременно признать, что эти мозги умнее, чем я думал. Приступим к делу, сэр! Вам что-то нужно от меня?
– Да, нужно, и я намерен это получить.
– На каких условиях?
– Без всяких условий!
Рука графа снова скользнула в ящик.
– Ба! Мы с вами ходим по кругу, и ваши умные мозги снова в опасности, – сказал он. – Ваш тон неуместно дерзок, сэр, умерьте его! Застрелив вас на том самом месте, где вы сейчас стоите, я меньше рискую, нежели позволив вам покинуть этот дом, разве что вы покинете его, приняв условия, которые я сам назову и одобрю. Сейчас вы имеете дело не с моим покойным другом – вы встретились лицом к лицу с Фоско! Если бы ступенями на пути к моей безопасности стали даже двадцать мистеров Хартрайтов, я, не задумываясь, прошел бы по ним, как по камням, поддерживаемый моим возвышенным равнодушием, балансируя с помощью моего непроницаемого спокойствия. Проявите уважение, если вы дорожите собственной жизнью! Я требую, чтобы вы ответили на три вопроса, прежде чем назовете свое желание. Выслушайте их – это необходимо для нашего дальнейшего разговора. Отвечайте на них – это важно лично для меня. – Он поднял вверх один из пальцев правой руки. – Первый вопрос, – сказал он. – Вы пришли сюда с информацией, которая может оказаться как ложной, так и справедливой, – откуда у вас эти сведения?
– Я отказываюсь давать вам ответ на этот вопрос.
– Не важно, я все равно узнаю. Если эти сведения верны – заметьте, я произношу слово «если» со всей силой моей решимости, – вы получили возможность торговать ими здесь в силу собственной измены или измены кого-то другого. Я отмечаю это обстоятельство в своей памяти, которая ничего не забывает, для его дальнейшего использования в будущем и продолжаю. – Он поднял второй палец. – Второй вопрос. Строки, которые вы дали мне прочитать, без подписи. Кто их написал?
– Человек, на которого у меня есть все основания полагаться и которого у вас есть все основания бояться.
Мой ответ попал в цель. Левая рука графа заметно дрогнула в ящике.
– Сколько времени вы мне даете, – задал он свой третий вопрос более миролюбивым тоном, – до того как пробьют часы и ваше письмо будет распечатано?
– Достаточно, чтобы вы приняли мои условия, – отвечал я.
– Скажите точнее, мистер Хартрайт. Сколько ударов должны пробить часы?
– Девять, завтра утром.
– Девять, завтра утром? Ага! Ваша ловушка захлопнется прежде, чем я успею выправить паспорт и уехать из Лондона. Но не раньше, я полагаю? Впрочем, посмотрим. Я могу оставить вас здесь в качестве заложника и договориться, чтобы вы послали за вашим письмом до того, как я отпущу вас. Пока же, будьте столь любезны, изложите ваши условия.
– Вы их услышите. Они очень несложны и вскоре будут названы. Вы, конечно, знаете, чьи интересы я представляю, приехав сюда?
Он улыбнулся, пребывая в удивительно спокойном расположении духа, и небрежно взмахнул правой рукой:
– Рискну сделать предположение. Разумеется, интересы какой-то дамы?
– Интересы моей жены.
Впервые за весь наш разговор он взглянул на меня с самым неподдельным выражением на лице, какое только появлялось у него в моем присутствии, – выражением крайнего изумления. Я понял, что с этой минуты он перестал видеть во мне угрозу. Он тотчас же запер ящик стола, скрестил руки на груди и стал слушать меня с насмешливым вниманием.