Рассказ продолжает Уолтер Хартрайт
Я открываю новую страницу и пропускаю в моем повествовании целую неделю.
Я не должен описывать здесь события тех дней. Когда я думаю о них, сердце мое замирает, мысли начинают путаться и блуждать в темноте. А этого не должно быть, если я, пишущий эти строки, имею намерение довести до конца с собою тех, кто их читает. Этого не должно быть, если я желаю, чтобы нить, которая проходит через все перипетии этой истории, не спуталась в моих собственных руках.
Жизнь внезапно изменилась – она обрела новый смысл. Все мои надежды и опасения, борьба, интересы, жертвы – все это в один миг и уже навсегда устремилось в новом направлении, открыв передо мной перспективу, подобно той, что открывается взгляду путешественника с горной вершины. Я прервал мой рассказ под тихой сенью лиммериджского кладбища, а продолжаю его неделей позже среди сутолоки и шума одной из лондонских улиц.
Улица находится в многолюдном и бедном квартале. Нижний этаж одного из домов занят маленькой лавчонкой, где торгуют газетами. На втором и третьем этаже сдаются внаем меблированные комнаты, самые что ни на есть скромные.
Я снял оба этажа под чужим именем. На верхнем этаже живу я, одна комната у меня для работы, в другой – я сплю. Этажом ниже, под той же фамилией, живут две женщины, представленные как мои сестры. Я зарабатываю свой хлеб тем, что делаю рисунки и гравюры на дереве для дешевых периодических изданий. Сестры мои помогают мне шитьем. Наше бедное жилище, наши смиренные занятия, наше предполагаемое родство и заимствованная фамилия – все это средства для того, чтобы затеряться в дремучем лесу лондонских трущоб. Мы не принадлежим к числу людей, живущих открыто и на виду. Теперь я безызвестный, незаметный человек, без покровителей и друзей, которые могли бы помочь мне. Мэриан всего только моя старшая сестра, которая удовлетворяет все наши насущные потребности трудами своих рук. В глазах тех, кто нас знает, мы двое, будучи, как предполагается, сообщниками сумасшедшей Анны Кэтерик, претендующей на имя, положение и личность покойной леди Глайд, являемся одновременно и жертвами дерзкого обмана, и его пособниками.
Таково наше положение. Таковы те новые обстоятельства, в которых мы трое должны будем впредь появляться в настоящем повествовании, на тех многих и многих страницах, что еще ждут читателя впереди.
С точки зрения рассудка и закона, в представлении родственников и знакомых, в соответствии со всеми официальными формальностями цивилизованного общества «Лора, леди Глайд» была похоронена рядом с матерью на лиммериджском кладбище. При жизни вычеркнутая из списка живых, дочь покойного Филиппа Фэрли и жена сэра Персиваля Глайда все еще была жива для своей сестры, была жива для меня, однако для всего остального мира она умерла. Умерла для своего родного дяди, который отказался от нее, умерла для слуг, которые не узнали ее, умерла для официальных лиц, передавших ее состояние в руки ее мужа и тетки, умерла для моей матушки и сестры, искренне веривших, что я обманут искательницей приключений и что я стал жертвой наглого мошенничества; с точки зрения морали, общества и закона – она была мертва.
И все же она была жива! Хоть и жила в бедности, скрываясь от всех и вся. Она жива, хоть ее единственной опорой является бедный учитель рисования, который решил сразиться за нее и вернуть ей право снова числиться в списках живых.
Не мелькнуло ли в голове моей подозрение, порожденное сходством Анны Кэтерик с Лорой, когда я увидел ее лицо в тот миг? Нет, не мелькнуло ни тени подозрения – с той самой минуты, когда она откинула свою вуаль, стоя подле надгробной надписи, гласившей о ее кончине, я ни на один миг не засомневался, что это была Лора.
Прежде чем в тот день закатилось солнце, прежде чем исчез из виду ее дом, навсегда закрывший перед ней двери, вновь прозвучали прощальные слова, произнесенные мною при отъезде из Лиммериджа, – я их повторил, она их вспомнила. «Если когда-нибудь настанет время, когда преданность всего моего сердца, всей моей души и все мои силы смогут дать вам минутное счастье или избавить вас от минутного горя, вспомните о бедном учителе рисования, который учил вас». Она, так мало помнившая тревогу и ужас, наполнившие события последнего времени, вспомнила эти слова и доверчиво склонила свою усталую головку на грудь человека, произнесшего их. В ту минуту, когда она назвала меня по имени, когда сказала: «Меня старались заставить все забыть, Уолтер, но я помню Мэриан, и я помню вас», в ту минуту я, давно отдавший ей свою любовь, отдал ей всю свою жизнь и возблагодарил Бога за то, что могу это сделать. Да! Час настал. За многие тысячи миль, через дремучие дикие леса, где гибли более сильные мои товарищи, через смертельные опасности, трижды мне грозившие и трижды миновавшие меня, рука Провидения, темной дорогой ведущая людей к их будущему, вела меня к этому часу. Теперь, когда Лора одинока и всеми отвержена, прошла через страшное испытание и так сильно изменилась – красота ее поблекла, ум помрачился, когда ее лишили положения и места среди живых, я могу открыто положить к ее драгоценным ногам ту преданность, которую я ей обещал, преданность всего моего сердца и всей моей души, и все мои силы. По праву ее несчастья, по праву ее одиночества она была наконец моей! Моей, чтобы поддерживать ее, защищать, утешать, чтобы восстановить ее в правах. Моей, чтобы любить и почитать ее, как отец и как брат. Моей, чтобы отомстить за нее, невзирая ни на какие опасности и жертвы, хотя бы даже мне пришлось бороться против Знатности и Могущества, против пребывающего во всеоружии Обмана и всесильного Достатка, рискуя собственной репутацией, дружескими связями и даже собственной жизнью.
Положение мое определено, побуждения известны. Теперь надо рассказать историю Мэриан и историю Лоры.
Дабы избежать частых пауз в повествовании и столь легко объяснимой сбивчивости мысли, я поведу оба рассказа не от лица самих рассказчиц, но изложу события коротко и ясно, извлекая из их слов только факты. Я должен записать этот своего рода отчет как для самого себя, так и для моего поверенного. Таким образом, запутанный клубок событий будет распутан наиболее быстро и вразумительно.
История Мэриан начинается там, где кончается рассказ домоправительницы из Блэкуотер-Парка.
После отъезда леди Глайд из дома ее мужа об обстоятельствах, сопутствовавших этому отъезду, мисс Холкомб сообщила домоправительница. Несколько дней спустя (сколько именно, миссис Майклсон не могла сказать с уверенностью, поскольку не вела в то время никаких записей) было получено письмо от графини Фоско, извещавшее о скоропостижной смерти леди Глайд в доме графа Фоско. В письме не был назван день кончины. Миссис Майклсон предоставлялось, на ее собственное усмотрение, сообщить эту печальную весть мисс Холкомб немедленно или же подождать, пока ее здоровье не окрепнет.
Посоветовавшись с мистером Доусоном (по причине собственного нездоровья доктор в течение некоторого времени не мог возобновить свои визиты в Блэкуотер-Парк), миссис Майклсон по его указаниям и в его присутствии сообщила мисс Холкомб это известие в тот же день, когда письмо было получено, или днем позже. Нет нужды останавливаться здесь на впечатлении, которое произвело сообщение о внезапной смерти леди Глайд на ее сестру. Для целей настоящего повествования необходимо лишь сказать, что она смогла уехать из поместья не ранее чем через три недели. В Лондон она отправилась в сопровождении домоправительницы. Там они расстались, миссис Майклсон назвала мисс Холкомб свой адрес на случай, если он понадобится когда-нибудь в будущем.
Расставшись с домоправительницей, мисс Холкомб тотчас же отправилась в контору господ Гилмора и Кирла, дабы посоветоваться с последним ввиду отсутствия мистера Гилмора. В разговоре с мистером Кирлом она упомянула о том, что считала необходимым скрыть от всех (включая и домоправительницу миссис Майклсон), – о своих подозрениях относительно обстоятельств, при которых, как ей объяснили, леди Глайд встретила свою смерть.
Мистер Кирл, уже доказавший ранее свою дружескую готовность быть полезным мисс Холкомб, тотчас поспешил навести справки, какие только было возможно сделать, учитывая щекотливый и опасный характер возложенного на него поручения.
Чтобы больше не возвращаться к этому предмету, следует упомянуть, что граф Фоско, узнав о том, что мистер Кирл действует от имени мисс Холкомб, предпринял все от него зависящее и с готовностью откликнулся на просьбу поверенного сообщить ему подробности относительно болезни леди Глайд. Он предоставил ему возможность поговорить с доктором Гудриком, лечившим больную, и двумя своими служанками. Ввиду отсутствия иных средств установить точную дату отъезда леди Глайд из Блэкуотер-Парка, в распоряжении мистера Кирла оказались лишь сведения, полученные им от доктора и служанок, а также добровольные объяснения графа Фоско и его жены, на основании которых он смог сделать единственный вывод, что глубокое горе, переживаемое мисс Холкомб из-за потери любимой сестры, привело ее к самому печальному заблуждению. Поэтому он написал ей, что ужасные подозрения, о которых она сообщила ему, по его мнению, не имеют под собой никаких оснований. Так началось и закончилось расследование, предпринятое компаньоном мистера Гилмора.
За это время мисс Холкомб, вернувшись в Лиммеридж, собрала там все дополнительные сведения, какие только могла получить.
Первое сообщение о смерти племянницы мистер Фэрли получил от своей сестры мадам Фоско, в этом письме также не упоминалось никаких дат. Он согласился с предложением графини похоронить почившую леди на лиммериджском кладбище, рядом с ее матерью. Граф Фоско сопровождал гроб с останками леди Глайд в Камберленд и присутствовал на похоронах, которые состоялись в Лиммеридже 30 июля. В знак памяти и уважения за гробом шли все обитатели деревни и окрестностей. На следующий день надгробная надпись (как говорили – предварительно начертанная рукой родной тетки умершей леди и впоследствии одобренная ее братом мистером Фэрли) была выгравирована на памятнике, стоявшем над могилой.