ы Лоры, куда я ходила, дабы украдкой взглянуть, как она спит в своей прелестной маленькой белой кроватке, в которой спала с детства.
Она лежала, не зная, что я гляжу на нее, совершенно спокойная, гораздо более спокойная, чем я могла надеяться, но не спала. В свете ночника я видела, что ее глаза лишь полуприкрыты, а на ресницах у нее дрожат слезы. Подаренная мной на долгую память брошь лежала на ее ночном столике рядом с молитвенником и миниатюрным портретом ее отца; с этим портретом она никогда не расставалась. Я простояла с минуту, глядя на нее из-за изголовья, ее рука покоилась на белом одеяле, она дышала так тихо, так спокойно, что даже оборка на ее ночной рубашке не колыхнулась. Я стояла и смотрела на нее, как смотрела тысячу раз и как, быть может, никогда уже не придется мне больше смотреть на нее снова. Любимая моя сестра, как ты одинока, несмотря на все твое богатство и красоту! Единственный человек, готовый отдать за тебя жизнь, теперь далеко, в эту штормовую ночь его бросает то вверх, то вниз на волнах разбушевавшегося моря. Кто еще остался у тебя? Нет у тебя ни отца, ни брата – никого, кроме беспомощной, бесполезной женщины, которая пишет эти печальные строки и бодрствует рядом с тобой до самого утра в горести, с которой не может справиться, и в сомнениях, которые не в силах побороть. О, сколько надежд и упований будет вверено завтра этому человеку! Если он когда-нибудь забудет об этом… если только тронет волос с ее головы…
22 декабря
7 часов
Безумное, беспокойное утро. Она только что встала, гораздо более спокойная теперь, когда пробил час, чем была вчера.
10 часов
Она одета. Мы поцеловали друг друга, пообещав сохранить все свое мужество. Я ушла на минуту в свою комнату. В вихре и сумятице моих мыслей я различаю одну, дикую, по-прежнему не оставляющую меня: непременно должно возникнуть нечто, что помешает состояться этому браку. Не терзает ли эта мысль и его? Из окна я вижу, как сэр Персиваль тревожно снует между экипажами, стоящими у дверей. Как я могу писать об этом вздоре! Свадьба неизбежна. Менее чем через полчаса мы едем в церковь.
11 часов
Все кончено. Они обвенчаны.
3 часа
Они уехали! Слезы застят мне глаза – не могу больше писать…
На этом заканчивается первый период этой истории.
Второй период
Рассказ продолжает Мэриан Холкомб
11 июня 1850 года. Блэкуотер-Парк, Хэмпшир
Прошло шесть месяцев, шесть долгих, одиноких месяцев, с тех пор как мы с Лорой виделись в последний раз!
Сколько дней остается мне ждать? Только один! Завтра, двенадцатого июня, путешественники возвращаются в Англию. Я едва в состоянии осознать свое счастье, мне не верится, что от встречи с Лорой меня отделяет всего двадцать четыре часа.
Она и ее муж провели зиму в Италии, потом поехали в Тироль. Они возвращаются в сопровождении графа Фоско и его супруги, которые намерены поселиться близ Лондона, а на лето приглашены в Блэкуотер-Парк, пока не выберут себе постоянную резиденцию. Лора возвращается, и мне безразлично, кто с ней приедет. Сэр Персиваль может битком набить дом гостями, если ему будет угодно так поступить, лишь бы в этом доме неразлучно жили его жена и я.
А тем временем я уже здесь, в Блэкуотер-Парке, «древнейшем и интереснейшем поместье (как услужливо сообщает мне путеводитель по графству) сэра Персиваля Глайда, баронета» и будущем местопребывании (как теперь я могу осмелиться добавить от собственного имени) безвестной Мэриан Холкомб, незамужней девицы, расположившейся в настоящий момент в уютном будуаре за чашечкой чая и окруженной всеми ее пожитками, уместившимися в трех чемоданах и одном саквояже.
Я уехала из Лиммериджа вчера, получив накануне восхитительное письмо от Лоры из Парижа. До сего момента я не знала, следует ли мне встречать их в Лондоне или в Хэмпшире, однако это последнее письмо уведомляло меня, что сэр Персиваль намерен сойти с корабля в Саутхемптоне и ехать прямо в свое поместье. За границей он истратил так много денег, что у него не осталось средств на пребывание в Лондоне до конца сезона, и из экономии он решил скромно провести лето и осень в Блэкуотере. Лора уже пресытилась развлечениями и постоянной переменой мест, а посему ей приятно думать о перспективе спокойной и уединенной сельской жизни, которую сулит ей благоразумие ее мужа. Что же касается меня, то в ее обществе я готова быть счастливой везде. Таким образом, для начала мы все довольны, хоть и каждый по-своему.
Вчера я ночевала в Лондоне, а сегодня днем была так занята разными поручениями и визитами, что приехала в Блэкуотер только к вечеру.
Судя по первому смутному впечатлению, сложившемуся у меня, Блэкуотер – полная противоположность Лиммериджу. Дом стоит на равнинной местности и кажется излишне загороженным деревьями и, на мой взгляд северянки, привыкшей к простору, почти задыхающимся из-за них. Я не видела пока никого, кроме слуги, открывшего мне дверь, и домоправительницы, очень вежливой дамы, проводившей меня в мои комнаты и принесшей мне чай. У меня прехорошенький маленький будуар и спальня в конце длинного коридора на втором этаже. Гостевые комнаты и комнаты для слуг располагаются на третьем этаже, а гостиная, столовая и прочие жилые комнаты – на первом. Я еще не видела их и совсем не знаю дома, знаю только, что часть его, как говорят, построена лет пятьсот назад, что когда-то вокруг дома был ров с водой и что свое название Блэкуотер – «Черная вода» – он получил из-за озера в парке.
На башне, которую я видела над центральной частью дома, когда подъезжала, только что торжественно и гулко пробило одиннадцать часов. Большая собака проснулась, вероятно, от боя часов и теперь лает и уныло воет где-то за углом. До меня доносятся отголоски шагов внизу, стук и скрежет запоров и засовов у входной двери. Очевидно, слуги ложатся спать. Не последовать ли мне их примеру?
Нет, мне совсем не хочется спать. Не хочется спать – сказала я? Мне кажется, я никогда больше не сомкну глаз. Предвкушение скорой встречи, когда я снова увижу ее дорогое лицо и услышу ее такой родной голос, держит меня в непрестанной лихорадке ожидания. Если бы я была мужчиной, я бы велела сейчас оседлать лучшую из лошадей сэра Персиваля и помчалась бы на ней галопом на восток, навстречу восходящему солнцу, – бешеным, безостановочным галопом скакала бы я час за часом, подобно знаменитому разбойнику из Йорка[1]. Будучи, однако, всего только женщиной, пожизненно приговоренной к терпению, пристойности поведения и кринолинам, я должна уважать мнение домоправительницы и попытаться успокоиться каким-нибудь вялым, но зато чисто женским способом.
О чтении нечего и говорить – мне никак не удается сосредоточиться на книге. Попробую писать, пока не засну от усталости. В последнее время я почти совсем забросила свой дневник. О чем же я могу вспомнить, стоя на пороге новой жизни, о людях и событиях, превратностях судьбы и переменах, происшедших за последние шесть месяцев, – долгие, тоскливые, пустые полгода, минувшие со дня свадьбы Лоры?
Первым в моих воспоминаниях всплывает Уолтер Хартрайт; он идет во главе туманной процессии моих отсутствующих друзей. Я получила от него несколько строк, написанных после высадки экспедиции в Гондурасе; в них появилась некая живость и даже оптимизм, чего не было в предыдущих посланиях. Спустя месяц или полтора я прочла заметку, перепечатанную с американской газеты, в которой описывался отъезд экспедиции вглубь страны. В последний раз путешественников видели, когда они заходили в дикий, первобытный лес; у каждого из них было ружье на плече и мешок за спиной. С тех пор они исчезли для цивилизации. Ни строчки более не получила я от Уолтера Хартрайта, никаких известий об экспедиции не появлялось в журналах.
Такая же непроницаемая, обескураживающая завеса неизвестности окутала судьбы Анны Кэтерик и ее компаньонки миссис Клеменс. Ни об одной из них ничего не было слышно. В Англии они или нет, живы или умерли, никто не знает. Даже поверенный сэра Персиваля потерял всякую надежду и приказал прекратить бесполезные поиски беглянки.
Печальные обстоятельства вынудили нашего старого доброго друга мистера Гилмора прервать его деятельную профессиональную карьеру. Ранней весной мы встревожились, получив известие, что его нашли без сознания за письменным столом: с ним случился апоплексический удар. Он давно жаловался на головные боли и давление, и доктор не раз предупреждал его о возможных последствиях, если мистер Гилмор будет продолжать работать с утра до ночи, словно он все еще молод. Теперь же доктора категорически запретили ему посещать контору в течение года по меньшей мере и велели искать отдохновения для тела и умиротворения для души в полном отказе от привычного образа жизни. Он передал дела своему компаньону, а сам находится теперь в Германии у каких-то родственников, занимающихся там торговлей. Таким образом, еще один наш верный друг и человек, чьим советам мы могли безоговорочно доверять, потерян для нас – я искренне верю и надеюсь, что потерян лишь на время.
Бедная миссис Вэзи доехала со мной до Лондона. Мы не могли оставить ее в одиночестве в Лиммеридже и потому устроили так, что она поселится теперь у своей незамужней младшей сестры, которая содержит школу в Клэпхеме. Осенью она приедет в Блэкуотер навестить свою воспитанницу, а вернее сказать, свою приемную дочь. Я благополучно довезла добрую старушку и оставила ее на попечение ее сестры, безмятежно счастливую тем, что она снова увидит Лору через несколько месяцев.
Что же касается мистера Фэрли, то, полагаю, меня не обвинят в несправедливости по отношению к нему, если я скажу, что он был чрезвычайно доволен отъезду нас, женщин, из его дома. Мысль о том, что он может скучать по племяннице, представляется мне нелепой – в прежние времена он, бывало, месяцами не выказывал желания увидеться с ней, а что до меня и миссис Вэзи, то его слова, будто наш отъезд разбивает ему сердце, я считаю равнозначным признанию, что он втайне радуется, избавившись от нас. Его последняя прихоть заставила нанять его двух фотографов, дабы те беспрерывно снимали сокровища и диковинки из его коллекции. Полный комплект дагеротипов будет подарен Механическому институту в Карлайле. Дагеротипы будут наклеены на лучший картон, и под ними будут претенциозные надписи красными чернилами: «„Мадонна с Младенцем“ Рафаэля. Из собрания Фредерика Фэрли, эсквайра», «Медная монета времен Тиглатпаласара