– Мы должны постараться сами помочь себе, Лора, – сказала я. – Давай попробуем спокойно обсудить этот вопрос и сделать все, что в наших силах.
Сопоставив то, что было известно Лоре о затруднительных обстоятельствах ее мужа, с тем, что я услышала из его разговора с поверенным, мы пришли к неизбежному выводу о том, что бумага, хранившаяся в библиотеке, была составлена с целью получения займа и что подпись Лоры была совершенно необходима сэру Персивалю для достижения этой цели. Однако вопрос относительно степени личной ответственности Лоры, которую она принимала на себя, подписываясь под документом, не будучи осведомленной о его содержании, был за пределами нашего понимания и опытности в делах. Лично я была убеждена, что речь в документе шла о какой-нибудь сомнительной мошеннической сделке.
Впрочем, к этому заключению я пришла не потому, что сэр Персиваль не пожелал показать нам или объяснить содержание бумаги. Такого рода отказ можно было бы легко объяснить столь обычной для него раздражительностью и своеволием. Нет, сомнение в его честности возникли у меня, когда я увидела разительную перемену в его поведении и манерах и убедилась в том, что во время своего пребывания в Лиммеридже он просто играл роль. Его изысканная деликатность, его церемонная вежливость, так приятно гармонировавшая со старомодными взглядами мистера Гилмора, его мягкость в обращении с Лорой, его благодушие со мной, его сдержанность с мистером Фэрли – все это было притворством злого, коварного и грубого человека, сбросившего маску, едва только он достиг своей цели, и показавшего свое истинное лицо сегодня в библиотеке. Не стану ничего говорить об огорчении, которое это открытие причинило мне из-за Лоры, ибо я не в состоянии выразить его словами. Я только объясняю, почему я решила воспротивиться тому, чтобы она подписывала документ, не познакомившись предварительно с его содержанием, каковы бы ни были последствия этого моего упорства.
В сложившихся обстоятельствах нам оставалось только категорически отказываться ставить свои подписи, приведя для этого достаточно твердые деловые основания, чтобы дать понять сэру Персивалю, что мы обе, Лора и я, разбираемся в законах и деловых обязательствах не хуже, чем он.
После некоторого размышления я решила написать единственному человеку, к которому мы могли обратиться за помощью в нашем отчаянном положении. Это был мистер Кирл, компаньон мистера Гилмора, управлявший его конторой после того, как наш старый друг был вынужден покинуть Лондон по причине своего плохого самочувствия. Я объяснила Лоре, что сам мистер Гилмор рекомендовал мне своего компаньона как человека честного и скромного, знающего в подробностях обо всех ее делах, человека, которому мы можем доверять безгранично. С полного ее одобрения я сразу же села ему писать.
Я начала с того, что в точности изложила мистеру Кирлу наше положение, после чего попросила у него совета, высказанного в ясных и простых выражениях, которые мы могли бы понять, не боясь истолковать их неверно. Письмо мое было кратким, и, надеюсь, в нем не было ненужных извинений и излишних подробностей.
Когда я уже собиралась написать на конверте адрес, Лоре вдруг пришло в голову одно затруднительное обстоятельство, которое совершенно ускользнуло от меня.
– Но как мы сможем получить ответ вовремя? – спросила она. – Твое письмо доставят в Лондон не раньше чем завтра утром, а ответ мы получим послезавтра.
Единственный способ преодолеть это затруднение состоял в том, чтобы свой ответ мистер Кирл прислал с нарочным. Я объяснила все это в приписке, умоляя, чтобы нарочный был отправлен с ответом одиннадцатичасовым утренним поездом, который прибывает на нашу станцию в двенадцать тридцать, и, таким образом, нарочный оказался бы в Блэкуотер-Парке не позднее двух часов пополудни. Он должен был спросить меня, не отвечать ни на чьи расспросы и отдать письмо лично мне в руки.
– На случай же, если сэр Персиваль вернется завтра до двух часов, – сказала я Лоре, – благоразумнее всего тебе было бы уйти с утра из дому с книгой или с работой и не возвращаться, пока нарочный не приедет с письмом. Я буду ждать его здесь все утро, дабы избежать любых недоразумений. Надеюсь, таким образом нас не застанут врасплох. А теперь давай спустимся в гостиную. Мы можем возбудить ненужные подозрения, если будем долго сидеть взаперти.
– Подозрения? – повторила она. – Но чьи подозрения мы можем возбудить теперь, когда сэра Персиваля нет дома? Уж не графа ли Фоско ты имеешь в виду?
– Может быть, Лора.
– Ты начинаешь испытывать по отношению к нему столь же сильную неприязнь, что и я, Мэриан.
– Нет, не неприязнь. Неприязнь чаще всего в большей или меньшей степени сопряжена с презрением, я же не вижу в графе ничего достойного презрения.
– Уж не боишься ли ты его?
– Может быть, и боюсь, немножко.
– Боишься его, после того как он вступился за нас сегодня!
– Да. Его заступничества я боюсь больше, чем гнева сэра Персиваля. Вспомни, что я сказала тебе в библиотеке. Что бы ты ни решила предпринять, не делай графа своим врагом!
Мы сошли вниз. Лора отправилась в гостиную, а я поспешила к почтовой сумке, висевшей в холле на стене у входных дверей.
Дверь на улицу была открыта, и, проходя мимо нее, я увидела графа Фоско с женой, которые стояли на ступенях лестницы, ведущей в дом, глядя в мою сторону, и о чем-то разговаривали.
Графиня довольно поспешно вошла в холл и попросила меня уделить ей минут пять для конфиденциального разговора. Несколько удивившись подобной просьбе со стороны подобной персоны, я положила письмо в сумку и ответила, что я в ее полном распоряжении. Она взяла меня под руку, выказав при этом небывалые дружелюбие и задушевность, и, вместо того чтобы направиться со мной в одну из пустых комнат, вывела меня к газону, окружавшему пруд.
Когда мы проходили мимо графа, он с улыбкой отвесил нам поклон и сразу же вошел в дом, прикрыв за собой дверь, но не затворив ее до конца.
Графиня ласково водила меня вокруг пруда. Я ожидала услышать от нее какое-нибудь необыкновенное признание и очень удивилась, когда вместо этого мадам Фоско начала уверять меня в своей искренней ко мне симпатии в связи с событиями, происшедшими в библиотеке. Муж сообщил ей, как все случилось и в какой оскорбительной манере сэр Персиваль говорил со мной. Это известие так потрясло и расстроило ее из-за меня и Лоры, что она решила, если что-либо подобное повторится снова, выказать сэру Персивалю свое возмущение и покинуть его дом. Граф одобрил ее решение, и она надеется, я тоже отнесусь к этой идее благосклонно.
Все это показалось мне очень странным со стороны такой замкнутой женщины, как графиня Фоско, особенно после тех резких слов, которыми мы обменялись сегодня утром в сарае для лодок. Однако долг требовал, чтобы на вежливую и дружескую предупредительность особы, которая была намного старше меня, я отвечала вежливо и дружелюбно. Поэтому я ответила графине в ее тоне и, полагая, что мы уже все сказали друг другу, хотела было вернуться домой.
Но мадам Фоско, видимо, не желала расставаться со мной и, к моему удивлению, продолжала разговор. Самая молчаливая женщина на свете до сих пор теперь докучала мне своими многословными подробностями о своей замужней жизни, о сэре Персивале и Лоре, о своем собственном счастье, о решении покойного мистера Фэрли относительно наследства и еще о дюжине разных разностей, удерживая меня таким образом у пруда более получаса и вконец утомив меня. Поняла она это или нет, не могу сказать, но она вдруг умолкла так же неожиданно, как и разговорилась, посмотрела в сторону входной двери дома, тут же приняла свой прежний ледяной вид и выпустила мою руку, прежде чем я сама смогла придумать предлог, как высвободиться от графини.
Отворив дверь и войдя в холл, я опять столкнулась лицом к лицу с графом. Он клал в почтовую сумку какое-то письмо.
Опустив письмо и застегнув сумку, он поинтересовался, где я оставила мадам Фоско. Я сказала ему, и он сейчас же вышел из дома, чтобы присоединиться к ней. Он говорил со мной так сдержанно и подавленно, что я оглянулась и посмотрела ему вслед, гадая, заболел он или был просто не в духе.
Почему я тут же подошла к почтовой сумке, вынула из нее мое письмо и со смутным подозрением осмотрела его, почему мне в голову пришла мысль, что для пущей сохранности конверт следует запечатать, – загадка, которую мне не разгадать. Как известно, женщины часто действуют под влиянием импульса, который они не могут объяснить даже самим себе; могу лишь предположить, что один из таких импульсов и явился скрытой причиной моего необъяснимого поведения.
Какой бы импульс ни руководил мной, приготовившись запечатать письмо у себя в комнате, я поздравила себя с тем, что подчинилась ему. Я запечатала конверт, как обычно смочив клеевой кончик и прижав его, однако, едва я поддела его пальцем спустя три четверти часа, конверт сразу же открылся, без малейших усилий с моей стороны. Может быть, я забыла прижать его? Может быть, клей был плохой?
Или… Нет! Мне отвратительна сама мысль, что подобное предположение пришло мне в голову. Я бы предпочла ничего не знать об этом.
Я почти боюсь завтрашнего дня: так много зависит от моей осмотрительности и самообладания. О двух предосторожностях я, во всяком случае, не позабуду: надо сохранять как можно более дружелюбный вид с графом и быть начеку, когда приедет нарочный с ответом от поверенного.
17 июня
Когда час ужина вновь свел нас вместе, граф Фоско был в своем обычном превосходном расположении духа. Он всячески старался развлечь и позабавить нас, словно надеясь изгладить из нашей памяти все, что произошло в библиотеке. Яркие описания его дорожных приключений, забавные анекдоты о знаменитостях, с которыми ему доводилось встречаться за границей, оригинальные сравнения обычаев и нравов различных народов, проиллюстрированные примерами из жизни людей по всей Европе, комичные признания в невинных шалостях его молодости, когда он был законодателем мод в одном захолустном итальянском городишке и писал нелепые романы, наподобие французских образчиков, для второсортной итальянской газеты, – все это изливалось из его уст так легко и весело, так откровенно и в то же время деликатно он затрагивал наши самые разнообразные интересы, подогревая наше любопытство, что Лора и я слушали его с тем же вниманием и, как бы непоследовательно это ни звучало, с тем же восх