Граф вернулся на веранду – я услышала, как под его тяжестью заскрипело кресло, когда он снова уселся в него.
– Итак, Персиваль, – сказал он, – что вы получите в случае смерти леди Глайд?
– Если у нее не будет детей…
– А есть вероятность, что они будут?
– Нет, это совершенно исключено.
– Итак?
– Ну что ж, тогда я получу ее двадцать тысяч.
– Наличными?
– Наличными.
Они снова замолчали. Как только их голоса смолкли, черная тень мадам Фоско снова показалась за шторами. На этот раз, вместо того чтобы пройти мимо, она с минуту постояла около окна. Я увидела, как ее пальцы взялись за краешек шторы и одернули ее в сторону. За окном показалось смутное, бледное очертание лица графини, смотревшей вдаль поверх меня. Я замерла на месте, завернувшись с головы до ног в мой черный плащ. Дождь, быстро промочивший меня насквозь, немилосердно стучал по стеклу, и капли, стекая струйками, мешали графине разглядеть что-либо. Я услышала, как она сказала вполголоса: «Опять дождь!» Она снова задернула штору, и я наконец вздохнула с облегчением.
Разговор внизу продолжался. На этот раз первым заговорил граф:
– Персиваль, вы любите вашу жену?
– Фоско! Это довольно откровенный вопрос.
– Я откровенный человек и повторяю его.
– Какого черта вы так на меня смотрите?
– Вы не хотите отвечать мне? Ну тогда, скажем, ваша жена умрет еще до конца этого лета…
– Прекратите это, Фоско!
– Скажем, ваша жена умрет…
– Прекратите, говорю вам!
– В таком случае вы выиграете двадцать тысяч и потеряете…
– Потеряю возможность получать три тысячи в год.
– Отдаленную возможность, Персиваль, всего лишь отдаленную возможность. А вам нужны деньги прямо сейчас. В вашем положении выигрыш верен, проигрыш сомнителен.
– Говорите не только обо мне, но и о себе. Часть денег, которые я должен вернуть, была занята для вас. Что же касается выигрыша, то смерть моей жены принесет десять тысяч фунтов в карман вашей жены. Как вы ни сообразительны, вы сейчас, по-видимому, очень удобно позабыли о наследстве мадам Фоско! Не смотрите на меня так! Я не желаю этого! Клянусь, от этих ваших взглядов и вопросов у меня мороз по всему телу!
– По телу? Разве «тело» по-английски значит «совесть»? Я говорю о смерти вашей жены лишь как об одной из возможностей. А почему бы нет? Почтенные юристы, скрипящие перьями, записывая ваши завещания, говорят о смерти прямо в лицо своим клиентам. Разве от юристов у вас тоже мороз по коже? Нет? Так почему же он пробирает вас от моих слов? Сегодня ночью моя задача – выяснить положение ваших дел, дабы избежать в дальнейшем ошибок, что я и делаю. Итак, вот что мне удалось выяснить: если ваша жена будет жива, вы оплатите векселя ее подписью под документом. Если она умрет, вы оплатите векселя ее смертью.
При этих словах графа свет в комнате мадам Фоско погас, и весь второй этаж дома погрузился в темноту.
– Говорите! Говорите! – проворчал сэр Персиваль. – Послушать вас, так можно подумать, что подпись моей жены уже стоит под документом.
– Вы передали это дело в мои руки, – возразил граф, – впереди у меня около двух месяцев, чтобы обернуться. Но не будем пока больше говорить об этом, прошу вас. Когда истечет срок векселей, вы сами увидите, стоят ли мои «разговоры» чего-нибудь или нет! А теперь, Персиваль, покончив на сегодня с вопросом, касающимся денег, я готов выслушать вас, если вам хочется посоветоваться со мной насчет того второго затруднения, которое примешалось к нашим небольшим неприятностям и из-за которого ваш характер настолько изменился к худшему, что я едва вас узнаю. Расскажите же мне все, друг мой, и простите, если я снова оскорблю ваш изощренный национальный вкус, намешав себе еще водички с сахаром.
– Легко сказать «расскажите», – возразил сэр Персиваль гораздо более спокойным и вежливым тоном, чем раньше, – намного труднее понять с чего, собственно, начать!
– Могу ли я помочь вам? – спросил граф. – Хотите, я дам имя вашей проблеме? Что, если я назову ее «Анной Кэтерик»?
– Послушайте, Фоско, мы с вами давно знаем друг друга, и если вы раз или два помогли мне выпутаться из неприятностей, то и я в свою очередь не однажды делал все, что от меня зависело, чтобы выручить вас деньгами. Мы оказали друг другу немало одолжений, как водится между мужчинами, но, разумеется, у каждого из нас оставались собственные секреты, в которые мы не посвящали друг друга, не так ли?
– Это у вас были секреты от меня, Персиваль. Здесь, в Блэкуотер-Парке, у вас припрятан какой-то скелет в шкафу, существование которого в последние дни стало очевидно не только вам.
– Положим, что так. Но если это вас не касается, вам незачем любопытствовать по этому поводу, не правда ли?
– Разве похоже, что я любопытствую?
– Да, похоже.
– Вот оно как! Значит, мое лицо выражает истину? Какой огромный запас прекрасных душевных качеств должен быть заложен в человеке, который, достигнув моего возраста, еще не утратил способности выражать на своем лице подлинные чувства! Ну же, Глайд, будем откровенны друг с другом. Ваша тайна сама отыскала меня, я ее не искал. Предположим, я любопытствую. Вы просите меня, чтобы я, как ваш старый друг, уважил вашу тайну и предоставил вам раз и навсегда хранить ее самому?
– Да, именно этого я и прошу.
– Тогда я перестаю интересоваться ей. С этой самой минуты мое любопытство умерло.
– Вы говорите правду?
– Почему вы сомневаетесь?
– У меня есть некоторый опыт в общении с вами, Фоско, и потому я совсем не уверен, что вы не попытаетесь так или иначе разузнать, что это за тайна.
Кресло внизу снова скрипнуло, и я почувствовала, как подо мной дрогнула колонна, поддерживающая крышу веранды. Это граф вскочил на ноги и от негодования ударил по колонне кулаком.
– Персиваль! Персиваль! – вскричал он с горячностью. – Неужели вы так мало меня знаете? Неужели весь ваш «опыт» не открыл вам моего характера? По типу я скорее человек античного мира! Я способен на самые высокие и добродетельные поступки, когда мне представляется случай совершать их. Все несчастье моей жизни заключается в том, что подобных случаев было так мало! Дружба священна для меня! Разве я виноват, что ваш скелет сам приоткрыл дверцу шкафа и попался мне на глаза? Зачем я признаюсь вам в моем любопытстве? Знайте же, мой бедный, поверхностный, ненаблюдательный англичанин, я делаю это, чтобы еще больше укрепить собственную выдержку! Я мог бы вытянуть из вас ваш секрет, если бы захотел, и мне бы это ничего не стоило, вы сами это знаете! Но вы воззвали к моей дружбе, а дружба для меня священна. Глядите! Я топчу ногами свое низкое любопытство. Мои пылкие чувства возвышают меня над ним. Признайте эти чувства, Персиваль! Берите с них пример, Персиваль! Пожмем друг другу руки – я вас прощаю!
Голос его дрогнул при последних словах, дрогнул, как если бы он в самом деле прослезился.
Сэр Персиваль стал смущенно бормотать извинения, но граф был слишком великодушен, чтобы слушать его.
– Нет! – прервал он сэра Персиваля. – Если друг обидел меня, я прощаю его, не требуя извинений. Скажите прямо: вам нужна моя помощь?
– Да, очень.
– И вы можете попросить ее, не скомпрометировав себя?
– Во всяком случае, я могу попробовать сделать это.
– Тогда пробуйте.
– Дело, собственно, вот в чем: я уже говорил вам сегодня, что приложил немало сил, чтобы найти Анну Кэтерик, но потерпел фиаско.
– Да, говорили.
– Фоско, я пропал, если не отыщу ее.
– Ха! Неужели это так серьезно?
Узкая полоска света скользнула по веранде и упала на дорожку. Граф взял со стола в комнате лампу, чтобы с ее помощью получше разглядеть лицо своего друга, сидевшего в полутьме.
– Да, – произнес он, – на этот раз правда отражается на вашем лице. Очевидно, это столь же серьезно, как и дело с векселями.
– Гораздо серьезнее! И это так же верно, как и то, что я сижу здесь перед вами!
Свет снова померк. Разговор возобновился.
– Я показал вам письмо моей жене, которое Анна Кэтерик зарыла в песок, – продолжал сэр Персиваль. – Она не хвастает, Фоско, она действительно знает мою тайну.
– Упоминайте об этой тайне как можно реже в моем присутствии, Персиваль. Анна узнала о ней от вас?
– Нет. От своей матери.
– Две женщины знакомы с вашими личными делами – скверно, друг мой, скверно, очень скверно! Еще один вопрос, прежде чем мы продолжим. Причина, по которой вы упрятали Анну в сумасшедший дом, мне теперь совершенно очевидна, но каким образом ей удалось оттуда сбежать? Не подозреваете ли вы, что люди, которым был поручен присмотр за ней, подкупленные кем-то из ваших врагов, нарочно дали ей убежать?
– Нет. Она вела себя лучше всех других пациенток, и эти олухи понадеялись на нее. Она достаточно слабоумна, чтобы пребывать в сумасшедшем доме, но достаточно умна, чтобы погубить меня, если останется на свободе. Вы меня понимаете?
– Понимаю. Теперь, Персиваль, поведайте мне самое главное, и тогда я буду знать, что делать. В чем заключается в настоящую минуту опасность для вас?
– Анна Кэтерик пребывает где-то по соседству и может встретиться с леди Глайд – вот в чем опасность, это, кажется, и так ясно! Любой, кто прочел бы письмо, которое она зарыла в песок, пришел бы к выводу, что моей жене уже известна эта тайна, как бы она ни отпиралась.
– Одну минуту, Персиваль. Если леди Глайд посвящена в вашу тайну, значит она понимает, что разглашение этой тайны скомпрометирует вас. Не в интересах вашей жены выдавать вас.
– Вы так думаете? Слушайте дальше. Возможно, это и было бы не в ее интересах, если бы она хоть немного дорожила мной. Но так случилось, что я – только препятствие на пути другого человека. Она любила его до замужества… Она любит его и теперь, этого проклятого проходимца, простого учителя рисования по фамилии Хартрайт!
– Мой дорогой друг! Ну что тут особенного? Все они влюблены в кого-то другого. Кто на первом месте в сердце женщины? При всем моем опыте я никогда не встречал мужчины, который был бы номером первым. Встречал номер второй, иногда номер третий, четвертый, пятый – часто. Но номер первый – никогда! Он существует, конечно, но я его не встречал!