– Да, а вы?
– Ах, дорогой, добрейший мистер Гилмор, как бы я желал иметь от него известие, как бы я желал, чтобы он снял с меня ответственность в этом деле, но он настолько упрям – или лучше сказать, настолько непоколебим, что не сделает этого. «Мерримен, у вас есть все мои распоряжения. Поступайте, как сочтете нужным для соблюдения моих интересов, и считайте, что я устранился из этого дела до тех пор, пока с ним не будет покончено». Вот что сказал мне сэр Персиваль две недели назад и продолжает повторять, несмотря на все мои попытки переубедить его. Как вам известно, по природе своей я человек мягкий, уступчивый. Уверяю вас, что лично я хотел бы вычеркнуть собственное замечание сию же секунду. Но поскольку сэр Персиваль не желает вмешиваться в это дело, поскольку сэр Персиваль слепо предоставляет попечение о своих интересах мне, разве могу я отступиться и не настаивать на предложенной мной поправке? Мои руки связаны – разве вы не видите этого, мой дорогой сэр, – мои руки связаны!
– Значит, вы по-прежнему настаиваете на своей поправке к известному пункту договора?
– Да, черт возьми! Мне больше ничего не остается. – Он подошел к камину погреться, напевая роскошным басом какую-то сложную мелодию. – Что говорит ваша сторона, – продолжил он, – прошу вас, скажите, каково решение вашего клиента?
Мне было стыдно сообщить ему правду. Я попытался выиграть время и сделал даже больше того. Профессиональные инстинкты взяли надо мной верх, и я попытался сторговаться с ним.
– Двадцать тысяч фунтов стерлингов – сумма слишком большая, чтобы родственники мисс Фэрли согласились уступить ее по прошествии всего лишь двух дней, – сказал я.
– Весьма справедливо, – ответил мистер Мерримен, задумчиво разглядывая собственные ботинки. – Прекрасно сказано, сэр, прекрасно сказано!
– Полюбовная сделка, равно выгодная для родных невесты и для жениха, вероятно, не так бы испугала моего клиента, – продолжал я. – Ну же, возникшее затруднение можно легко разрешить, стоит нам немного поторговаться. Каков ваш минимум?
– Наш минимум, – ответил мистер Мерримен, – девятнадцать тысяч девятьсот девяносто девять фунтов девятнадцать шиллингов одиннадцать пенсов и три фартинга. Ха-ха-ха! Извините меня, мистер Гилмор. Не могу сдержаться, чтобы не пошутить при случае.
– Милая шутка, – заметил я. – Она стоит того самого фартинга, ради которого отпущена.
Мистер Мерримен был в восторге. Он громко расхохотался, услышав мой ответ. Мне же было вовсе не до шуток, и я снова вернулся к разговору о деле, желая закончить наше свидание.
– Сегодня пятница, – сказал я. – Подождите нашего окончательного ответа до вторника.
– Всенепременно, – ответил мистер Мерримен. – И даже дольше, если потребуется. – Он взял шляпу, собираясь выйти, но затем снова обратился ко мне: – Кстати, ваши клиенты из Камберленда более ничего не слышали о женщине, написавшей анонимное письмо?
– Более ничего, – ответил я. – А вы не отыскали ее?
– Пока нет, – ответил мой коллега. – Но мы не отчаиваемся. Сэр Персиваль подозревает, что некто прячет ее, и мы следим за этим некто.
– Вы говорите о старухе, которая была с ней в Камберленде? – спросил я.
– Вовсе нет, сэр, – ответил мистер Мерримен. – Мы еще не успели зацапать эту старуху. Наш «некто» – мужчина. Мы не спускаем с него глаз здесь, в Лондоне, и мы сильно подозреваем, что это именно он помог ей сбежать из сумасшедшего дома. Сэр Персиваль хотел было тотчас же расспросить его, но я сказал: «Нет. Расспросы только заставят его насторожиться – надо выждать и понаблюдать за ним». Посмотрим, что будет дальше. Эту женщину опасно оставлять на свободе, мистер Гилмор: никто не знает, что она может еще натворить. Всего хорошего, сэр. Во вторник надеюсь иметь удовольствие получить от вас известие. – Он любезно улыбнулся и вышел.
В последней части разговора я был несколько рассеян. Я так беспокоился насчет брачного контракта, что почти не мог сосредоточиться ни на чем другом. Оставшись снова один, я принялся обдумывать, как мне следует поступить теперь.
Если бы дело касалось любого другого из моих клиентов, я исполнил бы данные мне распоряжения, как бы ни были они неприятны мне лично, и немедленно перестал бы думать о двадцати тысячах. Но когда речь шла о мисс Фэрли, я не мог действовать с таким деловым равнодушием. Я был по-настоящему привязан к ней и искренне восхищался этой девушкой; я с признательностью вспоминал ее отца, моего друга и доброго покровителя. Составляя брачный контракт, я испытывал к ней те же чувства, которые неизбежно испытывал бы, не будь я старым холостяком, к своей родной дочери. Я определил для себя, что стану, не жалея собственных сил, защищать ее интересы. Писать мистеру Фэрли второй раз нечего было и думать: он только снова ускользнул бы из моих рук. Возможно, личное свидание, во время которого я постарался бы переубедить его, принесло бы больше пользы. На следующий день была суббота. Я решил купить билеты и растрясти мои старые кости по пути в Камберленд в надежде склонить мистера Фэрли к справедливому, непредубежденному и благородному поступку. Конечно, надежда моя была очень слаба, но я полагал, что, когда испробую это последнее средство, совесть моя будет чиста. В этом случае я сделаю все, что только может сделать человек в моем положении ради защиты интересов единственной дочери своего старого друга.
В субботу погода была прекрасная: дул легкий западный ветерок, ярко сияло солнце. Чувствуя в последнее время вновь возобновившуюся сильную пульсацию в висках и головные боли, о которых меня серьезно предостерег мой доктор еще два года тому назад, я принял решение воспользоваться возможностью и пройтись пешком до вокзала на Юстон-сквер, отправив багаж впереди себя. Когда я вышел на улицу Холборн, какой-то джентльмен, передвигавшийся скорым шагом, вдруг остановился и заговорил со мной. Это был мистер Уолтер Хартрайт.
Если бы он не поприветствовал меня первым, я, конечно, прошел бы мимо него. Он так изменился, что я с трудом узнал его. Лицо его было бледным и изможденным, движения – торопливыми и неуверенными, а его одежда, как мне помнится, такая опрятная и даже щеголеватая в его бытность в Лиммеридже, выглядела теперь столь неряшливо, что мне было бы стыдно, если бы в таком виде появился на людях один из моих клерков.
– Давно вы вернулись из Камберленда? – поинтересовался он. – На днях я получил письмо от мисс Холкомб. Я знаю, что объяснение сэра Персиваля Глайда было найдено удовлетворительным. Скоро ли состоится свадьба? Известно вам об этом, мистер Гилмор?
Он говорил так быстро, так странно и беспорядочно громоздил свои вопросы один на другой, что я едва понимал его. Насколько бы коротко он ни сошелся с семейством Фэрли, я, однако, не считал, что он имел хоть какое-то право интересоваться их частными делами, и потому решил, по возможности деликатно, прервать его расспросы о предстоящей свадьбе мисс Фэрли.
– Поживем – увидим, мистер Хартрайт, – сказал я, – поживем – увидим! Полагаю, самое правильное будет следить за свадебными объявлениями в газетах. Простите мое замечание, но мне искренне жаль видеть вас не в таком хорошем здравии, как при нашей последней встрече.
В этот момент по лицу молодого человека пробежала нервная судорога, так что я было начал упрекать себя за то, что ответил ему так сдержанно.
– Я не имею права спрашивать о ее свадьбе, – сказал он с горечью. – Как всем другим, мне нужно дождаться сообщения о ней в газетах… Да, – продолжал он, прежде чем я успел принести ему свои извинения, – в последнее время я не очень хорошо себя чувствую. Я собираюсь за границу, дабы переменить обстановку и профессию. Мисс Холкомб, воспользовавшись своим положением в обществе, любезно посодействовала мне в этом; предоставленные мной рекомендации сочли удовлетворительными. Это довольно далеко, но мне безразлично, куда ехать, какой там будет климат и сколько мне предстоит там пробыть. – Говоря это, мистер Хартрайт подозрительно озирался на толпы прохожих, двигавшихся в обе стороны, словно полагал, что кто-то из этих людей следит за нами.
– Желаю вам легкого пути и скорейшего возвращения, – сказал я и затем добавил, дабы не держать молодого человека на расстоянии вытянутой руки от дел семейства Фэрли: – Я сегодня еду в Лиммеридж по делам. Мисс Холкомб и мисс Фэрли уехали погостить к каким-то друзьям в Йоркшир.
Глаза молодого человека сверкнули, он хотел было что-то сказать в ответ, но по его лицу снова пробежала та же нервная судорога. Он взял меня за руку, крепко пожал ее и исчез в толпе, не произнеся больше ни слова. Хотя он и был для меня почти чужим человеком, с минуту я стоял на месте, с сожалением глядя ему вслед. Благодаря моей профессии я довольно хорошо разбираюсь в молодых людях, чтобы по внешним признакам суметь определить, когда они сбиваются с пути, и теперь с сожалением должен заметить, что, продолжая свой путь к железной дороге, я более чем усомнился в благополучной будущности мистера Хартрайта.
Отправившись с дневным поездом, я приехал в Лиммеридж к ужину. В доме царила гнетущая пустота и скука. Я надеялся, что в отсутствие молодых леди компанию мне составит добрейшая миссис Вэзи, но она простудилась и не выходила из своей комнаты. Увидев меня, слуги так удивились, что начали спешить и суетиться самым нелепым образом, отчего наделали разных досадных ошибок. Даже дворецкий, достаточно старый и умудренный опытом, чтобы понимать, что делает, подал мне бутылку с портвейном охлажденной. Вести о здоровье мистера Фэрли были такими же, как всегда, а когда я послал сообщить ему о моем приезде, он велел передать, что будет счастлив видеть меня, но не раньше завтрашнего утра, поскольку неожиданное известие о моем приезде на весь оставшийся вечер повергло его в прострацию, нещадно усилив сердцебиение. Ветер уныло стонал всю ночь; то там, то здесь в пустом доме были слышны странный треск и скрип. Спал я ужасно дурно и, проснувшись в прескверном настроении, в одиночестве позавтракал в столовой.