– Подождите! Я еще не закончил. Кто, как вы думаете, помог ускользнуть Анне Кэтерик, когда за ней послали погоню из сумасшедшего дома? Хартрайт! Кто снова виделся с ней в Камберленде? Хартрайт! Он дважды говорил с ней наедине. Постойте! Не перебивайте меня. Негодяй влюблен в мою жену не меньше, чем она в него. И оба они знают о моей тайне. Позвольте им только встретиться, и они в собственных интересах воспользуются этим знанием, чтобы погубить меня.
– Спокойно, Персиваль, спокойно! Разве вы не верите в порядочность леди Глайд?
– К черту порядочность леди Глайд! Я верю только в ее деньги. Теперь вы поняли, как обстоит дело? Возможно, сама по себе она безвредна, но вместе с этим бродягой Хартрайтом…
– Да, понимаю, понимаю. Где же теперь этот мистер Хартрайт?
– За границей. И если он хочет сохранить собственную шкуру, я не советовал бы ему торопиться с возвращением.
– Вы совершенно уверены, что он за границей?
– Совершенно. Я распорядился, чтобы за ним следили со времени его отъезда из Камберленда вплоть до самого его отплытия. О, я был осторожен, уверяю вас! Анна Кэтерик жила у каких-то людей на ферме неподалеку от Лиммериджа. Я самолично ходил туда после того, как она опять ускользнула от меня, и убедился, что никому из обитателей фермы ничего не известно. Я снабдил ее мать образчиком, на основе которого та написала письмо мисс Холкомб, объясняющее отсутствие какого бы то ни было злого намерения в том, что я упрятал ее дочь в сумасшедший дом. Страшно сказать, сколько я истратил на ее поиски, и вот, несмотря на все предпринятые мной усилия, она неожиданно появляется – и где? – в моем собственном имении – и снова исчезает! И с кем еще она может встретиться, с кем еще пустится в откровения? Этот негодяй Хартрайт может вернуться в любую минуту – а я не буду знать об этом! Он завтра же сможет воспользоваться…
– Нет, Персиваль! Ему не удастся это сделать. Пока я здесь и эта женщина тоже где-то неподалеку, я отвечаю за то, что она попадет к нам в руки прежде, чем встретится с мистером Хартрайтом, даже если он и вернется. Я понимаю, да, да, я понимаю! Самое главное сейчас – разыскать Анну Кэтерик, об остальном можете не беспокоиться. Ваша жена всецело в вашей власти, равно как и мисс Холкомб, которая неразлучна с ней, а мистера Хартрайта нет в Англии. Ваша неуловимая Анна Кэтерик – вот о чем мы должны думать в настоящую минуту. Вам что-нибудь удалось разузнать о ней?
– Нет. Я наведывался к ее матери. Я обыскал всю деревню, но безуспешно.
– Можно ли положиться на ее мать?
– Да.
– Но ведь однажды она уже выдала вашу тайну.
– Этого не случится снова.
– Почему же нет? Или ей самой выгодно хранить молчание?
– Да, весьма выгодно.
– Счастлив это слышать, Персиваль, – ради вас самого. Не отчаивайтесь, друг мой. Наши материальные дела, как я уже говорил вам, оставляют мне много времени, чтобы я мог спокойно обернуться и уже с завтрашнего дня начать разыскивать Анну Кэтерик, надеюсь, более успешно, чем вы. Еще один вопрос, прежде чем мы отправимся спать.
– Какой?
– Вот какой. Когда я направился в лодочный сарай сообщить леди Глайд, что дело относительно требуемой вами подписи временно отложено, волею случая мне довелось увидеть, как какая-то женщина подозрительно быстро рассталась с вашей женой. Однако мне не удалось волею того же случая подойти к ним достаточно близко, чтобы разглядеть лицо незнакомки. Как я узнаю нашу неуловимую Анну? Какова она собой?
– Какова? Что же, в двух словах: она до тошноты похожа на мою жену!
Скрипнуло кресло, и снова содрогнулась колонна. Граф вскочил на ноги, на этот раз от изумления.
– Что!!! – вскричал он удивленно.
– Представьте себе мою жену после тяжелой болезни и немножко не в своем уме – вот вам и Анна Кэтерик, – отвечал сэр Персиваль.
– Между ними есть какое-то родство?
– Совершенно никакого.
– И, однако, они до такой степени похожи?
– Да, до такой степени. Над чем вы смеетесь?
Ответа не последовало, внизу наступила тишина. Граф беззвучно хохотал, трясясь всем телом.
– Над чем вы смеетесь? – повторил свой вопрос сэр Персиваль.
– Над собственными фантазиями, мой дорогой друг. Простите мне мой итальянский юмор – не зря же я принадлежу к знаменитой нации, выдумавшей Петрушку? Ну что же, прекрасно, прекрасно! Теперь стоит мне только увидеть Анну Кэтерик, как я сразу ее узнаю. А на сегодня довольно. Успокойтесь, Персиваль. Спите сном праведника, сын мой, и вы увидите, что́ я для вас сделаю, когда на помощь нам обоим придет рассвет! В моей огромной голове теснятся грандиозные планы и проекты. Вы оплатите векселя и найдете Анну Кэтерик, даю вам честное слово! Я друг, которого вы должны лелеять в самом сокровенном уголке вашего сердца, разве нет? Не достоин ли я тех небольших денежных ссуд, о которых вы так деликатно напомнили мне совсем недавно? Что бы вы ни делали, Персиваль, никогда больше не оскорбляйте во мне мои лучшие чувства. Признавайте их, Персиваль! Берите с них пример! Я снова вас прощаю. И снова жму вашу руку. Спокойной ночи!
Больше не было сказано ни слова. Я слышала, как граф закрыл дверь библиотеки. Я слышала, как сэр Персиваль закрыл ставни. Дождь лил все это время, не стихая ни на минуту. Я промокла до костей; мое тело ныло от длительного пребывания в неудобном положении. Я попробовала пошевелиться, но усилие это было столь мучительно, что мне пришлось отказаться от своего намерения. Предприняв новую попытку, мне удалось встать на колени на мокрую, скользкую крышу. Когда я доползла до стены и смогла подняться, опираясь на нее, я оглянулась и увидела, как осветилось окно в туалетной комнате графа. Мужество вернулось ко мне, и, не спуская глаз с его окна, я, шаг за шагом продвигаясь вдоль стены, нащупывала дорогу к себе обратно.
Часы пробили четверть второго, когда я наконец ухватилась за подоконник моей комнаты. Я не видела и не слышала ничего такого, что могло бы заставить меня предположить, что мое отсутствие было обнаружено.
20 июня 8 часов утра
На безоблачном небе сияет солнце. Я еще не подходила к постели, не смыкала моих усталых от бессонной ночи глаз. Из того же окна, из которого вчера я смотрела в ночную тьму, сегодня я смотрю на яркий утренний свет.
Считаные часы прошли с тех пор, как я вернулась к себе, а кажется, что минули недели.
Лишь несколько часов назад – но какими долгими эти часы показались мне – я опустилась в темноте здесь, на полу, продрогшая и промокшая насквозь, бесполезное, беззащитное, охваченное паникой существо.
Сама не помню, как я пришла в себя. Не помню, как добралась до спальни, зажгла свечу и начала искать, словно позабыв, как это ни странно, где она лежит, сухую одежду, чтобы поскорее согреться. Я помню, что я сделала все это, но не помню, когда именно.
Я даже не могу припомнить, когда прекратился сковывающий все мое тело озноб и на смену ему пришел сильнейший жар.
Должно быть, еще до восхода солнца? Да, я слышала, как пробило три часа. Я запомнила это, потому что в тот миг ко мне неожиданно вернулась необыкновенная ясность сознания и вместе с ней наступило какое-то лихорадочное волнение, позволившее мне призвать на помощь все мои силы и способности. Помню, как я решила держать себя в руках и терпеливо – час за часом – ждать первого удобного случая, чтобы увезти Лору из этого ужасного дома, не опасаясь, что наш замысел будет немедленно раскрыт и за нами отправят погоню. Помню, как в голове моей поселилось убеждение, что подслушанный мной разговор не только полностью оправдывал наш будущий побег, но также давал нам в руки оружие борьбы с этими двумя злодеями. Помню, это побудило меня немедленно записать их слова в точности, как они были сказаны, пока я могу располагать собственным временем и пока они не изгладились из моей памяти. Все это я помню ясно – мысли больше не путаются в моей голове. Помню, как пришла в спальню с пером, чернилами и дневником еще до рассвета, как села у широко распахнутого окна, чтобы немного умерить охвативший меня жар, как непрерывно писала, все быстрей и быстрей, все неутомимей и неутомимей, пока не начал просыпаться дом, – как ясно все это запечатлелось в моей памяти! Я начала писать при свече, а доканчивала эту страницу при солнечном свете нового дня!
Почему я продолжаю сидеть за столом? Почему продолжаю утомлять мои воспаленные глаза и бедную голову все новыми и новыми строками? Не лучше ли лечь отдохнуть и попытаться во сне утишить жар, истощающий мои силы?
Я не смею решиться на это. Мною овладел страх, пугающий меня больше всех прочих страхов. Я боюсь жара, который жжет мою кожу, боюсь озноба, сотрясающего мое тело, и пульсирования, которое ощущаю в висках. Если я лягу сейчас, кто знает, хватит ли у меня сил подняться снова?
О, этот дождь, этот жестокий дождь, промочивший меня сегодня ночью насквозь!
9 часов
Пробило девять часов или восемь? Кажется, девять. Я опять вся дрожу, дрожу с головы до пят, несмотря на жаркий летний воздух, проникающий в комнату. Не заснула ли я здесь сидя? Не знаю.
О господи, неужели я заболеваю?
Заболеть! В такое время! Моя голова – я так боюсь за свою голову. Я еще могу писать, но все строчки сливаются вместе. Я различаю слова. «Лора» – я пишу «Лора» и вижу написанное слово. Восемь или девять – который теперь час?
Как холодно, как холодно! О, этот вчерашний дождь!.. И удары часов, я не могу сосчитать их, они все еще звучат у меня в голове…
В этом месте запись в дневнике становится неразборчивой. Последующие две или три строки содержат в себе лишь обрывки отдельных слов, которые перемежают кляксы и росчерки пера. Последние отметки на бумаге имеют отдаленное сходство с буквами «Л» и «А», начальными в имени леди Глайд.
На следующей странице дневника сохранилась еще одна запись. Она сделана мужским почерком, крупным, размашистым и твердым. Запись помечена «21 июня». Она содержит следующие строки: