Цветник оказался маленьким, бедным и неухоженным. Пройдя его насквозь, я открыла калитку в ограде, которой был обнесен цветник, и очутилась в сосновом бору.
Красивая извилистая дорожка вела меня сквозь бор, и вскоре мое чутье жительницы севера подсказало мне, что я приближаюсь к песчаной, поросшей вереском пустоши. Едва я прошла чуть более полумили, как дорожка вдруг резко свернула в сторону, деревья неожиданно расступились, и я оказалась на краю широкого открытого пространства, глядя на озеро Блэкуотер, от которого и получил свое название дом. Отлогий откос у меня под ногами был сплошь песчаный, лишь кое-где эту монотонность прерывали редкие кочки, поросшие вереском. Очевидно, прежде озеро простиралось до того самого места, где я сейчас стояла, но, постепенно высыхая, уменьшилось почти на треть. В четверти мили перед собой я видела его стоячие, заболоченные воды, разделенные на прудики и лужицы зарослями камыша и тростника да небольшими бугорками мшистой земли. На противоположном берегу деревья снова росли сплошной стеной и закрывали горизонт, отбрасывая черную тень на ленивое мелководье. Спустившись к самому озеру, я разглядела, что дальний берег, сырой и болотистый, густо порос травой и плакучими ивами. Вода довольно чистая и прозрачная на открытой песчаной стороне, освещаемой солнцем, у другого берега, в густой прибрежной тени нависших над озером кустов и деревьев, казалась черной и таящей в себе гибель. Я подошла поближе к заболоченному берегу, там квакали лягушки и, словно ожившие тени, скользили в темной воде туда и обратно водяные крысы. Возле берега я увидела остатки старой сгнившей лодки, наполовину высунувшейся из воды днищем вверх, а на днище маленькое солнечное пятнышко, в центре которого, свернувшись в клубок и коварно застыв, грелась змея. Все окружающее производило то же мрачное впечатление одиночества и разрушения, а восхитительная яркость летнего солнца, сиявшего в небе, казалось, еще больше подчеркивала и усугубляла уныние и заброшенность этой части парка. Я повернулась и двинулась обратно к песчаному спуску, по направлению к полуразрушенному старому деревянному сараю, который стоял на опушке соснового бора и был столь невзрачен, что не мог отвлечь моего внимания от обозрения дикого лесного озера.
Подойдя к сараю, я поняла, что когда-то в нем хранились лодки, а потом была предпринята попытка сделать из него некое подобие примитивной беседки, для чего внутри разместили скамью из еловых досок, несколько табуреток и стол. Я вошла в сарай и ненадолго присела на скамью отдохнуть и перевести дыхание.
Я пробыла в сарае минуту или чуть больше, когда вдруг поняла, что моему учащенному дыханию вторит какое-то эхо, идущее откуда-то снизу. Я прислушалась: звук тихого, частого, всхлипывающего дыхания доносился из-под скамьи, на которой я сидела. Меня довольно трудно довести до нервного срыва всякими пустяками, но на этот раз я вскочила от страха на ноги, громко окликнула неведомое существо – никто не отозвался, собрала все свое мужество и заглянула под скамейку.
Там, забившись в самый дальний угол, жалкий и несчастный, лежал виновник моего ужаса – черно-белый спаниель. Собака тихонько заскулила, когда я позвала ее, но не пошевелилась. Я отодвинула скамью, чтобы взглянуть на собаку поближе. Глаза бедняжки подернулись пеленой, на белой блестящей шерсти выступили пятна крови. Страдания слабого, беспомощного, бессловесного животного – бесспорно, одно из самых грустных зрелищ на свете. Я осторожно взяла бедную собачку на руки и, соорудив из подола своей юбки нечто вроде гамака, положила ее туда. Устроив бедняжку таким образом, я как можно быстрее и аккуратнее, дабы не причинить ей боль, понесла ее домой.
Не найдя никого в передней, я прошла в свою гостиную, сделала для собаки постель из моей старой шали и позвонила в колокольчик. На мой зов явилась самая рослая и толстая служанка, каких знавал свет; своей развеселой глупостью она могла бы вывести из себя и святого. При виде раненой собаки, лежащей на полу, толстое, бесформенное лицо служанки растянулось в широкую улыбку.
– Вы увидели что-то смешное? – спросила я так сердито, словно это была моя собственная служанка. – Вам известно, чья это собака?
– Нет, мисс, не известно. – Она замолчала и посмотрела на израненный бок спаниеля. Неожиданно на ее лице вспыхнула какая-то догадка, и, указывая на раны, она довольно хихикнула. – Это сделал Бакстер, вот что.
Я была так раздражена, что едва не надрала ей уши.
– Бакстер? – сказала я. – Кто эта бездушная скотина, кого вы называете Бакстером?
Служанка снова хихикнула, веселее прежнего.
– Да что вы, мисс! Бакстер – лесничий; когда он видит какую-нибудь приблудную собаку, он берет и стреляет в нее. Такая уж у лесничего обязанность, мисс. Думаю, собака сдохнет. Вот он куда ее ранил. Это сделал Бакстер, точно говорю. Это его рук дело, мисс, и это его обязанность.
Я была настолько зла, что пожалела, что Бакстер не подстрелил вместо собаки служанку. Осознав, что совершенно бессмысленно ожидать от этой в высшей степени бесчувственной особы какой бы то ни было помощи, дабы облегчить страдания несчастного животного, лежавшего у наших ног, я велела ей позвать домоправительницу. Она ушла, по-прежнему улыбаясь во все лицо. Затворив за собой дверь, она тихо повторила:
– Это дело рук Бакстера, и это его обязанность – вот оно как.
Домоправительница, женщина довольно образованная и умная, заботливо принесла с собой молока и теплой воды. Увидев собаку, она вздрогнула и изменилась в лице.
– Господи боже мой, – воскликнула она, – да ведь это, кажется, собака миссис Кэтерик!
– Чья? – спросила я в совершенном изумлении.
– Миссис Кэтерик. Вы, вероятно, знаете миссис Кэтерик, мисс?
– Не лично, но я слышала о ней. Она живет здесь? Не получала ли она каких-либо вестей о своей дочери?
– Нет, мисс. Она приходила именно затем, чтобы справиться, нет ли вестей у нас.
– Когда она приходила?
– Только вчера. Она сказала, что слышала от кого-то, будто где-то в округе видели молодую женщину, которая по описанию похожа на ее дочь. До нас эти слухи не доходили, ничего об этом не знают и в деревне, куда я посылала справиться по просьбе миссис Кэтерик. С ней была эта собака, я видела, как она побежала за своей хозяйкой, когда та ушла. Вероятно, бедняжка забежала в парк, там ее и подстрелили. Где вы нашли ее, мисс Холкомб?
– В старом сарае у озера.
– Да-да, это как раз в парке. Полагаю, бедолага забралась в ближайшее укрытие, как обычно делают собаки перед смертью. Смочите ей мордочку молоком, мисс, а я обмою рану. Боюсь, уже слишком поздно, чтобы спасти ее. Но мы можем попытаться.
Миссис Кэтерик! Это имя все еще звучало в моих ушах, словно домоправительница произнесла его только что. Пока мы занимались собакой, мне вспомнились слова Уолтера Хартрайта: «Если когда-нибудь вам встретится Анна Кэтерик, постарайтесь воспользоваться этим случаем лучше, чем я». Благодаря тому что я нашла этого раненого спаниеля, я узнала о визите миссис Кэтерик в Блэкуотер-Парк, а этот факт, в свою очередь, мог привести и к другим открытиям. Я решила воспользоваться предоставленным мне случаем, дабы собрать побольше сведений.
– Вы, кажется, говорили, что миссис Кэтерик живет где-то неподалеку? – спросила я.
– О нет, – ответила домоправительница, – она живет в Уэлминхеме, в другой части графства, это по меньшей мере за двадцать пять миль отсюда.
– Вы, наверное, давно знакомы с миссис Кэтерик?
– Напротив, мисс Холкомб, я никогда раньше не видела ее. Разумеется, я слышала о ней: мне известно о доброте сэра Персиваля, поместившего ее дочь в лечебницу. У миссис Кэтерик довольно странные манеры, но чрезвычайно респектабельная внешность. Кажется, она очень расстроилась, обнаружив, что слухи, будто ее дочь видели в здешних местах, не имеют никаких оснований – совершенно никаких, во всяком случае, насколько это известно нам.
– Миссис Кэтерик интересует меня, – сказала я, желая по возможности продолжить о ней разговор. – Жаль, что вчера я не приехала пораньше, дабы застать ее. Она была здесь долго?
– Да, – ответила домоправительница, – она пробыла у нас некоторое время и, думаю, осталась бы еще, если бы меня не позвали к одному незнакомому джентльмену, который пришел узнать, когда мы ожидаем возвращения сэра Персиваля. Миссис Кэтерик поднялась и тотчас же ушла, как только услышала, что меня зовут. Прощаясь, она просила меня не сообщать сэру Персивалю о ее визите. Я подумала, что с ее стороны было довольно странно обратиться с подобной просьбой ко мне, человеку, занимающему в доме столь ответственное положение.
Мне эта просьба тоже показалась странной. В Лиммеридже сэр Персиваль всячески старался убедить меня, что между ним и миссис Кэтерик существуют самые доверительные отношения. Но в таком случае почему же она так хотела сохранить в тайне от него свой визит в Блэкуотер?
– По всей вероятности, – сказала я, видя, что домоправительница ожидает моего мнения относительно прощальных слов миссис Кэтерик, – она решила, что сообщение о ее визите могло бы раздосадовать сэра Персиваля, напомнив ему о том, что ее пропавшая дочь по-прежнему не найдена. Она много говорила о дочери?
– Очень мало, – ответила домоправительница. – Главным образом она говорила о сэре Персивале и расспрашивала, куда он отправился в путешествие и что за женщина его молодая жена. Она, казалось, больше рассердилась, чем расстроилась, не найдя следов своей дочери в наших местах. «Я отказываюсь от дальнейших поисков, – вот ее последние слова, насколько я помню, – я отказываюсь от ее дальнейших поисков, мэм, она для меня потеряна». И тут же продолжила расспросы о леди Глайд, желая знать, хороша ли она собой, дружелюбна ли, молода ли, здорова ли… Ах, господи, я знала, чем это закончится. Взгляните, мисс Холкомб, бедняжка наконец отмучилась!
Собака умерла. Она тихонько взвизгнула, ее лапки конвульсивно дернулись в тот самый момент, когда домоправительница произносила слова: «дружелюбна ли, молода ли, здорова ли». Все произошло очень быстро: мгновение – и собачка лежала мертвая у наших ног.