Я устроил все таким образом, чтобы провести этот предшествующий грядущим трудам период отдохновения, о котором я только что упомянул, в роскошной усадьбе моего покойного, горячо оплакиваемого друга сэра Персиваля Глайда. Он приехал с континента со своей женой. Я приехал – с моей. Англия – страна домашнего благоденствия. Как удачно, что мы оба приехали сюда, пребывая в столь подходящих для этого места семейных обстоятельствах!
Узы дружбы, связывающие меня с Персивалем, укрепились в те дни благодаря трогательному сходству нашего материального положения. Мы оба нуждались в деньгах. Безграничная необходимость! Всеобщая потребность! Есть ли на свете хоть один цивилизованный человек, который не сочувствовал бы нам? Каким безразличным ко всему он должен был бы быть! Или каким богатым!
Я не стану вдаваться в отвратительные подробности этой прискорбной темы. Моя душа гнушается ими. С римской суровостью я показываю всем и каждому свой пустой кошелек, а заодно и пустой кошелек Персиваля. Позволим этому факту считаться раз и навсегда установленным и проследуем дальше.
В усадьбе нас встретило великолепное создание, которое запечатлено в моем сердце под именем Мэриан и которое в холодной атмосфере светского общества больше известно как мисс Холкомб.
Праведное Небо! С какой непостижимой стремительностью я научился восхищаться этой женщиной! В свои шестьдесят лет я боготворил ее с вулканическим пылом восемнадцатилетнего юноши. Все золото моей богатой натуры было безнадежно брошено к ее ногам. Моей жене – моему бедному ангелу! – моей жене, обожающей меня, доставались лишь шиллинги и пенсы. Таков Мир, таков Человек, такова Любовь! Кто мы, спрашиваю я, как не марионетки площадного театра? О всемогущая Судьба, дергай нас за веревочки бережно, заставляя плясать на нашей жалкой, маленькой сцене!
Предыдущие строки, правильно понятые, выражают целую философскую систему. Мою.
Я продолжаю.
Домашний уклад, сложившийся в начале нашего пребывания в Блэкуотер-Парке, с удивительной точностью и глубокой проницательностью описан рукой самой Мэриан. (Простите мне упоительную фамильярность, с какой я называю это возвышенное создание просто по имени.) Близкое знакомство с содержанием ее дневника, доступ к которому я получил тайными путями, невыразимо драгоценными для меня по воспоминаниям, избавляет мое нетерпеливое перо от необходимости касаться темы, которую эта исключительно обстоятельная женщина уже сделала своей.
Интересы – интересы умопомрачительные, грандиозные! – которые тесно связаны с моим пребыванием в Блэкуотер-Парке, начинаются с прискорбной болезни Мэриан.
Положение дел в этот период было чрезвычайно серьезным. Персивалю к определенному сроку были необходимы значительные суммы денег (не говоря уже о малой толике, в которой нуждался я сам), и единственным источником, из которого мы могли бы почерпнуть эти деньги, было состояние его супруги, но ни один фартинг из капитала леди Глайд не мог оказаться в его распоряжении до самой ее смерти. Скверно! Но дальше – больше. У моего горячо оплакиваемого друга имелись свои частные неприятности, о которых деликатность моей бескорыстной привязанности к нему запрещала мне расспрашивать его с излишним любопытством. Я знал лишь, что некая женщина, по имени Анна Кэтерик, скрывалась где-то в окрестностях Блэкуотер-Парка, что она общалась с леди Глайд и что результатом этого общения, возможно, стало раскрытие какой-то тайны, которая могла погубить Персиваля. Он сам говорил мне, что он пропащий человек, если ему не удастся обнаружить Анну Кэтерик и заставить свою жену молчать. Если бы он погиб, что сталось бы с нашими денежными интересами? Даже я, смелый по природе своей человек, содрогался от этой мысли!
Вся мощь моего интеллекта была направлена теперь на розыски Анны Кэтерик. Как бы ни были серьезны наши материальные затруднения, они могли быть отложены на время, необходимость же разыскать эту женщину не допускала ни малейшей отсрочки. Я знал ее только по описаниям, знал, что она очень похожа на леди Глайд. Сей любопытный факт мне сообщили только для того, чтобы помочь мне в моих розысках; когда же я соединил его с дополнительными сведениями о побеге Анны Кэтерик из дома для умалишенных, в моей голове зародилась грандиозная идея, приведшая в дальнейшем к таким потрясающим результатам! Идея моя заключалась в полном отождествлении двух отдельных личностей. Леди Глайд и Анне Кэтерик предстояло поменяться друг с другом именами и судьбами. Чудесным следствием этой перемены должны были стать куш в тридцать тысяч фунтов и вечная сохранность тайны Персиваля.
Моя интуиция (редко подводившая меня) подсказала мне, что в сложившихся обстоятельствах наша невидимая Анна рано или поздно вернется в старую беседку, построенную на берегу Блэкуотерского озера. Туда-то я и отправился, предварительно сообщив миссис Майклсон, домоправительнице, что в случае необходимости меня можно будет отыскать в этом уединенном месте, где я буду погружен в занятия. Я принял за правило – никогда ни из чего не делать ненужных секретов и не вызывать в людях излишней подозрительности только из-за того, что я не был с ними достаточно откровенен. Миссис Майклсон верила мне с самого начала и до конца. Эту почтенную особу (вдову протестантского священника) переполняла вера. Тронутый таким избытком простодушного доверия в женщине столь почтенного возраста, я открыл просторные вместилища моей широкой натуры и поглотил это доверие все целиком.
За то, что я занял место на сторожевом посту у озера, я был вознагражден появлением правда не самой Анны, но женщины, которая заботилась о ней. Эта личность тоже была преисполнена наивной доверчивостью, которую я поглотил, как и в уже упомянутом случае. Предоставляю ей самой (если она еще не сделала этого) описать обстоятельства, при которых она познакомила меня с объектом своих материнских забот. Когда я впервые увидел Анну Кэтерик, она спала. Я был поражен сходством этой несчастной женщины с леди Глайд. При виде лица спящей в моем мозгу стали вырисовываться детали грандиозного плана, во всех его мастерских ходах и комбинациях, плана, который до этого был мне ясен только в общих чертах. В то же самое время сердце мое, всегда подверженное влиянию нежности, исходило в слезах при виде страданий этой бедняжки. Я сейчас же взялся облегчить ее страдания. Другими словами, я снабдил Анну Кэтерик лекарством, необходимым для того, чтобы у нее достало сил совершить поездку в Лондон.
Здесь я считаю своим долгом заявить протест против одного печального заблуждения.
Лучшие годы моей жизни протекли в прилежном изучении медицинских и химических наук. Химия в особенности всегда имела для меня непреодолимую привлекательность благодаря огромной, безграничной власти, которую приобретают познавшие ее. Химики – я утверждаю это с полной ответственностью – могут, если захотят, влиять на судьбы всего человечества. Позвольте мне объяснить этот мой тезис, прежде чем я продолжу.
Говорят, что вселенной управляет разум. Но что управляет разумом? Тело (внимательно следите за ходом моей мысли) находится во власти самого могущественного из всех властителей – химика. Дайте мне, Фоско, прибегнуть к средствам, которые предоставляет химия, – и, когда Шекспир задумает «Гамлета» и сядет за стол, чтобы воплотить в жизнь свой замысел, я несколькими крупинками, подсыпанными в его пищу, воздействуя на его тело, доведу его разум до такого состояния, что из-под его пера начнет выходить самый жалкий вздор, который когда-либо осквернял бумагу. При подобных же обстоятельствах воскресите мне знаменитого Ньютона. Я гарантирую, что, когда он увидит падающее яблоко, он съест его, вместо того чтобы открыть закон притяжения. Обед Нерона, еще не будучи переваренным, превратит его в кротчайшего из людей, а утренний завтрак Александра Македонского уже днем заставит этого героя бежать с поля боя при первом взгляде на врага. Клянусь честью, человечеству повезло, что современные химики волею непостижимого счастливого случая – безобиднейшие из смертных. По большей части – это достойные отцы семейств, содержащие свои лавочки. Некоторые из них – философы, опьяненные звуком собственного голоса, читающего лекции, мечтатели, тратящие жизнь на фантастические бесполезности, или шарлатаны, честолюбие которых не простирается выше исцеления наших мозолей. Таким образом, человечество спасено и безграничное могущество химии поставлено на рабское служение самым поверхностным и незначительным целям.
К чему эта вспышка? К чему это неуместное красноречие?
Я позволил себе высказать все это потому лишь, что мое поведение было представлено в искаженном свете, а двигающие мной мотивы неверно истолкованы. Нашлись люди, которые предположили, будто я употребил мои обширнейшие химические познания против Анны Кэтерик и будто бы, если бы мне представилась возможность, я мог использовать их даже против самой бесподобной Мэриан. Оба эти предположения – гнусная ложь! Все мои помыслы были устремлены (как вы скоро увидите) на то, чтобы сохранить жизнь Анны Кэтерик. Все мои заботы были направлены на то, чтобы вырвать Мэриан из рук лечившего ее патентованного глупца, который убедился впоследствии, что все мои советы, от первого и до последнего, были правильными, что и подтвердил врач из Лондона. Только в двух случаях, одинаково безвредных для тех, кто подвергся их воздействию, я прибегнул к помощи химических средств. В первом случае, проследовав за Мэриан до деревенской гостиницы близ Блэкуотера (будучи надежно защищенным от ее глаз большой телегой, по пути я изучал поэзию движений, воплощенную в походке несравненной Мэриан), я воспользовался услугами моей неоценимой жены, чтобы снять копию с первого и перехватить второе из двух писем, которые мой обожаемый, восхитительный враг вверил уволенной горничной. Письма эти были у девушки за пазухой, и мадам Фоско могла вскрыть эти письма, прочитать их, выполнить свое задание, запечатать и положить обратно только с помощью науки, воспользовавшись средством, которое я ей дал. Второй случай (который я вскоре опишу подробнее), когда было применено то же средство, имел место по приезде леди Глайд в Лондон. Ни в какое другое время я ничем не был обязан своему искусству, но только самому себе. Во всех других непредвиденных случаях и затруднениях моя врожденная способность сражаться врукопашную, один на один с обстоятельствами была неизменно на высоте. Я утверждаю, что эта способность заключает в себе величайшие достоинства. В противовес Химику я прославляю Человека!