К концу этого срока та самая пожилая дама, которую они видели на станции, прибыла к ним в кебе и сказала, что она приехала по поручению леди Глайд, остановившейся в одном из лондонских отелей и приславшей ее за миссис Клеменс, с тем чтобы условиться о предстоящем свидании с Анной. Миссис Клеменс с готовностью изъявила свое согласие повидаться с леди Глайд, тем более что ее об этом умоляла присутствовавшая при разговоре Анна, да к тому же ради этой встречи она оставила бы свою подопечную не более чем на полчаса. Миссис Клеменс и пожилая дама (очевидно, мадам Фоско) уехали. Когда они отъехали довольно далеко, пожилая дама велела кебмену, прежде чем они приедут в отель, остановиться у одной лавки, а затем попросила миссис Клеменс подождать ее несколько минут, пока она купит кое-что, о чем совершенно позабыла. Больше она не появилась.
Прождав некоторое время, миссис Клеменс начала волноваться и приказала кебмену отвезти ее обратно. Когда она вернулась к себе после не более чем получасового отсутствия, Анны в квартире уже не было.
Единственной из всех домашних, кто мог объяснить ей, в чем дело, была служанка. Она открыла дверь мальчику-посыльному, который принес письмо «для молодой женщины, занимающей третий этаж» (где была квартира миссис Клеменс). Служанка отдала письмо Анне, спустилась вниз и через пять минут после этого увидела, как Анна открыла входную дверь и вышла на улицу в капоре и шали. По всей вероятности, она забрала письмо с собой, поскольку его не удалось обнаружить в комнатах, по этой-то причине совершенно невозможно сказать, при помощи какого лживого предлога ее выманили из дому. Предлог, должно быть, показался ей убедительным, иначе она никогда не отважилась бы по собственной воле выйти на улицу в большом городе одна. Если бы миссис Клеменс не была в этом уверена, она ни за что не поддалась бы уговорам уехать из дому, пусть даже и на короткий срок.
Когда миссис Клеменс удалось наконец собраться с мыслями, первое, что самым естественным образом пришло ей в голову, – это отправиться в лечебницу, куда, как она боялась, уже вернули бедную Анну, и навести там справки.
Зная от самой Анны адрес лечебницы, она поехала туда на следующий день. Но там ей сказали (по всей вероятности, это случилось за день или два до того, как туда поместили мнимую Анну Кэтерик), что такая женщина к ним не поступала. Тогда миссис Клеменс написала миссис Кэтерик в Уэлминхем, желая узнать, не слышала ли та каких-либо вестей от своей дочери или не видела ли ее, но получила отрицательный ответ. После этого миссис Клеменс совершенно растерялась, не зная, куда и к кому еще обратиться и что предпринять. С того дня и до настоящей минуты миссис Клеменс пребывала в полной неизвестности относительно причины исчезновения Анны и об окончании ее истории.
Пока что сведения, полученные мной от миссис Клеменс, – хотя и устанавливали факты, которых я не знал прежде, – носили всего лишь подготовительный характер.
Было совершенно ясно, что череда обманов, посредством которых Анну вынудили приехать в Лондон и разлучили с миссис Клеменс, являлась не чем иным, как делом рук графа и графини Фоско, однако мне еще только предстояло обдумать вопрос о том, можно ли было за это подвергнуть поведение мужа с женой судебному преследованию. Впрочем, цель, которую я теперь имел в виду, вела меня в ином направлении. Я пришел к миссис Клеменс, чтобы хоть сколько-нибудь приблизиться к раскрытию тайны сэра Персиваля, а она до сих пор не сказала ничего такого, что помогло бы мне в этом. Я почувствовал необходимость пробудить в ней воспоминания о прошлых днях, людях и происшествиях, помимо тех, о которых она вспоминала теперь, и постарался направить разговор в нужное мне русло.
– Очень сожалею, что ничем не могу помочь вашему горю, – сказал я. – Мне остается от всего сердца посочувствовать вам. Если бы Анна была вашей родной дочерью, миссис Клеменс, то и тогда вы не могли бы любить ее сильнее, чем вы любили ее, и жертвовать собой для нее больше, чем делали это.
– В этом нет большой заслуги с моей стороны, сэр, – сказала миссис Клеменс. – Бедняжка была привязана ко мне, как мое собственное дитя. Я нянчилась с ней, сэр, когда она была совсем малюткой. Это было нелегким делом. Я бы не привязалась к ней так, если б не шила ей первых платьиц, не учила ее ходить. Я всегда говорила, что она послана мне в утешение за то, что у меня самой не было детей. А теперь, когда ее нет, мне все вспоминаются старые времена, и даже в своем преклонном возрасте я не могу удержаться и все плачу о ней – просто не могу, сэр!
Я подождал несколько минут, чтобы дать миссис Клеменс время успокоиться. Не засияет ли в воспоминаниях доброй женщины о ранних годах Анны свет правды, которого я так долго искал?
– Вы знали миссис Кэтерик еще до рождения Анны? – спросил я.
– Мы познакомились незадолго до того, сэр, месяца за четыре. Мы очень часто виделись в ту пору, но никогда не были в дружеских отношениях.
Голос ее звучал тверже, когда она произносила эти слова. Как бы ни были тягостны ее воспоминания, казалось, для нее было бо́льшим облегчением вернуться к уже ставшими смутными от времени горестям прошлого, поскольку это давало ей возможность позабыть о ее глубоком и еще таком близком горе последних месяцев.
– Вы с миссис Кэтерик были соседями? – спросил я, стараясь поощрять ее память вопросами.
– Да, сэр, соседями в Старом Уэлминхеме.
– В Старом Уэлминхеме? Значит, в Хэмпшире есть два города с этим названием?
– Так было в то время – около двадцати трех лет назад. Позже за две мили от старого городка выстроили новый город, поближе к реке, а Старый Уэлминхем, который всегда был чем-то вроде деревни, со временем и вовсе опустел. Новый город стал называться просто Уэлминхем, только старая приходская церковь осталась приходской церковью и поныне. Она стоит совершенно одиноко, дома вокруг разрушены или сами развалились от ветхости. На моих глазах произошло много грустных перемен. А когда-то это было очень приятное, красивое место.
– Вы жили там до своего замужества, миссис Клеменс?
– Нет, сэр, я из Норфолка, да и муж мой не тамошний. Он из Гримсби, как я вам уже говорила. Там он и учился. Но у него были друзья в Саутхемптоне, и он решился начать там торговлю. Торговля была невелика, но он сумел скопить достаточно денег на скромную жизнь и обосновался в Старом Уэлминхеме. Мы с ним переехали туда, когда поженились. Мы оба были уже немолоды, но жили очень дружно – не то что наши соседи, мистер Кэтерик с женой, когда через год или два после нас они переехали в Старый Уэлминхем.
– Ваш муж был знаком с ними и прежде?
– С Кэтериком, сэр, не с его женой. Мы оба не знали ее. Какой-то джентльмен принял участие в судьбе Кэтерика и помог ему получить место причетника в приходской церкви в Уэлминхеме; по этой причине он и поселился по соседству с нами. Он привез с собой молодую жену, которая, как нам стало известно спустя некоторое время, была горничной в одном семействе, проживавшем в Варнек-Холле, неподалеку от Саутхемптона. Кэтерику долго не удавалось добиться ее расположения вследствие ее чрезвычайного высокомерия. Он делал ей предложение за предложением и наконец отчаялся, убедившись, что она неизменна в своей холодности по отношению к нему. А когда он перестал просить ее руки, она вдруг совершенно переменилась и сама предложила ему жениться на ней, по-видимому просто из духа противоречия. Мой бедный муж всегда говорил, что вот тут-то и надо было преподать ей урок. Но Кэтерик был слишком влюблен в нее, чтобы решиться на нечто подобное; он никогда ни в чем не противоречил ей, ни до свадьбы, ни после. Он был человеком вспыльчивым, и порой эта вспыльчивость заводила его очень далеко. И уж конечно, он избаловал бы и более хорошую, чем миссис Кэтерик, жену, если бы таковая вышла за него. Не люблю я дурно говорить о людях, но миссис Кэтерик была женщиной бессердечной и ужасно своевольной; она любила, чтобы ею восхищались, любила наряжаться и никогда не выказывала своему мужу достойного и приличествующего уважения, платя мистеру Кэтерику насмешками за его неизменно доброе к ней отношение. Едва они поселились в Уэлминхеме, мой муж сразу сказал, что, по его мнению, дело у них кончится дурно, и оказался прав. Не прожили они в наших местах и четырех месяцев, как в их семейной жизни произошел страшный скандал, а затем последовал и разрыв. Виноваты были оба… Боюсь, они оба были виноваты в равной степени.
– Вы имеете в виду мужа и жену?
– О нет, сэр! Я говорю не о Кэтерике – его стоит лишь пожалеть. Я говорю о его жене и том человеке…
– О том человеке, из-за которого произошел скандал?
– Да, сэр. Джентльмен по рождению и воспитанию, которому следовало бы подавать лучший пример. Вы знаете его, сэр. И моя бедная Анна знала его слишком хорошо…
– Сэр Персиваль Глайд?
– Да, сэр Персиваль Глайд.
Сердце мое сильно забилось… Мне подумалось было, что ключ от тайны уже в моих руках. Как мало я догадывался тогда о запутанных поворотах лабиринта, по которому мне придется еще блуждать!
– Сэр Персиваль жил тогда где-нибудь поблизости? – спросил я.
– Нет, сэр. Он был чужаком в наших местах. Отец его умер незадолго до этого за границей. Помню, сэр Персиваль был в трауре. Он остановился в маленькой гостинице у реки (позже ее снесли), где останавливались другие джентльмены, приезжавшие к нам в городок на рыбалку. Его первый приезд остался для всех незамеченным: было довольно обычным делом, что джентльмены со всех концов страны съезжались, чтобы порыбачить на нашей реке.
– Он появился в Уэлминхеме до рождения Анны?
– Да, сэр. Анна родилась в июне тысяча восемьсот двадцать седьмого года, а он приехал, кажется, в конце апреля или в начале мая.
– И никто из вас не знал его? Стало быть, миссис Кэтерик тоже не знала его, как и остальные?
– Так мы сначала думали, сэр. Но когда разразился скандал, никто уже не верил, что они не были раньше знакомы друг с другом. Помню, как сейчас, как все это случилось. Однажды ночью Кэтерик пришел к нам в сад и разбудил нас, бросив в окно пригоршню песка с дорожки. Я слышала, как он умолял моего мужа, ради всего святого, выйти и поговорить с ним. Они долго разговаривали на крыльце. Когда муж вернулся наверх, он весь дрожал. Он сел на кровать и сказал мне: «Лиззи! Я всегда говорил, что эта женщина скверная; всегда