Я был готов к тому, что за мной будут следить на обратном пути из Блэкуотер-Парка к станции, как это было накануне в Лондоне. Но на этот раз я так и не смог выяснить, наблюдал ли за мной кто-то или нет. Человек в черном, вероятно, не имел возможности следовать за мной лично, – во всяком случае, я определенно не видел его ни на железнодорожной станции, ни на вокзале в Лондоне, куда прибыл вечером. Я отправился домой пешком, решив из предосторожности, прежде чем подойти к нашей собственной двери, пройти по самым безлюдным улицам по соседству, где я несколько раз останавливался, чтобы оглянуться и убедиться, что за мной никто не идет. Я научился этой хитрости в дебрях Центральной Америки, опасаясь предательского нападения, и теперь я вновь прибегнул к ней с той же целью, но с еще большей предосторожностью в самом сердце цивилизованного Лондона!
В мое отсутствие дома не случилось ничего, что могло бы встревожить Мэриан. Она с нетерпением расспросила меня о результатах моих поисков. Когда я рассказал ей обо всем, она не могла скрыть своего изумления при виде моего равнодушия, с каким я говорил о безуспешности предпринятых мной расследований.
По правде сказать, меня мало трогало, что я не преуспел в этих своих поисках. Я предпринял их из чувства долга и ничего от них не ожидал. В том состоянии духа, в котором я находился тогда, для меня стало почти что облегчением узнать, что отныне все сводилось к нашему с сэром Персивалем противостоянию. К другим, лучшим побуждениям, двигавшим мной, примешивалась и месть, и, признаюсь, я был глубоко удовлетворен тем, что самый верный и единственный способ разрешить дело Лоры заключался в том, чтобы прижать к стенке негодяя, который женился на ней.
Должен признаться, я не был настолько тверд, чтобы поставить свои побудительные мотивы превыше инстинкта мщения, но, с другой стороны, могу честно сказать в свою защиту: у меня никогда не было никаких низких расчетов на более близкие отношения с Лорой, окажись сэр Персиваль в моих руках. Я ни разу не сказал себе: «Если я добьюсь своего, то в результате муж ее будет уже не властен отнять ее у меня». Глядя на нее, я не мог и подумать об этом. Печальная перемена, происшедшая в ней, внушала мне не любовь, но глубокое сострадание и желание помочь ей, какие мог бы питать к ней ее отец или брат и какие, Бог свидетель, я питал к ней в глубине моего сердца. Все мои надежды не простирались теперь далее дня ее выздоровления. Только бы она снова стала здоровой и счастливой, только бы хоть раз взглянула на меня, как когда-то, заговорила со мной, как говорила прежде… Это было венцом моих самых радужных надежд и самых заветных желаний.
Я пишу об этом не ради пустого самолюбования. В скором времени повествование подведет читателя к тому, чтобы они сами судили о моих чувствах и поступках. Однако справедливость требует, чтобы до тех пор дурное и хорошее во мне описывалось в равной степени беспристрастно.
На следующее утро после моего возвращения из Хэмпшира я пригласил Мэриан наверх, в мою рабочую комнату, и изложил ей свой план относительно того, каким образом лучше всего подобраться к единственному уязвимому месту в биографии сэра Персиваля Глайда.
Путь к его тайне вел через до сих пор непостижимую для всех нас тайну женщины в белом. В свою очередь, приблизиться к этой тайне мы могли только с помощью матери Анны Кэтерик, а единственный надежный способ убедить миссис Кэтерик разговориться зависел от того, удастся ли мне разузнать подробности о ней и о ее семейных обстоятельствах в первую очередь от миссис Клеменс. Тщательно все обдумав, я решил предпринять новое расследование, связавшись с верной подругой и покровительницей Анны Кэтерик.
Затруднение состояло в том, как найти миссис Клеменс.
Наилучшим и наипростейшим способом преодолеть это затруднение я обязан сообразительности Мэриан. Она предложила написать на ферму Тодда, близ Лиммериджа, и спросить, не получали ли они известий от миссис Клеменс за последние месяцы. Каким образом она была разлучена с Анной, нам не известно, но, когда это случилось, в голову миссис Клеменс несомненно пришла мысль справиться о своей пропавшей подруге в тех краях, к которым та была более всего привязана, – в окрестностях Лиммериджа. Я сразу понял, что предложение Мэриан содержало в себе некоторую надежду на успех, и она в тот же день отправила письмо миссис Тодд.
Пока мы ждали ответа, я попросил Мэриан рассказать мне все, что она знала о семье сэра Персиваля и его ранней молодости. Она могла говорить об этом только с чужих слов, но была вполне уверена в истинности тех немногих сведений, которые сообщила мне.
Сэр Персиваль был единственным ребенком в семье. Отец его сэр Феликс Глайд от рождения страдал из-за некоего тяжелого, не поддающегося лечению физического недостатка и по этой причине с ранних лет избегал общества. Единственной его отрадой была музыка, так что он женился на даме со схожими вкусами, которая, говорят, была прекрасной музыкантшей. Он унаследовал поместье Блэкуотер, будучи еще совсем молодым человеком. Ни он, ни его жена, вступив во владение, не предприняли никаких попыток сблизиться с соседями, и никто не нарушал их уединения, кроме единственного человека – приходского священника, что и привело к печальным результатам.
Ректор был худшим из всех невинных сеятелей раздора – слишком уж ревностен он был в отношении религии. Ему стало известно, что сэр Феликс выпустился из колледжа, будучи по своим политическим взглядам немногим лучше революционера, а по религиозным – немногим лучше безбожника, и тогда он, как добросовестный священнослужитель, пришел к заключению, что именно на него возложена обязанность убедить владельца поместья прислушаться к здравым суждениям, вещаемым в приходской церкви. Сэр Феликс яростно вознегодовал на это благое, но неуместное вмешательство и прилюдно так грубо оскорбил священника, что все окрестные семейства прислали в Блэкуотер-Парк письма, исполненные возмущения. Даже арендаторы сэра Феликса дерзнули осудить его поступок.
Баронет, не любивший сельской жизни и не питавший привязанности ни к поместью, ни к кому-либо из его обитателей, заявил, что более не предоставит блэкуотерскому обществу возможности досаждать ему, и уехал навсегда.
После недолгого пребывания в Лондоне они с женой отправились на континент и никогда больше не возвращались в Англию. Они жили то во Франции, то в Германии, но всегда в полном уединении, которое сделалось необходимым для сэра Феликса, пребывавшего в неизменно угрюмом состоянии, причиной чему стал его собственный физический недостаток. Их сын Персиваль родился за границей, где и воспитывался у частных наставников. Первой он потерял мать. Отец скончался, пережив супругу лишь на несколько лет, в 1825 или 1826 году. Сэр Персиваль, будучи еще молодым человеком, приезжал в Англию один или два раза, еще до смерти отца, однако его знакомство с покойным мистером Филиппом Фэрли завязалось много позже. Вскоре они уже стали приятелями, хотя сэр Персиваль редко, почти никогда, не бывал в те дни в Лиммеридже. Мистер Фредерик Фэрли, возможно, и встречался с ним раз или два у мистера Филиппа Фэрли, но знал его очень мало. Единственным близким другом сэра Персиваля в семье Фэрли был отец Лоры.
Вот все подробности, какие я услышал от Мэриан. Сами по себе они не представляли для моего расследования особого интереса и ничем не могли мне помочь, но я подробно записал их на случай, если они пригодятся в будущем.
Ответ миссис Тодд (присланный по нашей просьбе на адрес ближайшей к нам почтовой конторы) уже ждал меня, когда я зашел справиться о нем. Случай, бывший до сих пор все время против нас, с этого момента наконец-то начал благоволить нам. Письмо миссис Тодд содержало первые сведения, на которые мы так рассчитывали.
Как мы и предполагали, миссис Клеменс действительно написала на ферму Тодда, чтобы испросить прощения за свой с Анной внезапный отъезд (последовавший после того, как я встретился с женщиной в белом на лиммериджском кладбище), а затем уведомляла миссис Тодд об исчезновении Анны и умоляла ее расспросить в окрестностях, не возвращалась ли беглянка в Лиммеридж. К своей просьбе миссис Клеменс присовокупляла адрес, по которому ее всегда можно будет найти, этот-то адрес миссис Тодд и пересылала теперь Мэриан. Оказалось, миссис Клеменс жила в Лондоне, всего в получасе ходьбы от нашего жилья.
Как говорится в пословице, я был намерен «ковать железо, пока горячо». На следующее утро я отправился на свидание с миссис Клеменс. Это был мой первый шаг на пути к настоящему расследованию. С этого момента начинается история моей отчаянной попытки раскрыть тайну сэра Персиваля Глайда.
Адрес, сообщенный нам миссис Тодд, привел меня к пансиону, расположившемуся на одной из респектабельных улочек неподалеку от Грей-Ин-Роуд.
Когда я постучал, дверь мне открыла сама миссис Клеменс. По всей вероятности, она не узнала меня и спросила, по какому делу я пришел. Я напомнил ей о нашей встрече на лиммериджском кладбище, где она видела, как я разговаривал с женщиной в белом, и в особенности о том, что именно я был тем человеком, который помог Анне Кэтерик (о чем заявляла сама Анна) убежать от ее преследователей из сумасшедшего дома. Только так я мог завоевать доверие миссис Клеменс. Она вспомнила эти обстоятельства, едва я заговорил о них, и торопливо пригласила меня пройти в гостиную, охваченная нетерпением поскорее узнать, не принес ли я ей новостей об Анне.
Я не имел возможности поведать ей всю правду, не вдаваясь в подробности заговора, в которые было опасно посвящать посторонних. Я старался не возбуждать в ней несбыточных надежд и объяснить, что пришел к ней с целью установить, кто на самом деле повинен в исчезновении Анны. Еще я добавил, дабы избавить себя в дальнейшем от угрызений совести, что не лелею ни малейшей надежды отыскать Анну, что, по моему мнению, мы никогда уже не увидим ее живой и что больше всего я желал бы наказать двух человек, которые, как я подозревал, имели отношение к ее похищению и из-за которых пострадал я сам и несколько очень дорогих мне людей. После этого объя