ет никого, и теперь они могут беспрепятственно говорить друг с другом. В ответ сэр Персиваль принялся укорять своего приятеля за то, что тот весь день беззастенчиво пренебрегал его желаниями и интересами! Граф стал защищаться, оправдываясь тем, что в течение дня его одолевали бесчисленные заботы и дела, которые поглотили все его внимание, к тому же только теперь они могли беспрепятственно поговорить, будучи уверенными, что им никто не помешает и не подслушает их беседу.
– В наших делах наступил серьезный кризис, Персиваль, – сказал он, – и, если мы вообще хотим прийти к какому-нибудь решению насчет будущего, мы должны договориться об этом сегодня ночью.
Это была первая фраза графа, приковавшая к себе мое внимание и заставившая меня полностью сосредоточиться. С этой минуты я, затаив дыхание, слушала их разговор и запомнила его дословно.
– Кризис? – повторил сэр Персиваль. – Нет, это серьезнее, чем вы думаете, вот что я вам скажу.
– Я так и предполагал, судя по вашему поведению за последние дни, – холодно отвечал граф. – Но подождите. Прежде чем говорить о том, чего я не знаю, давайте уточним, что именно мне известно. Сначала посмотрим, прав ли я относительно прошлого, прежде чем я предложу вам кое-какой план на будущее.
– Постойте. Я принесу бренди и воду. Выпейте и вы.
– Благодарю вас, Персиваль. Холодной воды я, пожалуй, выпью с удовольствием. Захватите чайную ложку и сахарницу для меня. Сахарная вода, друг мой, – вот все, что я пью.
– Сахарная вода для мужчины ваших лет! Вот вам! Приготовляйте сами вашу отвратительную смесь! Все вы, иностранцы, одинаковы.
– Теперь послушайте, Персиваль. Я постараюсь со всей ясностью изложить вам положение, в котором мы очутились, как я его вижу, а вы скажете мне, прав я или ошибаюсь. Мы с вами вернулись из-за границы с сильно пошатнувшимися делами.
– Нельзя ли покороче? Мне нужны были тысячи, а вам – сотни. Если бы мы не достали этих денег, мы с вами вылетели бы в трубу. Такова была ситуация. Делайте из нее какой вам угодно вывод. Продолжайте.
– Что ж, Персиваль, воспользуюсь вашими собственными, такими прямолинейными словами: вы нуждались в тысячах, а я – в сотнях, и добыть эти тысячи (оставив несколько сотен для меня) вы могли только с помощью вашей жены. Что я вам говорил про вашу жену по дороге в Англию? И что я вам сказал, когда мы прибыли сюда и я своими глазами увидел, что за женщина мисс Холкомб?
– Разве я могу все упомнить? Наверно, вы, как обычно, наговорили мне всякой всячины.
– Я сказал: человеческая изобретательность пока что открыла только два способа подчинить женщину мужчине. Один способ – это ежедневно колотить ее, метод, широко применяемый в грубых, низших слоях населения, но совершенно не принятый в утонченных, высших кругах. Второй способ, требующий продолжительного времени, более сложный, но не менее действенный, – держать женщину в постоянном подчинении и никогда ни в чем не уступать ей. Так следует поступать с животными, детьми и женщинами, которые являются не чем иным, как взрослыми детьми. Спокойная настойчивость – вот качество, которое отсутствует у животных, детей и женщин. Если им хоть раз удалось поколебать это высшее качество в их господине, они выходят у него из повиновения. Если им никогда не удается сделать этого, он держит их в постоянном подчинении. Я сказал вам: помните эту простую истину, когда захотите, чтобы ваша жена помогла вам своими деньгами. Я сказал: не забывайте эту истину особенно в присутствии сестры вашей жены – мисс Холкомб. Разве вы помнили об этом? Вы ни разу не вспомнили этого незыблемого правила за все то время, когда одно за другим перед нами вставали в этом доме затруднения и осложнения. Вы с готовностью поддавались всем провокациям вашей жены или ее сестры. Из-за вашей вспыльчивости сорвалось дело с подписью – вы упустили из рук наличные деньги; вы принудили мисс Холкомб написать поверенному первый раз…
– Первый раз?.. Разве она написала ему вторично?
– Да, написала сегодня.
Стул с грохотом свалился на пол веранды, как будто его отшвырнули ногой.
Хорошо, что сэр Персиваль пришел в такую ярость от слов графа. Услыхав, что меня вторично выследили, я так вздрогнула, что решетка, на которую я опиралась, тихонько скрипнула. Значит, граф видел меня, когда я шла в деревню, и проследил меня до гостиницы? Или понял, что я передала письма Фанни, когда я сказала ему, что у меня ничего нет для почтовой сумки? Но как удалось ему узнать, что именно и кому именно я писала, когда я собственноручно передала мои письма прямо в руки Фанни и она сразу спрятала их у себя за пазухой?
– Благодарите вашу счастливую звезду, – снова услышала я голос графа, – что я гощу в вашем доме и имею возможность в случае необходимости устранять вред, который вы причиняете сами себе. Благодарите вашу счастливую звезду, что я сказал «нет», когда вы, как безумец, хотели запереть в ее комнате мисс Холкомб, как заперли, пойдя на поводу у собственного безрассудства, вашу жену. Где ваши глаза? Неужели, глядя на мисс Холкомб, вы не видите, что она обладает проницательностью и решимостью мужчины! Если бы эта женщина была мне другом, все на свете было бы мне нипочем. Если бы эта женщина стала мне врагом, я при всем моем уме и опытности – я, Фоско, хитрый, как сам дьявол, как вы говорили мне сотни раз, – вынужден был бы действовать крайне осмотрительно. И это великолепное существо – я поднимаю бокал со своей сахарной водой за ее здоровье! – это великолепное существо, в силу своей любви и отваги стоящее, как скала, между нами и этой бедненькой, такой хрупкой и такой хорошенькой блондинкой, вашей женой, эту изумительную женщину, которой я восхищаюсь от всей души, хотя и противодействую ей в ваших и моих интересах, вы доводите до крайности, как будто она ничуть не умнее и не мужественнее, чем остальные женщины. Персиваль! Персиваль! Вы заслуживаете неудачи – и получили ее сполна.
Последовала пауза. Я нарочно записываю слова этого негодяя обо мне, ибо намерена помнить их, – я надеюсь, что придет тот день, когда я смогу лично высказать ему все, что я о нем думаю, и бросить ему их в лицо одно за другим.
Сэр Персиваль первый прервал молчание.
– Да, да, ругайтесь и бушуйте сколько хотите, – сказал он мрачно. – Затруднение с деньгами не единственное, есть и другие трудности. Вы сами одобрили бы строгие меры в отношении этих двух женщин, если бы знали то, что знаю я.
– Мы перейдем к этому второму затруднению в свое время, – отозвался граф. – Пусть ваши трудности сбивают с толку вас, Персиваль, если вам так угодно, но вам не удастся запутать меня. Для начала давайте разрешим вопрос, касающийся денег. Победил ли я ваше упрямство? Доказал ли, что ваша вспыльчивость не помогает, а лишь вредит вам в этом деле, или мне придется еще немного «поругаться и побушевать», как вы изволили выразиться с вашей милой английской прямолинейностью?
– Тьфу! Ворчать на меня легко. Скажите-ка лучше, что надо сделать, – это будет потруднее.
– Неужели? Ба! Вот что надо сделать: с этой ночи вы оставляете все свои дела, предоставив заниматься ими мне. Ведь я говорю с практичным британцем, ха? Ну же, Персиваль, вас это устраивает?
– Но что вы намерены предпринять, если я соглашусь?
– Сначала ответьте мне. Будет все в моих руках или нет?
– Предположим – будет. Что тогда?
– Еще несколько вопросов, прежде чем мы приступим к делу. Я должен немного выждать, чтобы вникнуть во все подробности ваших обстоятельств и впоследствии мочь руководствоваться ими. Приступим – нельзя терять ни минуты. Я уже говорил вам, что сегодня мисс Холкомб вторично написала своему поверенному.
– Как вы об этом узнали? Что она написала?
– Что толку возвращаться к этому, Персиваль, даже если я и скажу, это ни на шаг не сдвинет нас с места. С вас довольно и того, что я это выяснил, – это-то открытие и стало причиной моего беспокойства и волнения, из-за которых я избегал говорить с вами в течение целого дня. Теперь освежим мою память относительно ваших дел – мы с вами давно о них не говорили. В отсутствие подписи вашей жены вы достали деньги под векселя, истекающие в трехмесячный срок. Достали под такие проценты, что при мысли о них у меня, бедного иностранца, волосы встают дыбом! Когда истечет их срок, неужели действительно нет никакой возможности оплатить их, не прибегая к помощи вашей жены?
– Никакой.
– Как? Разве у вас нет денег в банке?
– Есть несколько сотен, тогда как мне нужны тысячи.
– И у вас больше нечего заложить?
– Нечего.
– Сколько вы получили за вашей женой на сегодняшний день?
– Ничего, кроме процентов с ее двадцати тысяч фунтов, – этих денег едва хватает на наши ежедневные издержки.
– На что можете вы рассчитывать в будущем со стороны вашей жены?
– Когда умрет ее дядя, она будет получать три тысячи фунтов в год.
– Прекрасный капиталец, Персиваль! Что за человек ее дядя? Старик?
– Нет. Он не то чтобы стар, но и не молод.
– Добродушный, щедрый? Женат? Ах да, кажется, жена говорила мне, что он холостяк.
– Конечно холостяк. Если бы он был женат и имел сына, леди Глайд не была бы наследницей его имения. Я вам скажу, что он из себя представляет. Это сентиментальный, болтливый, себялюбивый дурак, надоедающий всем и каждому нытьем о своем здоровье.
– Люди такого сорта, Персиваль, обычно живут до глубокой старости и женятся именно тогда, когда от них этого меньше всего ожидаешь. Я не стал бы на вашем месте, друг мой, надеяться в скором времени заполучить эти три тысячи в год. Больше вы ничего не должны получить от вашей жены?
– Ничего.
– Так-таки ничего?
– Решительно ничего. Только в случае ее смерти…
– Ага! В случае ее смерти.
Опять последовала пауза. Граф прошел через веранду на садовую дорожку. Я поняла, что он движется, по его голосу.
– Вот наконец и дождь пошел, – услышала я.
Дождь шел на самом деле. Состояние моего плаща показывало, что дождь шел уже некоторое время.