8 часов
Я только что вернулась из столовой внизу, где ужинала в полном одиночестве. Лучи заходящего солнца ярко расцвечивают листву на деревьях, которые я вижу из своего окна. Я снова вернулась к своим записям, дабы умерить мое нетерпение, с которым я жду возвращения путешественников. По моим подсчетам, они уже должны были бы приехать. Как тих и пустынен дом в душной вечерней тишине! О, сколько же еще пройдет времени, прежде чем я услышу звук подъезжающего к дому экипажа и сбегу вниз, чтобы оказаться в объятиях Лоры?
Бедная собачка! Я предпочла бы, чтобы мой первый день в Блэкуотер-Парке не был омрачен смертью, пусть даже это смерть всего лишь приблудной собаки.
Уэлминхем… Просматривая страницы моего дневника, я вижу, что это название городка, в котором живет миссис Кэтерик. Ее записка все еще у меня, та самая, что была получена мной в ответ на письмо относительно ее несчастной дочери, которое сэр Персиваль заставил меня написать. На днях, при первом удобном случае, я возьму с собой эту записку вместо рекомендации и при личном свидании постараюсь добиться от миссис Кэтерик какого-нибудь объяснения. Я не понимаю, почему она пожелала скрыть свой визит в Блэкуотер от сэра Персиваля, и я вовсе не так уверена, как, по-видимому, уверена в этом домоправительница, что ее дочь не находится где-нибудь по соседству. Что сказал бы в этом случае Уолтер Хартрайт? Бедный, милый Хартрайт! Я уже начинаю чувствовать, как мне недостает его искренних советов и дружеской помощи.
Мне послышалось что-то. Чьи-то суетливые шаги внизу? Да! Я слышу цоканье лошадей, шуршание гравия под колесами…
15 июня
Суматоха, поднявшаяся в доме после их приезда, уже успела утихнуть. Прошло два дня после возвращения путешественников, и этого времени было достаточно, чтобы в поместье установился новый уклад жизни. Теперь я могу снова вернуться к моему дневнику и продолжать свои записи.
Думаю, мне следует начать с одного странного наблюдения, которое я сделала, после того как Лора вернулась.
Когда два члена семьи или два близких друга разлучаются – один уезжает за границу, а другой остается дома, – возвращение того родственника или друга, который отправился в путешествие, всегда ставит другого, того, кто оставался дома, в крайне невыгодное положение при их встрече. Столкновение новых мыслей и новых привычек, с жадностью приобретенных с одной стороны, с прежними мыслями и прежними привычками, по инерции сохраненными с другой, поначалу становится причиной взаимного непонимания между самыми любящими родственниками и самыми преданными друзьями и порождает внезапное отчуждение, неожиданное и, кажется, непреодолимое обеими сторонами. После того как миновали первые радостные минуты нашей с Лорой встречи и мы, держась за руки, сели, чтобы перевести дыхание и успокоиться для разговора, я сразу почувствовала это отчуждение и поняла, что и она его тоже чувствует. Сейчас, когда мы вернулись к нашим прежним привычкам, это чувство понемногу развеивается и, вероятно, вскоре и вовсе исчезнет. Но конечно, оно оказало свое влияние на первое впечатление, которое произвела на меня Лора после своего возвращения, и только по этой причине я решила упомянуть об этом здесь.
Лора нашла меня прежней, зато я нашла, что Лора изменилась.
Изменилась не только внешне, но в некотором отношении и внутренне. Я не могу сказать, что она стала менее красивой, чем была до отъезда, могу сказать только, что она стала менее красивой для меня.
Те, кто не может взглянуть на нее моими глазами, погрузившись в мои воспоминания, вероятно, сочтут ее даже похорошевшей. На лице ее добавилось румянца, черты его сделались более решительными и округлыми; фигура окрепла, движения стали увереннее и свободнее, чем во времена до ее замужества. Но мне чего-то недостает, когда я гляжу на нее, – чего-то, что некогда было частью счастливой, невинной жизни Лоры Фэрли и чего я не нахожу в леди Глайд. В прежнее время в лице ее была свежесть и мягкость, переменчивая, но в то же время неизменная нежная красота; ее очарование было невозможно передать ни словами, ни, как часто говаривал бедный Хартрайт, посредством живописи. Теперь это очарование исчезло. Мне показалось, будто на одну минуту я увидела его слабое отражение, когда Лора побледнела от волнения при нашей встрече в вечер ее возвращения, однако больше оно не проявлялось с тех пор. Ни одно из ее писем не подготовило меня к перемене в ее внешности. Напротив, судя по ним, я ожидала, что замужество нисколько не изменило ее, по крайней мере внешне. Может статься, я неправильно понимала ее письма или теперь неправильно понимаю выражение ее лица. Так ли это важно, расцвела ее красота или, наоборот, увяла за последние шесть месяцев? В разлуке Лора стала мне еще дороже. И это, во всяком случае, один из хороших результатов ее замужества!
Вторая перемена – перемена, которую я заметила в ее характере, не удивила меня, я была подготовлена к ней ее письмами. Теперь, когда она снова дома, она по-прежнему не желает вдаваться в подробности своей замужней жизни, как избегала этого раньше, когда мы были в разлуке и могли только переписываться. При первом же моем приближении к запретной теме Лора остановила меня, коснувшись ладонью моих губ, ее взгляд и это движение руки трогательно, почти мучительно напомнили мне счастливые дни нашего детства, когда между нами не было тайн.
– Коль скоро мы снова вместе, Мэриан, – сказала она, – нам будет радостнее и легче общаться друг с другом, если мы примем мою замужнюю жизнь такой, какая она есть, и будем думать и говорить о ней как можно меньше. О себе, моя дорогая, я рассказала бы тебе все-все, – продолжала она, нервно расстегивая и застегивая мой пояс, – если бы мои признания могли бы этим и ограничиться. Но ведь они не могут – мне пришлось бы говорить не только о себе, но и о моем муже, а теперь, когда я замужем за ним, думаю, этих разговоров лучше избегать – ради него, ради нас и меня самой. И дело не в том, что они могли бы огорчить тебя или меня, ни за что на свете я не хочу, чтобы ты так думала. Но мне так хочется чувствовать себя совсем счастливой, ведь теперь ты снова со мной; мне хочется, чтобы и ты была счастлива… – Она неожиданно замолчала и оглядела мою гостиную, в которой мы расположились. – Ах! – воскликнула она, всплеснув руками с веселой улыбкой узнавания. – Вот и еще один старый друг! Твоя этажерка для книг, Мэриан, – твоя милая, видавшая виды старая лакированная этажерка, – как я рада, что ты привезла ее из Лиммериджа! И этот ужасный и такой тяжелый мужской зонт, без которого ты никогда не выходишь из дому в дождь! Но главное – твое дорогое, смуглое, умное цыганское личико, глядящее на меня, как, бывало, прежде! Здесь я словно снова дома. Как бы сделать так, чтобы эта комната еще больше напоминала наш дом? Я перевешу портрет моего отца из моей гостиной в твою и буду хранить здесь все мои маленькие драгоценности из Лиммериджа – и каждый день по многу часов мы будем проводить в этих четырех дружественных стенах. О Мэриан, – сказала она, садясь вдруг на скамеечку у моих ног и пристально глядя мне в лицо, – дай мне слово, что ты никогда не выйдешь замуж и не покинешь меня! С моей стороны очень эгоистично говорить так, но тебе лучше оставаться незамужней женщиной, если только… если только ты не полюбишь очень сильно своего будущего мужа… но ведь ты никогда никого не полюбишь сильнее, чем меня, правда? – Она опять замолчала, скрестила мои руки на моих коленях и положила на них свою голову. – Много ли в последнее время ты писала и получала писем? – спросила она тихо, внезапно изменившимся голосом. Я поняла, что означал этот вопрос, но сочла своим долгом не поощрять дальнейшие разговоры на эту тему. – Получала ли ты от него весточку? – продолжила она, поцеловав мои руки, дабы вымолить у меня прощение за прямой вопрос, на который она только что отважилась. – Он здоров и счастлив и продолжает работать? Оправился ли он… и… забыл ли меня?
Ей не следовало бы задавать этих вопросов. Ей следовало бы помнить о собственном решении, которое она приняла в то утро, когда сэр Персиваль принудил ее не расторгать помолвки с ним и когда она на веки вечные отдала в мои руки альбом с рисунками Хартрайта. Но, увы, где те непогрешимые представители рода человеческого, которые при любых обстоятельствах остаются верны собственным решениям, никогда не отступаясь и не изменяя им? Где та женщина, которая может навсегда вырвать из своего сердца образ, запечатленный в нем истинной любовью? Книги говорят нам, что подобные сверхъестественные существа есть на земле, но что подсказывает нам наш собственный опыт на этот счет?
Я не пыталась увещевать ее то ли потому, что меня искренне тронуло ее бесстрашное чистосердечие, открывшее мне то, что иные женщины постарались бы утаить даже от самых близких подруг своих, то ли потому, что в глубине сердца я чувствовала, будь я на ее месте, я задала бы те же вопросы и так же бы беспокоилась о любимом. Я могла лишь честно ответить, что не писала ему и не получала от него писем в последнее время, а затем перевела разговор на менее опасные темы.
Многое огорчило меня в нашем разговоре – нашем первом задушевном разговоре со дня ее приезда. Перемена, происшедшая в наших отношениях после ее замужества и поставившая между нами запретную тему, впервые за всю нашу жизнь; печальная уверенность в отсутствии всяческих теплых чувств и взаимного расположения между ней и ее мужем, в чем убеждает меня ее нежелание говорить об этом; грустное открытие, что болезненная привязанность (какой бы невинной и безвредной она ни была) все еще живет в ее сердце, глубоко пустив в нем корни, – все это могло бы опечалить даже тех, кто не любил ее так нежно и не сочувствовал ей так горячо, как я.
Есть только одно утешение, которое должно было бы успокоить меня, но которое, однако, не успокаивает. Вся прелесть и кротость характера Лоры, вся откровенность и любящая нежность ее натуры, все ее женское очарование, которое делало ее любимицей и отрадой всех, кто когда-либо оказывался рядом с ней, вернулись ко мне вместе с ее возвращением. То и дело я начинаю сомневаться во всех остальных моих впечатлениях, но в этом последнем, самом лучшем и счастливом, я убеждаюсь все больше и больше с каждым часом.