[2]. Из собрания Фредерика Фэрли, эсквайра», «Уникальная гравюра Рембрандта, известная в Европе под названием „Помарка“ из-за помарки, сделанной гравировщиком в одном ее углу, которой нет в других копиях. Оценена в триста гиней. Из собрания Фредерика Ферли, эсквайра». Несколько дюжин таких дагеротипов с подписями были готовы, когда я уезжала из Камберленда, осталось сделать еще несколько сотен. Погрузившись в это новое развлечение с головой, мистер Фэрли будет счастлив в течение многих месяцев, а два несчастных фотографа разделят мученическую участь, которую до сих пор претерпевал один лишь камердинер мистера Фэрли.
Вот и все, что я могу сказать о людях и событиях, запомнившихся мне больше всего. Что же сказать мне теперь о той, кто занимает главное место в моем сердце? Мысль о Лоре ни на минуту не покидала меня, пока я писала эти строки. Что могу я вспомнить о ней за прошедшие шесть месяцев, прежде чем закрою свой дневник на ночь?
Я могу руководствоваться только ее письмами, однако в самом главном, о чем я снова и снова спрашивала ее, эти письма оставляют меня в неведении.
Ласков ли с ней сэр Персиваль? Счастливее ли она теперь, чем была в день ее свадьбы, когда мы расстались с ней? Во всех своих письмах я задавала ей эти два вопроса то прямо, то косвенно, сформулировав их то так, то этак, и все они оставались без ответа, или же она делала вид, что эти вопросы относятся только к состоянию ее здоровья. Снова и снова Лора уверяла меня, что совершенно здорова, что путешествие идет ей на пользу, что впервые она переносит зиму, ни разу не простудившись, но нигде не говорит она ясно, примирилась ли она со своим браком и может ли вспоминать о двадцать втором декабря без чувства раскаяния и горького сожаления. Имя мужа лишь мельком упоминается в ее письмах, как если бы она писала о каком-то друге, путешествующем с ними, который взял на себя все дорожные хлопоты: «Сэр Персиваль назначил наш отъезд на такое-то число», «Сэр Персиваль решил, что мы поедем по такой-то дороге». Иногда она называет его просто «Персиваль», но очень редко – в девяти из десяти случаев она прибавляет к его имени титул.
Я не нахожу, чтобы его привычки и взгляды хоть в малейшей степени изменили ее. Обычное нравственное перерождение, которое неосознанно происходит в душе любой молодой, чистой, восприимчивой девушки после замужества, кажется, вовсе не коснулось Лоры. Свои мысли и впечатления от увиденных ею чудес она описывает точно так, как описывала бы их кому-нибудь другому, если бы с ней путешествовала я, а не ее муж. Я не замечаю ни малейшего признака их привязанности друг к другу. Даже когда Лора, оставляя свое путешествие в стороне, начинает рассуждать о том, что ее ожидает по возвращении в Англию, она пишет только о своем будущем со мной, ее сестрой, словно забывая об уготованном ей будущем в роли жены сэра Персиваля. При всем том в ее письмах нет и намека на жалобу, из которой я могла бы понять, что она несчастна в браке. Впечатление, сложившееся из нашей переписки, слава богу, не приводит меня к такому печальному выводу. Когда посредством писем я пытаюсь разглядеть в Лоре не только мою сестру, но жену сэра Персиваля, я вижу в ней лишь грустное оцепенение и неизменное холодное равнодушие к своей новой роли. Другими словами, последние полгода мне писала Лора Фэрли, а не леди Глайд.
То же странное молчание, которое Лора хранит относительно характера и поведения собственного мужа, я нахожу и в ее последних письмах, где упоминается имя ближайшего друга ее мужа графа Фоско, – о нем она тоже не высказывает своего суждения.
По какой-то непонятной причине в конце осени граф и его жена вдруг переменили свои планы и отправились не в Рим, где сэр Персиваль надеялся застать их, когда покидал Англию, а в Вену. Только весной они уехали из Вены в Тироль, дабы встретить молодых супругов на их пути домой. Лора охотно пишет о своей встрече с мадам Фоско, уверяя меня, что замужество настолько изменило ее тетку к лучшему – она стала более спокойной и рассудительной, чем была в девичестве, – что я едва ли узна́ю ее при встрече. О графе же Фоско (который интересует меня намного больше, чем его супруга) Лора умалчивает с досадной осторожностью. Однажды только она написала, что он для нее загадка и что она не станет сообщать, какое впечатление произвел на нее граф Фоско, до тех пор, пока я сама не увижу его и не составлю о нем собственное мнение.
Я считаю, что это плохая рекомендация для графа. Лоре гораздо в большей степени, чем другим людям в ее возрасте, удалось сохранить в себе тонкую способность распознавать друзей интуитивно, и, если я права, предполагая из вышесказанного, что ее первое впечатление о графе было неблагоприятным, я почти готова поддаться этому ее впечатлению и начать заранее сомневаться и не доверять этому знаменитому иностранцу. Но терпение, терпение – этому и всем прочим непроясненным, моментам не долго суждено оставаться такими. Уже завтра все мои сомнения начнут развеиваться.
Пробило полночь. Собираясь закончить на сегодня свои записи, я выглянула в окно.
За окном тихая, жаркая, безлунная ночь. Звезд мало, да и те тусклые. Деревья, обступившие дом со всех сторон, на расстоянии выглядят сплошной черной массой, словно передо мной огромная каменная стена. До меня доносится отдаленное, несколько приглушенное кваканье лягушек; эхо башенных часов еще долго дрожит в воздухе после того, как они пробили. Интересно, каким Блэкуотер-Парк покажется мне при свете дня? Ночью он мне совсем не нравится.
12-е
День исследований и открытий, гораздо более интересный по многим причинам, чем я могла ожидать.
Свой осмотр я начала, разумеется, с дома.
Центральная часть дома относится к временам этой чрезмерно восхваляемой королевы Елизаветы. На первом этаже параллельно друг другу расположились две огромные длинные галереи с низкими потолками, кажущиеся еще более темными и угрюмыми из-за отвратительных фамильных портретов по стенам, каждый из которых я с удовольствием бросила бы в огонь. Комнаты, находящиеся этажом выше, не требуют ремонта, но используются крайне редко. Вежливая домоправительница, сопровождавшая меня, предложила показать их мне, но заботливо добавила, что боится, что я найду их несколько запущенными. Мое уважение к чистоте собственных юбок и чулок превосходит мое уважение ко всем елизаветинским спальням королевства, поэтому я решительно отказалась осматривать эту область пыли и грязи, не рискуя запачкать платье. Домоправительница сказала: «Совершенно с вами согласна, мисс» – и, по-видимому, сочла меня одной из благоразумнейших женщин, каких ей доводилось встречать на протяжении ее долгой жизни.
На этом завершаю описание центральной части дома. С обеих сторон к нему примыкают два крыла. Полуразрушенное левое крыло некогда было отдельным зданием, построенным еще в XIV веке. Какой-то из предков сэра Персиваля по материнской линии – не помню и не интересуюсь, кто именно, – пристроил к нему главное здание во времена вышеназванной королевы Елизаветы. Домоправительница сказала мне, что знатоки признают архитектуру и внутреннюю отделку «старой части» дома весьма примечательной. Во время дальнейших расспросов выяснилось, что упомянутые знатоки могли оценить сей замок, только победив свой страх перед крысами, плесенью и мраком. В сложившихся обстоятельствах я без колебаний вычеркнула себя из числа знатоков и предложила домоправительнице поступить со «старой частью» дома так же, как мы поступили с елизаветинскими спальнями. И снова домоправительница сказала: «Совершенно с вами согласна, мисс» – и посмотрела на меня с нескрываемым восхищением перед моим удивительным здравым смыслом.
Мы направились к правому крылу, которое было построено, дабы дополнить эту изумительную архитектурную неразбериху Блэкуотер-Парка, во времена Георга II.
Это обитаемая часть дома, отремонтированная и декорированная специально для Лоры. Мои две комнаты и остальные спальни находятся на втором этаже; на нижнем этаже расположены гостиная, столовая, малая гостиная, библиотека и прехорошенький будуар для Лоры. Все комнаты изящно убраны в современном ярком вкусе и очень элегантно, со всей возможной роскошью обставлены современной мебелью. Эти комнаты не такие большие и просторные, как наши комнаты в Лиммеридже, но в них, кажется, будет очень приятно жить. Судя по тому, что я до этого слышала о Блэкуотер-Парке, я ужасно боялась громоздких старинных стульев, мрачных витражей, пыльных ветхих драпировок и всего того варварского хлама, который люди, лишенные чувства комфорта, накапливают вокруг себя, нисколько не заботясь об удобстве своих друзей. Я с невыразимым облегчением обнаружила, что девятнадцатое столетие вторглось в этот мой странный будущий дом и вытеснило «чумазые» «добрые старые времена» из нашей повседневной жизни.
Утро я провела без дела – то в нижних комнатах, то перед домом на большой площади, образованной тремя стенами дома и высокой чугунной оградой с воротами, охраняющими поместье. Большой круглый пруд для рыб с каменным парапетом и аллегорическим свинцовым чудовищем, установленным на постаменте посредине пруда, занимает центр площади. В нем плавают золотые и серебряные рыбки, и он окружен широкой полосой мягчайшего газона, на каком только доводилось мне гулять. Я довольно приятно провела время в тени дома на этой площади вплоть до самого завтрака, а потом взяла свою соломенную шляпку с широкими полями и в одиночестве пошла по солнышку осматривать парк.
Днем подтвердилось впечатление, которое сложилось у меня накануне: в Блэкуотере слишком много деревьев. Дом задушен ими. По большей части это молодые деревья, но посаженные слишком густо. Я полагаю, что задолго до сэра Персиваля леса в поместье сильно пострадали от нещадных вырубок, так что обеспокоенный этим фактом сам сэр Персиваль или кто-то из предшествовавших ему владельцев Блэкуотер-Парка решил засадить образовавшиеся проплешины как можно быстрее и гуще. Оглядевшись вокруг, я приметила слева от себя цветник и пошла посмотреть, каков он вблизи.