Через несколько минут ожидания меня провели в кабинет к мистеру Кирлу. Это был бледный, худой, хорошо владеющий собой человек с очень проницательным взглядом, очень тихим голосом и очень сдержанным обхождением, – насколько я мог судить, он был не из тех людей, которые готовы одарить своими симпатиями каждого встречного и кого легко вывести из профессионального равновесия. Лучшего юриста для моих целей нельзя было и сыскать. Если бы он пришел к решению, и это решение оказалось бы благоприятным для нас, наше дело можно было бы считать уже выигранным.
– Прежде чем я перейду к вопросу, который привел меня к вам, – сказал я, – должен предупредить вас, мистер Кирл, что даже самое краткое изложение его сути займет довольно много времени.
– Мое время в распоряжении мисс Холкомб, – отвечал он. – Во всем, что касается ее интересов, я заменяю своего компаньона и как человек, и как поверенный. Он сам просил меня об этом, когда временно отошел от дел.
– Могу я узнать, в Англии ли мистер Гилмор?
– Нет, он живет у родственников в Германии. Здоровье его улучшилось, но, когда он вернется, еще неизвестно.
Пока мы обменивались этими предварительными фразами, он в поисках чего-то перебирал лежавшие перед ним бумаги и наконец вынул из стопки запечатанное письмо. Мне показалось, что он хочет передать его мне, но, очевидно передумав, положил письмо на стол, уселся в кресло и стал молча ждать, что я ему скажу.
Не теряя больше времени на вступление, я поведал ему о фактах, уже описанных на этих страницах.
Он был юристом до мозга костей, и все же я поколебал его профессиональную невозмутимость. Скептические замечания и возгласы изумления, которые он не мог сдержать, несколько раз прерывали мой рассказ. Однако я настойчиво продолжал и под конец задал ему важный вопрос:
– Какого вы мнения обо всем этом, мистер Кирл?
Он был слишком осторожен, чтобы ответить мне тотчас же, пока не соберется с мыслями.
– Прежде чем я сообщу вам свое мнение, – сказал он, – я должен попросить позволения задать вам несколько вопросов, дабы прояснить для себя это дело.
Его вопросы были резкими, насквозь пропитанными недоверием и сомнением; они со всей очевидностью доказывали, что он считает меня жертвой заблуждения и что даже готов был бы заподозрить меня в каком-то хитроумном мошенничестве, если бы не рекомендательное письмо мисс Холкомб.
– Вы верите, что я рассказал вам правду, мистер Кирл? – поинтересовался я, когда он закончил свой расспрос.
– Поскольку речь идет о ваших собственных убеждениях, я уверен, что вы рассказали правду, – отвечал он. – Я питаю глубочайшее уважение к мисс Холкомб, и потому у меня нет причин относиться без должного уважения к человеку, которого она почтила своим доверием в таком серьезном деле. И даже более того, если хотите, из вежливости и во избежание споров я соглашусь признать, что для вас с мисс Холкомб неоспоримым является тот факт, что леди Глайд жива. Но вы пришли ко мне за советом законника. Так вот, как юрист, и только как юрист, я обязан сказать вам, мистер Хартрайт, что ваши подозрения попросту неубедительны.
– Сильно сказано, мистер Кирл.
– Я хочу, чтобы вы меня поняли. Свидетельства, подтверждающие смерть леди Глайд, при ближайшем ознакомлении с ними выглядят совершенно удовлетворительно. Показания ее родной тетки доказывают, что леди Глайд приехала в дом графа Фоско, заболела и умерла. Кроме того, есть медицинское заключение о ее смерти, последовавшей в силу естественных причин. Есть факт похорон в Лиммеридже и надпись на надгробном памятнике. Вот то, что вы хотите опровергнуть. Какими же доказательствами вы подкрепите заявление, сделанное с вашей стороны, будто бы женщина, которая умерла и была похоронена, – не леди Глайд? Рассмотрим основные пункты вашего рассказа. Мисс Холкомб едет в некую частную лечебницу и видит там некую пациентку. Известно, что женщина по имени Анна Кэтерик, необыкновенно похожая на леди Глайд, убежала из лечебницы; известно, что особа, вторично принятая в лечебницу в июле, поступила туда под именем Анны Кэтерик; известно, что джентльмен, привезший ее в лечебницу, предупреждал мистера Фэрли о главном пунктике помешательства Анны Кэтерик, который заключается в том, что та склонна выдавать себя за его умершую племянницу; также известно, что в лечебнице (где ей никто не верил) она беспрестанно твердила, будто бы она и есть леди Глайд. Вот факты. Что вы можете им противопоставить? Предположим, мисс Холкомб узнала в этой женщине свою сестру, чему, впрочем, противоречат последующие события. Заявила ли мисс Холкомб владельцу лечебницы об установлении личности своей сестры, приняла ли законные меры, чтобы вызволить ее оттуда? Нет! Она тайно подкупила служительницу и устроила побег. Когда пациентку освободили таким сомнительным образом и привезли к мистеру Фэрли, узнал ли он ее? Усомнился ли хоть на одно мгновение в смерти своей племянницы? Нет. Узнали ли ее слуги? Нет. Осталась ли она в Лиммеридже, чтобы добиться признания своей личности, прибегнув к другим доказательствам? Нет. Ее тайно увезли в Лондон. Положим, что тем временем и вы тоже узнали ее, но вы не ее родственник – вы даже не старый друг семьи. Показания слуг идут вразрез с вашими; слова мистера Фэрли опровергают утверждения мисс Холкомб, а предполагаемая леди Глайд противоречит сама себе. Она заявляет, что провела ночь в некоем доме. Вы же установили, что она там вовсе не была, и сами признаете, что ее душевное состояние не позволяет вам подвергнуть ее допросу в интересах расследования, чтобы она свидетельствовала сама за себя. Я опускаю некоторые малосущественные подробности, дабы сберечь свое и ваше время, и спрашиваю вас: если бы дело было передано в суд, на рассмотрение присяжных, обязанных принимать во внимание факты в том виде, в каком они представлены перед жюри, какие доказательства со своей стороны вы могли бы им предъявить?
Мне понадобилось время, прежде чем я смог собраться с мыслями и ответить ему. Впервые история Лоры и Мэриан предстала передо мной с точки зрения постороннего человека; впервые ужасные препятствия, лежавшие на нашем пути, были показаны мне в их истинном виде.
– Нет никаких сомнений, что факты, так, как вы изложили их, говорят против нас, – сказал я, – но…
– …но вы считаете, что их можно объяснить, – сказал мистер Кирл. – Позвольте мне поделиться с вами собственным опытом. Когда перед английскими присяжными стоит выбор между фактами (находящимися «на поверхности») и длинным объяснением (не столь очевидным) этих фактов, они всегда предпочитают объяснениям факты. Например, леди Глайд (я называю этим именем даму, о которой вы пришли говорить со мной, чисто гипотетически) заявляет, что ночевала в некоем доме, а доказано будет, что она там не ночевала. Вы объясняете это обстоятельство ее болезненным душевным состоянием и приходите к метафизическому выводу. Я не говорю, что ваш вывод ошибочен, я только считаю, что суд предпочтет обратить внимание на факт ее противоречия самой себе и проигнорирует любые ваши объяснения, которые вы могли бы представить.
– Но разве нельзя, – возразил я, – при известном терпении и настойчивости собрать новые доказательства? У меня и мисс Холкомб есть несколько сотен фунтов…
Он взглянул на меня с плохо скрываемой жалостью и покачал головой.
– Давайте теперь посмотрим на это дело, мистер Хартрайт, с вашей точки зрения, – сказал он. – Если вы правы насчет сэра Персиваля Глайда и графа Фоско (заметьте, я не разделяю ваше мнение), на вашем пути к новым доказательствам возникнут все мыслимые и немыслимые препятствия. Вам придется столкнуться с юридическими трудностями и задержками, ибо каждый пункт в вашем деле будет систематически оспариваться, и к тому времени, как мы истратим многие тысячи вместо сотен, окончательный результат, по всей вероятности, будет не в нашу пользу. Вопрос установления личности, когда в деле имеет место внешнее сходство между двумя людьми, сам по себе относится к числу трудноразрешимых, даже будучи не столь запутанным, как случай, о котором мы с вами сейчас говорим. Я, право, не вижу, каким образом можно было бы пролить свет на эту необыкновенную историю. Допустим, женщина, похороненная на лиммериджском кладбище, – не леди Глайд, но при жизни, по вашим собственным словам, она была так похожа на ту, другую, что мы ничего не докажем, даже если получим разрешение вскрыть могилу и извлечь из нее тело. Одним словом, мистер Хартрайт, у вас нет оснований для начала дела, совершенно никаких оснований.
Мне пришлось признать, что оснований для передачи дела в суд и правда нет. Переменив собственное мнение, я снова обратился к нему.
– Но разве нет других доказательств, которые мы могли бы представить, помимо прямого установления личности леди Глайд? – спросил я.
– Не в сложившихся обстоятельствах, – возразил он. – Одно из самых простых и убедительных доказательств – сопоставление дат, – насколько я понимаю, находится вне вашей досягаемости. Если бы вы могли продемонстрировать несоответствие между датой, указанной в свидетельстве о смерти, и датой прибытия леди Глайд в Лондон, дело приняло бы совсем иной оборот, и я первый сказал бы: «Начнем!»
– Эту дату можно еще установить, мистер Кирл.
– В тот день, когда вы ее установите, мистер Хартрайт, ваше дело можно будет передать в суд. Если у вас уже сейчас есть какие-либо соображения, как этого добиться, скажите мне, и посмотрим, быть может, я смогу вам что-то посоветовать.
Я задумался. Ни домоправительница, ни Лора, ни Мэриан не могли нам в этом помочь. По всей вероятности, единственными людьми на земле, кто знал эту дату, были сэр Персиваль и граф Фоско.
– В настоящее время я не знаю, каким способом установить эту дату, – сказал я, – потому что не могу придумать, кто еще может знать ее, кроме графа Фоско и сэра Персиваля Глайда…
На спокойном, внимательном лице мистера Кирла в первый раз появилась улыбка.
– Судя по тому, какое мнение вы составили себе об этих двух джентльменах, – сказал он, – полагаю, вы не рассчитываете на их помощь? Если они мошенническим путем завладели большой суммой денег, то едва ли сознаются в этом.