Лора подвела меня к кушетке, стоявшей посреди комнаты.
– Посмотри! – сказала она. – Посмотри сюда! – и указала на корсаж своего платья.
И тогда я в первый раз заметила, что потерянная брошь вновь приколота на свое место. Вид этой брошки вернул меня к реальности, а прикосновение к ней рассеяло круговерть и путаницу в моих мыслях и позволило мне вновь взять себя в руки.
– Где ты нашла брошку? – Первые слова, которые я смогла произнести в столь важную минуту, относились к такой безделице.
– Она нашла ее, Мэриан.
– Где?
– На полу в лодочном сарае. О, с чего начать?.. Как рассказать тебе обо всем?.. Она говорила со мной так странно… Выглядела такой больной… И так внезапно исчезла!..
Голос Лоры становился все громче по мере того, как воспоминания накатывали на нее. Глубоко укоренившееся во всем моем существе недоверие, ни днем ни ночью не покидавшее меня в этом доме, так же неожиданно, как минуту назад вид брошки вывел меня из столбняка, заставило предостеречь Лору.
– Говори тише, – сказала я. – Окно открыто, а садовая дорожка проходит прямо под ним. Начни с самого начала, Лора. Перескажи мне слово в слово ваш разговор с этой женщиной.
– Не закрыть ли окно?
– Не надо, просто говори тише – не забывай: в доме твоего мужа опасно говорить об Анне Кэтерик. Где ты видела ее?
– В лодочном сарае. Как ты знаешь, я отправилась на поиски своей брошки, и через парк я шла, пристально глядя себе под ноги. Таким образом, спустя довольно долгое время я добралась до сарая на озере, а очутившись внутри, я опустилась на колени, чтобы посмотреть брошь на полу. Я сидела спиной к выходу, когда услышала за собой тихий, странный голос: «Мисс Фэрли!» Да, я услышала свое прежнее имя – дорогое, родное имя, с которым, как я думала, я уже рассталась навсегда. Я вскочила на ноги – не от испуга, голос был слишком ласковым и кротким, чтобы напугать хоть кого-нибудь, – но от удивления. У выхода стояла и смотрела на меня женщина, я не помню, чтобы мне когда-нибудь доводилось видеть ее лицо прежде.
– Как она была одета?
– На ней было чистенькое, миленькое белое платье, поверх которого был накинут старый, протертый тонкий темный платок. Шляпка из коричневой соломки выглядела такой же старой и поношенной, как и платок. Меня поразила разница между ее платьем и остальной ее одеждой, и она поняла, что я заметила это. «Не глядите на мою шляпку и платок, – проговорила она торопливо задыхающимся голосом, – если мне приходится надевать не белую одежду, мне все равно, во что я одета. На мое платье смотрите сколько хотите – за него мне не стыдно». Очень странно, не правда ли? Прежде чем я успела сказать что-нибудь, чтобы успокоить ее, она протянула ко мне руку, и я увидела в ней мою брошку. Я так обрадовалась и так расчувствовалась, что подошла к ней высказать свою благодарность. «Вы признательны настолько, что согласитесь сделать мне одно небольшое одолжение?» – спросила она. «Конечно, – ответила я, – я сделаю для вас все, что только в моих силах». – «Тогда позвольте мне самолично приколоть вам на платье найденную мной брошь». Просьба ее была столь неожиданной, Мэриан, и она высказала ее с такой необычной пылкостью, что я отступила на шаг или два назад, не зная, как поступить. «Ах, – вздохнула она, – ваша матушка непременно позволила бы мне приколоть ей брошь». В ее взгляде и голосе, равно как в ее словах о моей матери, прозвучал упрек, заставивший меня устыдиться собственного недоверия. Я взяла ее за руку, в которой она сжимала брошь, и ласково притянула к себе. «Вы знали мою мать? – спросила я ее. – Давно это было? Мы виделись с вами когда-нибудь раньше?» Она старательно приколола брошку к моему платью и взяла меня за руки, чуть выше локтя. «Не припоминаете ли вы один прекрасный весенний день в Лиммеридже, – спросила она, – когда ваша мать вела в школу двух девочек, держа их за руки? Мне больше не о чем думать с тех пор – и я хорошо помню это. Одной из этих двух маленьких девочек были вы, а другой – я. Хорошенькая, умненькая мисс Фэрли и бедная, глупая Анна Кэтерик были тогда ближе друг другу, чем сейчас!»
– Ты вспомнила ее, Лора, когда она назвала себя?
– Да, я вспомнила, как ты спрашивала меня про Анну Кэтерик в Лиммеридже и говорила, что когда-то между нами находили большое сходство.
– Но что напомнило тебе об этом нашем разговоре?
– Она сама! Когда я смотрела на нее, стоявшую подле меня, мне вдруг пришло в голову, что мы похожи друг на друга! Лицо ее было бледным, худым и изможденным, но оно поразило меня, будто я увидела в зеркале собственное отражение после продолжительной болезни. Это открытие – не знаю почему – так потрясло меня, что с минуту я не могла вымолвить ни слова.
– И ее задело твое молчание?
– Да, боюсь, оно оскорбило ее, потому что она сказала мне: «Вы не похожи на свою мать ни лицом, ни сердцем. У вашей матушки лицо было смуглое, а сердце – ангельское». – «Поверьте, я дружески расположена к вам, – сказала я, – хоть и не умею выразить этого должным образом. Почему вы называете меня мисс Фэрли?» – «Потому что я люблю имя Фэрли и ненавижу имя Глайд», – ответила она запальчиво. До сих пор я не замечала в ней никаких признаков помешательства, но в эту минуту мне показалось, что я увидела его в ее глазах. «Я только подумала, что вы, быть может, не знаете о моем замужестве», – заметила я, вспомнив сумасбродное письмо, которое она написала мне в Лиммеридже, и пытаясь успокоить ее. Она горько вздохнула и отвернулась от меня. «Не знаю о вашем замужестве? – повторила она. – Так знайте же, что я здесь именно потому, что вы замужем. Я здесь, чтобы искупить свой грех перед вами, прежде чем мне предстоит встретиться с вашей матушкой в загробном мире». Говоря это, она отходила от меня все дальше и дальше, пока не вышла из лодочного сарая, а оказавшись под открытым небом, она стала прислушиваться и осматриваться по сторонам. Когда она обернулась ко мне и заговорила снова, вместо того чтобы подойти поближе, она остановилась у выхода, опершись обеими руками о дверной проем. «Вы видели меня вчера вечером на озере? – спросила она. – Слышали, как я шла за вами через лес? Много дней я искала возможности поговорить с вами наедине, для чего покидала единственного своего друга в этом мире, заставляя ее мучиться от страха и беспокойства за меня; я рисковала снова попасть в сумасшедший дом, и все это только ради вас, мисс Фэрли, все это только ради вас». Ее слова испугали меня, Мэриан, и все же было в ее манере изъясняться нечто такое, отчего мне стало жаль ее до глубины души. Должно быть, мое сострадание было искренним, потому что оно придало мне смелости попросить это бедное создание войти и сесть рядом со мной.
– Послушалась она тебя?
– Нет. Она покачала головой и сказала, что должна оставаться, где стоит, дабы быть уверенной, что нас никто не подслушивает. Так она и стояла у входа с самого начала до конца нашего разговора, то вдруг наклоняясь вперед, чтобы сказать мне что-то, то вдруг оборачиваясь и оглядываясь. «Вчера я пришла сюда задолго до того, как стало смеркаться, – сказала она, – и слышала ваш разговор с дамой, которая сопровождала вас. Я слышала все, что вы рассказывали о своем муже. Я слышала, как вы сказали, что не можете заставить его ни поверить вам, ни хранить молчание. О, я хорошо понимала значение ваших слов – их смысл подсказала мне моя совесть. Как я могла позволить вам выйти за него замуж?! О, мой страх, мой безумный, жалкий, злосчастный страх!..» Она закуталась до середины лица в свой потрепанный платок и начала стонать и шептать что-то вполголоса. Я забеспокоилась, как бы она не впала в такое глубокое отчаяние, с которым ни она, ни я не сможем справиться. «Попытайтесь успокоиться, – проговорила я, – лучше постарайтесь рассказать, как вы могли бы расстроить мою свадьбу». Она отняла платок от лица и рассеянно взглянула на меня. «Мне следовало бы иметь больше твердости духа и остаться в Лиммеридже, – ответила она. – Я не должна была позволить напугать себя известием о его приезде. Я должна была предупредить вас и спасти, пока еще ничего не было поздно. Почему мне хватило смелости только на то, чтобы написать вам письмо? Почему я причинила вред, хотя хотела только добра? О, мой страх, мой безумный, жалкий, злосчастный страх!» Она снова повторила эти слова и закрыла лицо своим платком. Смотреть на нее было так же страшно, как и слушать.
– Ты, конечно, спросила, Лора, чего она боится?
– Да, спросила.
– И что она сказала?
– В ответ она спросила меня, разве не боялась бы я человека, который упрятал меня в сумасшедший дом и повторил бы это снова, если бы мог? Я сказала: «Разве вы и теперь боитесь его? Уверена, вас не было бы здесь, если бы вы боялись его, как прежде». – «Нет, – ответила она, – теперь я не боюсь». Я спросила ее почему. Она вдруг резко наклонилась ко мне и сказала: «Разве вы не догадываетесь?» Я отрицательно покачала головой. «Взгляните на меня», – продолжала она. Я сказала ей, что мне очень грустно видеть ее такой печальной и больной. Она улыбнулась в первый раз за время нашего разговора. «Больной? – повторила она. – Я умираю. Теперь вы знаете, почему я больше не боюсь его. Как вы думаете, суждено ли мне встретиться с вашей матушкой на небесах? Простит ли она меня, если мы встретимся с ней?» Я была так испугана и потрясена ее словами, что ничего не могла вымолвить в ответ. «Я все время только об этом и думаю, – продолжала она, – пока пряталась от вашего мужа и лежала больная. Мои мысли и привели меня сюда. Я хотела бы искупить свой грех… Исправить то зло, которое причинила вам». Я настоятельно просила ее объяснить мне, что она имела в виду. Она смотрела на меня не отрываясь, но взгляд ее блуждал. «Смогу ли я исправить причиненное зло? – проговорила она неуверенно. – Есть ли у вас друзья, которые могли бы заступиться за вас? Если вам станет известна его тайна, он будет бояться вас; он не осмелился бы поступить с вами так, как поступил со мной. Ради самого себя ему пришлось бы окружить вас заботой и вниманием, если бы он боялся вас и ваших друзей. А если бы он окружил вас заботой… Если бы я знала, что это благодаря мне…» Я слушала ее, затаив дыхание, но она умолкла.