Однако обстоятельства, при которых она вновь обрела свободу, практически низводили на нет все эти возможности. Погоня, лишь на время направленная по ложному следу в Хэмпшир, рано или поздно непременно переместилась бы в Камберленд. Люди, которым было поручено найти беглянку, могли появиться в Лиммеридже уже через несколько часов, а в том умонастроении, в каком в настоящий момент пребывал мистер Фэрли, они вполне могли рассчитывать на его поддержку в этом деле и на влияние на местные власти. Забота о безопасности леди Глайд вынудила мисс Холкомб отказаться от попыток добиться справедливости и незамедлительно увезти леди Глайд оттуда, где она подвергалась наибольшей опасности быть обнаруженной, – из ее родного дома.
Скорейшее возвращение в Лондон стало бы самой благоразумной мерой безопасности. В большом городе их следы могли бы затеряться быстрее и лучше всего. Перед отъездом не было сделано никаких приготовлений, никто не сказал им доброго слова на прощание. В достопамятный день 16 октября мисс Холкомб убедила сестру собрать остатки мужества и сделать над собой последнее усилие. Не простившись ни с одной живой душой, они вдвоем отправились в мир, навсегда покинув Лиммеридж-Хаус.
Они поднимались по холму, возвышавшемуся за церковным кладбищем, когда леди Глайд стала настойчиво просить сестру вернуться, чтобы в последний раз взглянуть на могилу матери. Мисс Холкомб старалась отговорить ее, но безуспешно. Лора была непреклонна. Ее тусклый взгляд неожиданно загорелся внутренним огнем, сверкнув сквозь вуаль, прикрывавшую глаза; исхудавшие пальцы, перед этим безжизненно лежавшие в руке сестры, с силой сжали эту дружескую руку. В душе я верю, что само Провидение указало ей этот путь и что самое невинное и самое несчастное из Его созданий было избрано в эту страшную минуту, чтобы исполнить Его волю.
Они повернули обратно к кладбищу и тем самым навсегда связали для будущего три наши жизни в одну.
Вот какова была эта история, – во всяком случае, насколько мы знали ее тогда.
Едва я услышал ее, как в голове моей возникло два очевиднейших, напрашивающихся само собой вывода. Во-первых, хоть и смутно, но я уже понимал суть заговора, понимал, как злодеи поджидали удобных случаев, как подтасовывали факты и обстоятельства, чтобы обеспечить полную безнаказанность своего дерзкого и запутанного преступления. И хотя отдельные подробности его все еще оставались для меня тайной, я ничуть не сомневался в том, что негодяи самым гнусным образом воспользовались сходством между женщиной в белом и леди Глайд: было совершенно очевидно, что Анна Кэтерик находилась в доме графа под видом леди Глайд и что леди Глайд заняла в лечебнице место умершей Анны Кэтерик. Подмена была устроена таким образом, чтобы сделать ни в чем не повинных людей (каковыми, определенно, были доктор и две служанки и, по всей видимости, директор лечебницы) соучастниками этого преступления.
Второй вывод неизбежно вытекал из первого. Из нас троих никому не приходилось ждать пощады от графа Фоско и сэра Персиваля Глайда. Успешное осуществление их плана принесло этим двум злодеям тридцать тысяч фунтов чистой прибыли: двадцать тысяч – одному и десять тысяч, через его жену, – другому. По этой причине, равно как и по многим другим, они были крайне заинтересованы в том, чтобы их преступление не оказалось раскрытым, и, конечно, они не оставили бы камня на камне, не остановились бы ни перед чем, пошли бы на любую низость, ради того чтобы обнаружить, где скрылась их жертва, и разлучить ее с единственными ее друзьями, каких она имела в целом свете, – с Мэриан Холкомб и со мной.
Сознание серьезной опасности – опасности, с каждым днем и с каждым часом становившейся все ближе, – единственное, чем я руководствовался, выбирая место для нашего укрытия. Я отдал предпочтение восточной части Лондона, где гораздо реже можно встретить праздношатающихся охотников, только и глазеющих по сторонам. Я выбрал самый бедный и густонаселенный квартал, ибо чем тяжелее приходится его обитателям в борьбе за существование, тем меньше риска, что среди них найдутся те, кому достанет времени и внимания наблюдать за незнакомцами, поселившимися по соседству. Этих-то преимуществ я и искал, кроме того, наш квартал был выгоден для нас еще и в другом, не менее важном отношении. Здесь мы могли жить довольно дешево, обеспечивая наши нужды трудами моих рук и при этом имея возможность экономить каждый фартинг для достижения нашей цели, справедливой цели, к которой я теперь неуклонно стремился, – восстановить попранные права Лоры.
Через неделю Мэриан Холкомб и я установили порядок, в котором должна была протекать наша новая жизнь.
Кроме нас, в доме больше не было других квартирантов, к тому же к себе мы могли подниматься, минуя лавку внизу. Мы условились, что по крайней мере на первых порах ни Мэриан, ни Лора не будут выходить из дому без меня и что в мое отсутствие они ни под каким предлогом не станут впускать к себе кого бы то ни было. Приняв эти предосторожности, я отправился к своему знакомому, с которым был некогда дружен, – к резчику по дереву, имевшему большую клиентуру, – в поисках работы; я откровенно признался ему, что в силу определенных причин предпочел бы не предавать огласке свое имя.
Он тотчас же заключил из услышанного, что я запутался в долгах, в самых обычных выражениях выказал мне свое сожаление по этому поводу, а потом пообещал сделать все возможное, чтобы помочь мне. Я не стал разубеждать его и взял работу, которую он смог мне в тот момент предложить. Он знал, что может положиться на мою опытность и трудолюбие. Я обладал качествами, которые он так ценил, – усидчивостью и способностью работать быстро, и, хотя заработки мои были невелики, их хватало на наши насущные потребности. Как только мы уверились в этом, Мэриан Холкомб и я подсчитали наши ресурсы. У нее было немногим больше двухсот фунтов, у меня оставалось почти столько же от тех денег, которые я перед отъездом из Англии получил от продажи моей учительской практики. Наш общий капитал превышал четыреста фунтов. Я положил это небольшое состояние в банк, чтобы из него можно было оплачивать тайные розыски и расследования, которые я решил предпринять и непременно довести до конца, пусть даже в одиночку, если мне не удастся найти себе помощника. Мы до последнего фартинга рассчитали наши ежедневные расходы и никогда не прибегали к этим накоплениям, иначе как только в интересах Лоры, и только для нее одной.
Всю домашнюю работу, которую, если бы мы только осмелились довериться кому-нибудь, делала бы служанка, с самого первого дня как нечто само собой разумеющееся взяла на себя Мэриан Холкомб. «Все, что могут делать руки женщины, – сказала она, – рано или поздно научатся делать и мои руки». Она посмотрела на свои ладони – они дрожали. Когда Мэриан завернула рукава простенького платья, которое носила теперь, не желая выдать себя, вид ее изможденных рук поведал печальную историю своей хозяйки, в то время как в глазах ее по-прежнему ярко светился несгибаемый дух этой женщины. Две крупных слезы медленно покатились по ее щекам, когда она посмотрела на меня. Но она энергичным, так похожим на нее движением ладони смахнула их и улыбнулась мне. Увы, эта улыбка была лишь слабым отражением ее прежней жизнерадостности.
– Не сомневайтесь в моем мужестве, Уолтер, – сказала она. – Это плачет мое малодушие, а не я. Его победят заботы по дому, если не смогу я сама.
Мэриан сдержала слово: победа была одержана уже к вечеру того же дня, когда мы встретились и она присела отдохнуть. Ее большие черные глаза взглянули на меня с прежней ясностью и решительностью.
– Я еще не окончательно сломлена, – сказала она, – верьте мне, я смогу справиться со своей частью работы. – И, не дав мне ответить, прибавила шепотом: – И со своей частью риска и опасностей. Вспомните об этом, когда придет время!
И я вспомнил, когда время пришло.
К концу октября уклад нашей жизни принял свой завершенный вид. Все трое мы жили в своем тайном убежище в таком уединении, как если бы дом, в котором мы поселились, был построен на безлюдном острове, а огромный лабиринт улиц и бесчисленное количество окружавших нас людей представляли собой не что иное, как воды бескрайнего океана. У меня оставалось теперь немного свободного времени, чтобы поразмыслить над планом моих будущих действий и над тем, как бы мне понадежнее вооружиться в предстоящей борьбе с сэром Персивалем и графом.
Я отказался от всякой надежды доказать истинность личности Лоры, опираясь лишь на наши с Мэриан свидетельства. Если бы мы любили ее не так горячо, если бы инстинкт, укорененный в нас этой любовью, оказался бы не таким проницательным и глубоким, как все доводы рассудка и результаты наблюдений, даже мы, пожалуй, засомневались бы, увидев ее теперь.
Перемена, которую претерпела ее внешность из-за страданий и ужасов прошлого, пугающе, почти безнадежно усилило ее сходство с Анной Кэтерик. Когда я рассказывал о своем пребывании в Лиммеридже, я упоминал (это свидетельствовало из моих наблюдений за обеими) о том, как не похожи были девушки в каких-то неуловимых мелочах, несмотря на их общее сходство. Если бы во времена, предшествовавшие замужеству Лоры, кто-нибудь увидел девушек вместе, он ни за что не смог бы спутать их друг с другом, как часто путают близнецов. Теперь я не мог бы повторить тех своих слов. Страдания и лишения, за саму мысль о которых я бранил себя, когда эта мысль, пусть даже мимолетно, соединялась в моей голове с будущим Лоры Фэрли, наложили свою неизгладимую печать на свежесть и красоту ее лица. Роковое сходство, которое я когда-то с ужасом заметил между девушками, теперь обрело свою плоть и кровь. Посторонние люди, знакомые и даже друзья, которые не могут смотреть на нее через призму нашей беспредельной любви, как смотрим на нее мы, вправе были сомневаться в том, что она – Лора Фэрли, которую они когда-то знали.
Единственное, что могло бы нам помочь, как мне думалось вначале, – это возможность пробудить в Лоре воспоминания о людях и событиях, с которыми самозванка не была знакома и о которых не могла ничего знать, однако в дальнейшем мы с Мэриан были вынуждены с грустью признать всю безнадежность нашей затеи. Все меры предосторожности, которые мы предпринимали в общении с Лорой, все средства и ухищрения, к которым мы прибегали, дабы привести в равновесие и укрепить ее расстроенное сознание, грозили нам опасностью, что ее мысли вновь обратятся к воспоминаниям об ужасном и тягостном прошлом. Мы осмеливались напоминать ей только о повседневных домашних событиях нашего счастливого прошлого в Лиммеридже, когда я впервые приехал туда учить ее рисованию. День, когда я пробудил в Лоре эти воспоминания, показав ей рисунок беседки, который она подарила мне в миг разлуки и с которым я никогда не расставался с тех пор, стал днем рождения нашей первой надежды. Мало-помалу она с видимой нежностью вспоминала о наших прежних прогулках и поездках, и теперь ее печальные, молящие, усталые глаза стали смотреть на меня и Мэриан с новым интересом, с новой осмысленностью, которыми мы с этой минуты так дорожили и всячески старалась поддерживать в ней. Я купил ей коробку красок и альбом, похожий на тот, который был у нее в руках, когда я впервые ее увидел. Снова – о господи, снова! – в свободные от работы часы, при тусклом лондонском освещении, в нашей бедной лондонской комнатке я сидел подле нее, выправляя неровные линии и помогая обрести ее дрожащей руке необходимую твердость. День за днем я ст