Спустя десять минут Лора вышла из-за стола. С огромным трудом я сдержала себя, чтобы не уйти вместе с ней, ведь если бы мы покинули столовую одновременно, это могло вызвать ненужные подозрения, но, что еще важнее, если бы Анна Кэтерик увидела Лору в сопровождении кого-то, кого она к тому же не знает, с этого момента мы, по всей вероятности, навсегда утратили бы ее доверие.
Поэтому я терпеливо дожидалась, когда слуги придут убирать со стола. Когда же наконец я смогла покинуть столовую, то не обнаружила никаких признаков возвращения сэра Персиваля, ни в доме, ни на улице. Я вышла, когда граф зажал в зубах кусочек сахара для своего злющего какаду, карабкавшегося по его жилету, чтобы заполучить это лакомство, а мадам Фоско, сидя напротив графа, наблюдала за ним и птицей так внимательно, будто никогда в своей жизни не видела ничего подобного. Пробираясь в парк, я старательно выбирала дорогу таким образом, чтобы меня нельзя было увидеть из окон столовой. Никто и не увидел меня, и никто не следил за мной. Мои часы показывали без четверти три.
Я быстро прошла половину парка, а потом замедлила шаг и стала ступать осторожнее, но никого не видела и не слышала ничьих голосов. Мало-помалу я подошла к лодочному сараю с задней стороны, остановилась и прислушалась, подошла еще ближе – настолько, что непременно должна была бы услышать тех, кто разговаривал внутри. Однако ничто не нарушало тишины; ни в лодочном сарае, ни вблизи него не было ни одной живой души.
Обойдя лодочный сарай сначала с одной стороны, а потом с другой и не обнаружив ничьих следов присутствия, я наконец осмелилась заглянуть в него. Он был пуст.
Я позвала: «Лора!» – сначала тихо, потом все громче и громче. Но никто не откликнулся и не появился на мой зов. Судя по всему, единственным человеком по соседству с озером и парком была я сама.
Сердце в моей груди бешено забилось, но я постаралась сохранить присутствие духа и принялась осматривать сначала беседку внутри лодочного сарая, а потом и землю около него в надежде обнаружить хоть какие-нибудь признаки, которые могли бы подсказать мне, была ли здесь сегодня Лора или нет. В сарае я не заметила никаких признаков ее присутствия, зато снаружи увидела следы на песке.
Я обнаружила следы, оставленные двумя парами ног, – большие, по всей видимости мужские, и маленькие, которые я, сравнив их со своими отпечатками, со всей определенностью опознала как следы Лоры. В одном месте, неподалеку от лодочного сарая, при ближайшем рассмотрении я заметила в песке маленькую ямку, без всякого сомнения сделанную кем-то с явным умыслом. Однако я тут же продолжила изучать следы, желая узнать, куда они приведут меня.
Следы вели налево от лодочного сарая, затем ярдов двести-триста вдоль деревьев, а потом, когда вновь началась песчаная почва, они совсем исчезли. Предположив, что люди, по чьим следам я шла, вошли здесь в лес, я поступила так же. Я не сразу обнаружила тропинку, но вскоре увидела ее, едва различимую, между деревьями и пошла по ней. Она довела меня почти до самой деревни, но тут мне пришлось остановиться, поскольку эту тропинку пересекала еще одна. По обеим сторонам этой второй тропинки густо росла ежевика. Я долго стояла в нерешительности, размышляя, куда пойти теперь, когда вдруг увидела на ветви одного куста, обрамлявшего вторую тропинку, кусочек бахромы от женской шали. Рассмотрев бахрому поближе, я удостоверилась, что она оторвана от шали Лоры, и свернула в этом направлении. К моему великому облегчению, тропинка привела меня прямо к дому сэра Персиваля. Я говорю «к моему великому облегчению», потому что убедилась, что, по какой-то неведомой мне причине воспользовавшись окольным путем, Лора опередила меня и уже давно вернулась домой. Я прошла мимо служб через конюшенный двор. Первым человеком, которого я встретила, была домоправительница – миссис Майклсон.
– Не знаете ли вы, вернулась леди Глайд с прогулки или нет?
– Миледи пришла совсем недавно вместе с сэром Персивалем, – ответила домоправительница. – Боюсь, мисс Холкомб, случилось что-то очень нехорошее.
Сердце во мне оборвалось.
– Вы хотите сказать, какое-нибудь несчастье? – спросила я ослабевшим голосом.
– Нет-нет, слава богу, никакого несчастья не произошло. Но миледи вся в слезах побежала в свою комнату, а сэр Персиваль приказал мне немедленно рассчитать Фанни.
Фанни, добрая, искренне привязанная к Лоре девушка, уже много лет была ее служанкой. Единственный человек в этом доме, на чью преданность и верность мы обе только и могли положиться.
– Где сейчас Фанни? – спросила я.
– В моей комнате, мисс Холкомб. Бедная девушка чрезвычайно огорчена, и я велела ей, чтобы она посидела у меня и попыталась успокоиться.
Я пошла в комнату миссис Майклсон и обнаружила там забившуюся в угол вместе со своим чемоданом Фанни, заливавшуюся горючими слезами.
Она ничего не могла мне объяснить относительно ее столь неожиданного увольнения. Сэр Персиваль приказал выдать ей жалованье за месяц вперед, не предупредив ее об увольнении заранее, как следовало бы, и велел ей немедленно покинуть его дом. Ее ни в чем не упрекали, но и не сказали, по какой причине отказывают от места. Ей запретили обращаться к своей госпоже, запретили даже повидаться с ней, чтобы проститься. Она должна была покинуть дом, не объясняясь и не прощаясь ни с кем, и покинуть его без промедлений.
Успокоив бедную девушку дружескими словами, я спросила у нее, где она предполагает переночевать сегодня. Она ответила, что думает пойти в деревенскую гостиницу, хозяйку которой, почтенную женщину, хорошо знали многие слуги в Блэкуотер-Парке, а на следующее утро, встав пораньше, – отправиться к своим родственникам в Камберленд, не останавливаясь в Лондоне, где она никого не знает.
Мне тотчас же пришло в голову, что с отъездом Фанни нам предоставляется случай отправить письма в Лондон и Лиммеридж и что для нас было бы очень важно воспользоваться этой возможностью. Поэтому я предупредила ее, что этим вечером она непременно получит от своей хозяйки или от меня весточку и что она может рассчитывать, что мы обе сделаем все, что только будет в наших силах, дабы помочь ей в сложившемся положении. С этими словами я пожала бедняжке руку и отправилась наверх.
Дверь комнаты Лоры вела в маленькую переднюю, а затем уже в коридор. Когда я попробовала открыть дверь в переднюю, она оказалась запертой изнутри.
Я постучалась. Мне отворила та самая толстая служанка, которая своей грубой бесчувственностью вывела меня из себя в тот день, когда я нашла раненую собаку. Впоследствии я узнала, что ее зовут Маргарет Порчер и что она была самой бестолковой, самой неопрятной и самой упрямой из всех здешних слуг.
Ухмыляясь, она молча застыла на пороге.
– Что вы стоите здесь как столб?! – воскликнула я. – Разве вы не видите, что я хочу войти?!
– Вижу, но вы не можете сюда войти, – ответила Маргарет, оскалив зубы пуще прежнего.
– Как ты смеешь разговаривать со мной подобным образом? Посторонись сейчас же!
Она раскинула свои огромные красные ручищи по обе стороны дверного проема, преградив мне путь, и медленно покачала своей безмозглой головой.
– Приказ хозяина, – сказала она и снова кивнула.
Мне понадобилось все мое самообладание, чтобы не вступить с ней в спор и вовремя вспомнить, что слова, готовые слететь с моих губ, должны были бы быть адресованы вовсе не ей, а ее хозяину. Я повернулась к ней спиной и тотчас же пошла вниз, чтобы разыскать сэра Персиваля. Принятое мной решение сохранять хладнокровие, несмотря на любые дерзости, которые могут быть допущены со стороны сэра Персиваля, было – сознаюсь в этом, к своему глубочайшему стыду, – совершенно забыто, словно и не принималось вовсе. После всего того, что мне пришлось вынести в этом доме, не давая себе воли выказать собственное негодование, мне было прямо-таки приятно чувствовать, как сильно я рассердилась.
В гостиной и столовой никого не было. Я направилась в библиотеку и обнаружила там сэра Персиваля, графа и мадам Фоско. Они стояли вместе. Сэр Персиваль сжимал в руке небольшой клочок бумаги. Когда я распахнула дверь, я услышала слова графа, обращенные к нему: «Нет! Тысячу раз нет!»
Я подошла к нему и посмотрела прямо ему в лицо.
– Правильно ли я понимаю, сэр Персиваль, что комната вашей жены – тюрьма, а ваша служанка – тюремщица, поставленная на ее страже? – спросила я.
– Да, именно это вы и должны были понять, – отвечал он. – Берегитесь, как бы моей тюремщице не пришлось сторожить вас обеих и ваша комната тоже не стала бы тюрьмой!
– Берегитесь вы сами! Как смеете вы так обращаться со своей женой, как смеете вы угрожать мне?! – воскликнула я в ярости. – В Англии существуют законы, которые могут защитить женщину от чьих бы то ни было жестокости и произвола. Если только вы тронете волос на голове Лоры, если только вы осмелитесь посягнуть на мою свободу, будь что будет, но я призову на помощь эти законы.
Вместо ответа он повернулся к графу.
– Что я вам говорил? – спросил он. – Что скажете вы теперь?
– То же, что и раньше, – ответил граф. – Нет.
Даже в приступе ярости я ощутила на себе спокойный и холодный взгляд его серых глаз. Он отвел от меня этот взгляд, едва произнеся это свое «нет», и многозначительно посмотрел на супругу. В тот же миг мадам Фоско приблизилась ко мне и, уже стоя рядом со мной, обратилась к сэру Персивалю прежде, чем кто либо из нас успел произнести хоть слово.
– Окажите любезность выслушать то, что я имею вам сказать, – проговорила она ледяным тоном. – Я должна поблагодарить вас, сэр Персиваль, за оказанное гостеприимство, однако нам придется отказаться от него в дальнейшем. Я не останусь в доме, где с дамами обращаются подобно тому, как сегодня обошлись с вашей женой и мисс Холкомб!
Сэр Персиваль отступил от графини на шаг и уставился на нее в мертвой тишине. Казалось, его совершенно ошеломила только что услышанная им декларация – декларация, которую, как он хорошо знал, как это хорошо знала и я, мадам Фоско никогда не осмелилась бы произнести без одобрения на то ее мужа. Однако граф был лишь молчаливым наблюдателем в этой сцене, он с нескрываемым восхищением смотрел на свою жену.