Даты имеют в этом случае принципиальное значение. Во мне уживаются два совершенно разных человека – человек чувства и человек дела. Я превосходно запоминаю все числа и даты.
В среду 24 июля 1850 года я отправил в кебе мою жену к миссис Клеменс позаботиться о том, чтобы эта женщина не помешала нам. Добиться этого удалось, предъявив ей поддельное письмо от леди Глайд, якобы находящейся в Лондоне. Миссис Клеменс уехала из дому вместе с моей женой в кебе, в котором последняя ее и оставила, сделав вид, будто ей необходимо что-то купить в одной из лавок, после чего вернулась в Сент-Джонс-Вуд, дабы оказать прием нашей гостье. Едва ли стоит упоминать здесь, что прислуге дама, прибытие которой мы ожидали, была представлена как леди Глайд?
Между тем сам я в другом кебе поехал к Анне Кэтерик с запиской, в которой говорилось, что леди Глайд намерена провести у себя с миссис Клеменс весь день и потому просит Анну немедленно приехать к ней в сопровождении доброго джентльмена, ожидавшего ее внизу, того самого, который помог сбежать ей от сэра Персиваля из Хэмпшира. «Добрый джентльмен» отослал эту записку с мальчишкой-рассыльным и остался ждать на улице. В ту минуту, как Анна вышла из дому, этот превосходный человек с готовностью распахнул для нее дверцу кеба, помог сесть в него и уехал.
(Позвольте мне заметить в скобках: «Как же все это интересно!»)
По пути на Форест-Роуд моя спутница не обнаруживала никаких признаков страха. При желании я могу быть по-отечески заботлив, и тогда никто не может сравниться со мной в этом; в случае с Анной я превзошел самого себя в проявлении отеческой заботы. И я по праву мог рассчитывать на ее доверие! Ведь это именно я изготовил лекарство, облегчившее ее страдания, именно я предупредил ее об опасности оказаться обнаруженной сэром Персивалем. Уж не знаю, оттого ли, что я слишком полагался на ее доверие ко мне, или оттого, что я недооценил в ней проницательность, присущую всем существам с ослабленным интеллектом, только мне не удалось в должной мере подготовить Анну к разочарованию, которое ожидало ее в моем доме. Когда я ввел ее в гостиную и она не обнаружила там никого, помимо мадам Фоско, совершенно ей незнакомой, она выказала сильнейшее волнение. Если бы она почуяла в воздухе опасность, как собака чует присутствие человека, даже не видя его, и тогда ее испуг не мог бы проявиться более внезапно и беспричинно. Тщетно я пытался успокоить ее. Быть может, я сумел бы рассеять ее страхи, но серьезная болезнь сердца, от которой она давно страдала, была мне неподвластна. К моему невыразимому ужасу, у нее начались конвульсии, которые в любую минуту могли стать причиной ее внезапной смерти.
Я послал за ближайшим врачом, приказав служанке сказать ему, что в его незамедлительной помощи нуждается леди Глайд. К моему непередаваемому облегчению, доктор оказался человеком знающим. Я описал ему мою гостью как особу со слабым интеллектом, находившуюся во власти бредовых идей, и устроил так, чтобы за больной ухаживала только моя жена. Впрочем, бедняжка была настолько серьезно больна, что можно было совершенно не опасаться излишней разговорчивости с ее стороны. Теперь я боялся только одного: чтобы мнимая леди Глайд не умерла прежде, чем настоящая леди Глайд прибудет в Лондон.
Утром я отправил одну записку мадам Рюбель, в которой просил ее встретиться со мной вечером в пятницу 26 июля в доме своего мужа, а другую – Персивалю с просьбой передать своей жене приглашение ее дядюшки, уверить ее, что Мэриан уже уехала в Камберленд, и отправить леди Глайд в город с полуденным поездом, тоже 26-го числа. Поразмыслив обо всем, я счел необходимым, ввиду состояния здоровья Анны Кэтерик, ускорить события и заполучить леди Глайд в свое распоряжение раньше, нежели я предполагал вначале. Какие еще шаги мог я предпринять в пугающей неопределенности моего положения? Мне оставалось только понадеяться на счастливый случай и умения доктора. Мое волнение выражалось в патетических восклицаниях, которые у меня, однако, хватило самообладания сочетать с именем леди Глайд. Во всех прочих отношениях Фоско в тот достопамятный день находился в совершеннейшем помрачении.
Анна провела ночь дурно и проснулась утром изнуренная, но в течение дня почувствовала себя гораздо лучше. С нею воспрянул духом и я. Ответы Персиваля и мадам Рюбель я мог получить не ранее утра следующего дня, то есть 26 июля. Уверенный, что они в точности выполнят мои указания, – я не сомневался, что именно так они и поступят, если только им не помешают какие-то непредвиденные обстоятельства, – я отправился заказать на завтра экипаж, чтобы встретить леди Глайд по ее прибытии на вокзале, распорядившись подать карету к моему дому 26 июля в два часа дня. Убедившись собственными глазами, что заказ внесен в книгу, я поспешил обсудить последние детали дела с месье Рюбелем. Я также заручился помощью двух джентльменов, которые могли предоставить мне необходимые медицинские заключения по факту умопомешательства. С одним из них был лично знаком я, другого знал месье Рюбель. Оба они обладали умом решительным и стояли выше узких моральных предрассудков, оба временно находились в стесненных обстоятельствах, оба верили в меня.
Было около половины шестого вечера, когда я вернулся домой, завершив все необходимые приготовления. Когда я вернулся, Анна Кэтерик была уже мертва. Умерла 25-го, тогда как леди Глайд должна была приехать в Лондон не раньше 26-го!
Я был потрясен. Вдумайтесь только – Фоско потрясен!
Отступать было поздно. Еще до моего возвращения доктор услужливо взял на себя все официальные хлопоты и собственноручно зарегистрировал кончину Анны Кэтерик, указав в свидетельстве о смерти фактическую ее дату. В моем грандиозном плане, безупречном до сих пор, теперь появилось уязвимое место. Никакие усилия с моей стороны не могли изменить роковое происшествие 25 июля. И все же я мужественно смотрел в будущее. На кону стояли интересы Персиваля и мои собственные, так что мне не оставалось ничего другого, кроме как доиграть игру до конца. Воскресив утраченное было самообладание, я ее доиграл.
Утром 26-го я получил письмо Персиваля, уведомлявшее меня о приезде его жены полуденным поездом. Мадам Рюбель также ответила мне, сообщив, что приедет вечером. Я сел в ожидавший меня у ворот экипаж, оставив в доме мнимую леди Глайд мертвой, и к трем часам пополудни отправился на вокзал встречать настоящую леди Глайд. Под сиденьем кареты я спрятал взятую с собой одежду Анны Кэтерик, в которой она прибыла в мой дом. Одежда эта предназначалась для того, чтобы помочь воскресить ту, которая умерла, в лице той, которая здравствовала. Вот сюжет! Рекомендую его начинающим английским романистам и как нечто совершенно новое вконец исписавшимся драматургам Франции!
Леди Глайд приехала. На вокзале царила большая толчея и суматоха; нам пришлось задержаться на перроне несколько дольше, нежели мне того хотелось (я опасался встречи с кем-нибудь из ее друзей). Едва мы успели сесть в карету и отъехать от вокзала, как леди Глайд стала умолять меня сообщить ей новые сведения о ее сестре. Я выдумал известия самого успокоительного характера и уверил ее, что вскоре она увидит свою сестру в моем доме. На этот раз «мой дом» находился неподалеку от Лестер-сквера, в нем жил месье Рюбель, который и встретил нас в холле.
Я провел мою гостью наверх, в одну из комнат с видом на двор; в нижнем этаже нас уже ожидали два джентльмена, готовые осмотреть пациентку и выдать необходимое медицинское заключение в ее помешательстве. Успокоив леди Глайд относительно ее сестры, я представил ей поочередно моих медицинских друзей. Они исполнили все формальности быстро, разумно, добросовестно. Как только они удалились, я снова вошел в комнату и поспешил ускорить события, известив бедняжку о плохом состоянии здоровья мисс Холкомб.
Мои слова произвели именно такой эффект, которого я и ожидал. Леди Глайд испугалась и потеряла сознание. Во второй, и в последний, раз я прибегнул к помощи науки. Лекарственная вода и лекарственная нюхательная соль избавили ее от всех дальнейших волнений и тревог. Дополнительная доза этих же лекарственных средств, принятая вечером, обеспечила ей неоценимое блаженство спокойного ночного отдыха. Мадам Рюбель приехала как раз вовремя, чтобы присутствовать при вечернем туалете леди Глайд. Ночью добрейшая миссис Рюбель спрятала ее одежду, а утром собственными добропорядочными руками, строго следуя всем правилам приличия, надела на нее одежду Анны Кэтерик. В продолжение всего дня я держал нашу пациентку в полубессознательном состоянии, пока искусная помощь моих медицинских друзей не помогла мне получить ордер, необходимый для ее водворения в лечебницу, получить даже раньше, чем я осмеливался надеяться. В тот же вечер, 27 июля, мадам Рюбель и я отвезли нашу воскресшую Анну Кэтерик в сумасшедший дом. Ее встретили с величайшим изумлением, но без каких-либо подозрений благодаря свидетельству двух врачей, письму Персиваля, внешнему сходству, одежде и временному помрачению ее умственных способностей.
Я незамедлительно вернулся оттуда домой, чтобы помочь мадам Фоско с приготовлениями к похоронам мнимой леди Глайд, так как одежда и багаж подлинной леди Глайд находились у меня. Впоследствии они были отправлены в Камберленд в катафалке, увезшем тело умершей. Я присутствовал при погребении, с приличествующим случаю достоинством, облаченный в глубокий траур.
На сем повествование мое об этих достопримечательных событиях, написанное мною при не менее достопримечательных обстоятельствах, заканчивается. О незначительных мерах предосторожности, предпринятых мною в сношениях с Лиммериджем, уже известно, точно так же как о потрясающем успехе моего предприятия и увенчавшей его весьма солидной материальной выгоде. Должен заметить здесь то, в чем я совершенно убежден: никто и никогда не сумел бы обнаружить в моем плане его слабого места, если бы не мое глупое сердце… Только мое роковое преклонение перед Мэриан удержало меня от того, чтобы вмешаться в ход событий, когда она устроила побег своей сестры. Я пошел на этот риск, будучи абсолютно уверен, что вернуть леди Глайд ее имя попросту невозможно. Если бы Мэриан или Хартрайт попытались восстановить ее в правах, они публично подвергли бы себя обвинению в обмане, их словам никогда бы не поверили и они оказались бы бессильны причинить вред моим интересам, а равно и раскрыть тайну Персиваля. Я допустил ошибку, слепо положившись на свои расчеты. А когда Персиваль пал жертвой собственного упрямства и запальчивости, я допустил вторую ошибку, оставив без внимания побег леди Глайд из сумасшедшего дома и позволив мистеру Хартрайту вторично ускользнуть от меня. Словом, в эту критическую минуту Фоско изменил самому себе. Плачевное и столь нехарактерное для него упущение! Ищите причины его в моем сердце… в образе Мэриан Холкомб – первой и последней слабости в жизни Фоско!