– Постарайтесь выяснить, что означают ее слезы.
Луи постарался, постаралась и молодая особа. Им удалось до такой степени запутать друг друга, что должен искренне признаться – они чрезвычайно позабавили меня. Думаю, что снова пошлю за ними, когда буду в плохом расположении духа. Я только что упомянул об этом Луи. Странно, но это как будто смутило его. Бедняга!
Уверен, никто не ждет, что я стану объяснять причину слез горничной моей племянницы, смысл которой до меня попытался донести при помощи английского языка мой камердинер-швейцарец. Для меня это непосильная задача. Может быть, я смогу передать свои собственные впечатления и чувства в связи с этим. Достаточно ли будет этого? Пожалуйста, скажите «да».
Насколько я понял, она начала объяснять мне (посредством Луи), что ее хозяин отказал ей от места. (Заметьте странную несообразность речей молодой особы. Разве есть моя вина в том, что она потеряла место?) Получив расчет, она пошла ночевать в гостиницу. (Я не содержу гостиниц – к чему же упоминать о ней при мне?) Между шестью и семью часами вечера к ней зашла попрощаться мисс Холкомб и дала ей два письма – одно для меня, другое для какого-то джентльмена из Лондона. (Но я-то вовсе не джентльмен из Лондона, черт его побери!) Она тщательно спрятала оба письма за пазуху. (Какое мне дело до ее пазухи?) Она очень огорчилась, когда мисс Холкомб снова ушла, кусок не шел ей в горло, пока не настало время ложиться, и вот тогда – было около девяти часов вечера, – вспомнив, что за весь день у нее ни крошки не было во рту, ей захотелось выпить чашку чая. (Почему я должен быть в ответе за эти вульгарные переживания, которые начинаются слезами, а кончаются чашкой чая?) Как раз в ту минуту, как она «поставила котелок на огонь» (я пишу эти слова с авторитетного утверждения Луи, что он понимает их смысл и готов объяснить его мне, но я принципиально не желаю слушать никаких объяснений), итак, только она «поставила котелок на огонь», как дверь отворилась и ее «как обухом по голове хватило» (снова ее собственные слова, однако на этот раз непонятные не только мне, но и Луи) при появлении «ее сиятельства графини». С чувством глубокой иронии я передаю, как титулует мою сестру горничная моей племянницы. Моя бедная сестра – скучнейшая женщина, вышедшая замуж за иностранца. Продолжаю: дверь отворилась, ее сиятельство графиня появилась в комнате, и молодую особу «как обухом по голове хватило». Весьма примечательно!
Право, я должен немного передохнуть, прежде чем продолжить. После того как я полежу несколько минут, откинувшись в своем кресле, с закрытыми глазами, и Луи смочит мои бедные, измученные виски капелькой одеколона, возможно, я смогу писать дальше.
Ее сиятельство графиня…
Нет! Теперь я в силах продолжить, но не в силах сидеть. Я откинусь в кресле и буду диктовать полулежа. У Луи ужаснейший акцент, но он знает язык и может писать на нем. Как это удобно!
Ее сиятельство графиня объяснила свое неожиданное появление в гостинице тем, что пришла передать Фанни какие-то поручения от мисс Холкомб, о которых та позабыла сказать девушке из-за спешки. Молодая особа пожелала, не откладывая, узнать, что это за поручения, но графиня не хотела говорить о них (как это типично для моей сестры!), пока Фанни не выпьет чая. Ее сиятельство очень любезно и заботливо (совершенно не похоже на мою сестру!) сказала: «Моя бедная девочка, я уверена, что вам очень хочется чая. О поручениях мы поговорим потом. Чтобы вам было спокойнее, я сделаю чая и себе и составлю вам компанию». Думается, именно эти слова взволнованно произнесла молодая особа в моем присутствии. Во всяком случае, графиня настойчиво желала сама приготовить чай и зашла в своем унижении так далеко, что одну чашку налила себе, а вторую – предложила выпить Фанни. Девушка выпила чая и, по ее словам, отпраздновала этот знаменательный случай тем, что через пять минут потеряла сознание в первый раз в своей жизни. Здесь опять я привожу ее собственные слова. Луи считает, что их сопровождало неограниченное выделение слез. Сам я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть его слова. С меня было достаточно, что я принудил себя слушать, – глаза мои были закрыты.
На чем бишь я остановился? Ах да, она упала в обморок, выпив чашку чая с графиней, – поступок, который, возможно, заинтересовал бы меня, имей я отношение к медицине, но, не будучи медиком, я просто скучал, когда она рассказывала мне об этом, и только. Через полчаса, когда она пришла в себя, она лежала на кушетке, а около нее, кроме хозяйки, никого не было. Графиня решила, что час слишком поздний, чтобы оставаться в гостинице, и ушла, как только девушка стала подавать признаки жизни. Хозяйка была настолько добра, что помогла девушке лечь в постель.
Оставшись наедине с самой собой, молодая особа пощупала у себя за пазухой (я весьма сожалею о необходимости упоминать об этом вторично) и убедилась, что оба письма на месте, правда в довольно скомканном виде. Ночью у нее кружилась голова, но утром она почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы отправиться в дорогу. Письмо, адресованное этому навязчивому незнакомцу – джентльмену в Лондоне, она опустила в почтовый ящик и затем передала второе письмо прямо мне в руки, как ей было приказано. Все это было истинной правдой, и, хотя она не могла упрекнуть себя ни в какой сознательной небрежности, она была в полном смятении и очень нуждалась в совете. При этом, как считает Луи, выделения появились заново. Возможно, так и было, но более важно тут заметить, что я наконец потерял всякое терпение, открыл глаза и вмешался.
– Что на сей раз означают ее слезы? – осведомился я.
Бестолковая горничная моей племянницы вытаращила на меня глаза и онемела.
– Попытайтесь выяснить, – сказал я камердинеру, – а затем переведите мне, Луи.
Луи попытался и перевел. Иными словами, он сей же час с головой погрузился в бездонную пропасть бессмыслицы, куда за ним последовала и молодая особа. Право, не помню, когда в последний раз я так забавлялся! Я предоставил им барахтаться в этой неразберихе, пока меня это не стало утомлять. Когда же все это мне изрядно поднадоело, я сделал над собой усилие и вытянул их оттуда.
Вряд ли стоит упоминать о том, что благодаря моему вмешательству я, хоть и по прошествии некоторого времени, смог установить смысл замечаний молодой особы.
Я выяснил, что она пребывала в полном смятении, поскольку события, описанные выше, помешали ей получить дополнительные поручения от мисс Холкомб, которые девушке должна была сообщить графиня. Фанни беспокоилась, что эти поручения были крайне важны для ее хозяйки. Но из-за боязни встретить сэра Персиваля она не осмелилась вернуться ночью в Блэкуотер-Парк, чтобы спросить о них у самой мисс Холкомб, а остаться в гостинице еще на один день она не решилась, ибо мисс Холкомб велела ей ни в коем случае не опоздать на утренний поезд. Фанни чрезвычайно тревожилась, что ее несчастный обморок приведет к другому несчастью и что ее госпожа подумает, будто на нее нельзя положиться, и потому смиренно просила моего совета: не следует ли ей написать мисс Холкомб, объяснить все, извиниться и попросить перечислить ей поручения в ответном письме, если еще не поздно? Я не прошу прощения за эти крайне утомительные строки. Мне приказано написать их. Непостижимо, но на свете есть люди, которым в самом деле гораздо более интересно, что сказала мне горничная моей племянницы, чем то, что сказал ей я! Забавная испорченность ума!
– Я была бы вам искренне признательна, если бы вы были столь любезны и посоветовали мне, как поступить! – заметила молодая особа.
– Просто оставьте все как есть, – сказал я, применяя свои выражения к слушательнице, – сам я всегда делаю именно так. Да. Что еще?
– Если вы считаете, сэр, что я беру на себя слишком большую смелость, желая написать мисс Холкомб, сэр, я, конечно, не посмею писать ей. Но мне так хочется сделать все, что я только могу, для миледи…
Люди низшего класса никогда не знают, пора им уже выйти из комнаты или еще нет. И потому те, кто стоит выше их, неизменно вынуждены помогать им в этом. Я решил, что пробил час, когда молодой особе надо помочь уйти. Я сделал это посредством двух слов, полных здравого смысла: «До свиданья!»
Что-то снаружи или внутри у девушки вдруг скрипнуло. Луи, в отличие от меня глазевший на нее, говорит, что она скрипнула, когда делала книксен. Любопытно. Были это ее башмаки, ее корсет или ее кости? Луи думает, что это был ее корсет. Чрезвычайно странно!
Как только я остался наедине с самим собой, я немного вздремнул – мне это было просто необходимо. Когда я проснулся, я заметил на столике письмо дорогой Мэриан. Если бы я имел хоть малейшее представление о его содержании, я, совершенно определенно, даже не попытался бы распечатать его. Пребывая, однако же, к несчастью для себя, в блаженном неведении и ничего не подозревая, я прочитал это письмо. Оно немедленно вывело меня из равновесия на целый день.
По своей натуре я одно из самых кротких существ на свете – я снисходителен ко всем и ни на что не сержусь. Но, как я уже сказал, есть предел и моему долготерпению. Я отложил письмо Мэриан в сторону и почувствовал себя – почувствовал с полным на то правом – глубоко оскорбленным.
Я должен сделать одно замечание! Безусловно, оно касается того серьезнейшего вопроса, который мы обсуждаем на этих страницах, иначе я не позволил бы себе поместить его здесь.
По моему мнению, гнусный эгоизм рода человеческого ни в чем не проявляется в столь отвратительно ярком свете, как в обращении, которое холостые люди терпят от женатых людей, вне зависимости от того, о каком классе общества идет речь. Если вы оказались слишком осмотрительны и в неменьшей степени самоотверженны, чтобы не прибавлять собственное семейство к уже и без того переуплотненному населению, вы становитесь объектом мщения для ваших женатых друзей, которым не хватило ни вашей осмотрительности, ни вашей самоотверженности и которые после собственного бракосочетания именно вас назначают поверенным их супружеских неурядиц и другом всех их детей. Мужья и жены говорят о семейных треволнениях, а холостяки и старые девы вынуждены сносить эти разговоры. Привожу в пример самого себя. Я совершенно осознанно выбрал поприще холостяка, в то время как мой бедный дорогой брат Филипп безрассудно женился. Что же он делает после своей смерти? Оставляет свою дочь мне. Она прелестная девушка, но с нею сопряжена ужасная для меня ответственность. За что взваливать ее на мои плечи? А за то, видите ли, что в качестве безобидного холостяка я обязан избавлять моих женатых родственников от всех их собственных супружеских забот и обязанностей. Я делаю все от себя зависящее, чтобы наилучшим образом выполнить за моего брата его собственную обязанность: с бесконечными проволочками и затруднениями я наконец выдаю замуж мою племянницу за человека, которого сам отец выбрал ей в мужья. Между супругами возникают раздоры со всеми вытекающими отсюда неприятными последствиями. Что она делает с этими неприятными последствиями? Взваливает их на мои плечи. За что? За то, что я в качестве безобидного холостяка обязан избавлять моих женатых родственников от всех их супружеских треволнений. Несчастные холостяки! Жалкое человечество!