Гораздо труднее было обнаружить ответ на вопрос: какова вероятность того, что сэр Персиваль являлся отцом Анны Кэтерик?
Выяснить это не было иной возможности, кроме как подтвердив факт наличия между ними внешнего сходства.
– Вы, наверно, часто видели сэра Персиваля, когда он бывал в вашей деревне? – сказал я.
– Да, сэр, очень часто, – отвечала миссис Клеменс.
– Не замечали ли вы, что Анна похожа на него?
– Нет, она вовсе не походила на него.
– Значит, в таком случае она была похожа на мать?
– И на мать она тоже была совсем не похожа. Миссис Кэтерик была темноволосая, с полным лицом.
Не похожа ни на мать, ни на предполагаемого отца. Я знал, что нельзя всецело полагаться на внешнее сходство, но, с другой стороны, и сбрасывать его со счетов тоже было неразумным. Быть может, существовала вероятность обнаружить в прошлом миссис Кэтерик и сэра Персиваля, еще до того, как они оба появились в Старом Уэлминхеме, некое решающее свидетельство, которое могло бы подтвердить это предположение? Имея это в виду, я продолжил свои расспросы.
– Когда сэр Персиваль впервые появился в ваших местах, – спросил я, – вы не слышали, откуда он тогда приехал?
– Нет, сэр. Кто говорил – из Блэкуотер-Парка, кто – из Шотландии, но никто не знал этого наверняка.
– А миссис Кэтерик незадолго до своего замужества жила в услужении в Варнек-Холле?
– Да, сэр.
– А как долго она служила там?
– Три или четыре года, сэр. Точно не помню.
– Не знаете ли вы, случайно, кому принадлежал Варнек-Холл в то время?
– Знаю, сэр. Майору Донторну.
– А не приходилось ли вам слышать от мистера Кэтерика или еще от кого-нибудь, что сэр Персиваль был дружен с майором Донторном или что его видели в самом Варнек-Холле или где-нибудь по соседству?
– Нет, сэр. Насколько я помню, я не слышала ничего подобного ни от Кэтерика, ни от кого-либо другого.
Я записал имя и адрес майора Донторна на случай, если тот был еще жив и если в будущем мне понадобилось бы обратиться к нему. Пока что я решительно не разделял мнения, что сэр Персиваль являлся отцом Анны, и все больше и больше убеждался в том, что разгадка их тайных свиданий с миссис Кэтерик в церковной ризнице не имела никакого отношения к бесчестью, которое эта женщина навлекла на доброе имя своего мужа. Я никак не мог придумать, о чем мне следовало еще спросить миссис Клеменс, дабы подкрепить эту мою уверенность, и потому постарался разговорить женщину, чтобы та побольше рассказала про детство Анны, в надежде уловить в ее словах какой-нибудь случайный намек для подтверждения моего предположения, который мог бы мне таким образом представиться.
– Я еще не слышал, миссис Клеменс, – сказал я, – как это бедное дитя, рожденное в грехе и позоре, очутилось на вашем попечении.
– Ах, сэр, об этом несчастном ребенке решительно некому было заботиться! – ответила миссис Клеменс. – Злая мать, казалось, возненавидела бедную девочку со дня ее рождения, как будто бедняжка была в чем-то виновата! При виде ее сердце у меня разрывалось на куски, и я предложила миссис Кэтерик взять ее дочь на воспитание и растить ее так нежно, как свою собственную.
– С тех пор Анна оставалась всецело на вашем попечении?
– Не совсем так, сэр. Время от времени на миссис Кэтерик находили разные причуды и фантазии, и она забирала у меня ребенка, будто хотела досадить мне за то, что я его воспитываю. Но эти причуды никогда не длились долго. Бедная маленькая Анна всегда возвращалась ко мне и всегда радовалась этому, хотя в моем доме она и вела скучную жизнь, где у нее не было подруг, как у других детей, которые могли бы развеселить ее. Дольше всего мы были разлучены, когда мать увезла ее в Лиммеридж. Именно тогда я потеряла своего бедного мужа и некоторое время была даже рада, что Анна не стала свидетельницей моего огорчения. Ей было тогда около десяти или одиннадцати. Учение давалось ей с большим трудом. Бедняжка, она была не такая веселая, как другие дети в ее возрасте, но очень хорошенькая и милая девочка! Я подождала в Уэлминхеме их возвращения и предложила взять ее с собой в Лондон; по правде сказать, сэр, мне было тяжело оставаться в Старом Уэлминхеме после смерти мужа – это место вдруг так переменилось в моих глазах, стало таким унылым.
– И миссис Кэтерик согласилась на ваше предложение?
– Нет, сэр. С севера она вернулась еще бессердечнее и озлобленнее, чем была раньше. Поговаривали, что перво-наперво ей пришлось просить у сэра Персиваля разрешения навестить свою умирающую сестру в Лиммеридже, что она надеялась получить наследство, а на самом деле денег хватило только на похороны. Все это, конечно, озлобило миссис Кэтерик, – во всяком случае, она и слушать не хотела, чтобы я увезла с собой девочку. Казалось, ее очень тешило, что разлука так огорчает нас с Анной. Все, что я могла тогда сделать, – это оставить девочке свой адрес и тайно шепнуть ей, чтобы она приезжала прямо ко мне в Лондон, если когда-нибудь окажется в беде. Но прошло много лет, прежде чем она смогла приехать ко мне. Я не видела ее до той самой ночи, когда она, бедняжка, убежала из сумасшедшего дома.
– Вам известно, миссис Клеменс, почему сэр Персиваль Глайд поместил ее туда?
– Я знаю только то, что рассказывала мне сама Анна, сэр. К сожалению, бедная девочка всегда говорила об этом очень сбивчиво, часто путалась в собственных мыслях. Она говорила, будто ее мать хранила какой-то секрет сэра Персиваля, о котором поведала дочери спустя много лет после того, как я уехала из Хэмпшира, а когда сэр Персиваль узнал, что Анне известна его тайна, он и запер ее в сумасшедший дом. Но сколько бы я ее ни спрашивала, она не могла сказать, что это за тайна. Она говорила только, что мать ее, если бы захотела, могла бы стать причиной гибели и разорения сэра Персиваля. По всей вероятности, миссис Кэтерик только это и рассказала ей, не больше. Я совершенно уверена, что непременно услышала бы от Анны всю правду, если бы она действительно что-то знала, как уверяла и как ей, бедняжке, самой казалось.
Эта мысль не раз приходила мне в голову. Я уже говорил Мэриан, что сомневался, действительно ли Лоре удалось бы сделать важное открытие в тот день, когда граф Фоско помешал ее свиданию с Анной Кэтерик в беседке у озера. Тот факт, что на основании смутного подозрения, вызванного намеками, неосторожно высказанными матерью в ее присутствии, Анна могла решить, будто и правда знает тайну сэра Персиваля, совершенно укладывался в соответствии с ее умственным расстройством. Нечистая совесть неизбежно пробудила в сэре Персивале недоверчивость и подсказала ему ошибочное мнение, будто бы Анна узнала всю правду от матери, равно как позднее в его мозгу утвердилось необоснованное подозрение, что и жена его все узнала, но уже от Анны Кэтерик.
Между тем время шло, утро приближалось к своему завершению. Я не был уверен, что, останься я дольше, я мог бы услышать от миссис Клеменс что-то еще полезное для решения моей задачи. Мне стали известны подробности жизни миссис Кэтерик, которые я и рассчитывал найти здесь, к тому же я пришел к некоторым умозаключениям, совершенно новым для меня, которые могли чрезвычайно помочь мне в моих дальнейших поисках.
Я встал, чтобы попрощаться и поблагодарить миссис Клеменс за дружеское участие, с которым она сообщила мне все эти сведения.
– Боюсь, вы сочли меня слишком любопытным, – сказал я. – Я обеспокоил вас таким количеством вопросов, что любому другому человеку давно надоело бы на них отвечать.
– Я охотно готова поделиться с вами всем, что знаю об Анне и миссис Кэтерик, сэр, – отвечала миссис Клеменс. Она помолчала и взглянула на меня с тоской. – Но мне хотелось бы, – сказала бедная женщина, – чтобы вы рассказали мне побольше об Анне, сэр. Мне показалось по вашему лицу, когда вы вошли, что вы что-то знаете о ней. Вы не можете себе представить, как тяжело не знать даже, жива она или умерла. Мне было бы легче, если бы я была уверена, что с ней. Вы сказали, что «мы никогда уже не увидим ее живой». Вы знаете, сэр, вы знаете наверняка, что Господу Богу было угодно забрать ее к себе?
Я не мог устоять перед этой мольбой, с моей стороны было бы слишком низко и жестоко скрыть от нее правду.
– Боюсь, что в этом нет сомнений, – ответил я мягко. – Я уверен, что несчастья ее на этом свете уже окончились.
Бедная женщина упала на стул и спрятала от меня лицо.
– О сэр, – с трудом проговорила она, – откуда вы знаете? Кто вам сказал?
– Никто, миссис Клеменс, но у меня есть основания не сомневаться в этом, основания, о которых, я обещаю, вам непременно станет известно, как только я смогу посвятить вас во все подробности моего расследования. Я уверен, что в последние минуты о ней хорошо заботились, я уверен, что именно сердечная болезнь, которая долго ее мучила, явилась истинной причиной ее смерти. Вы можете быть уверены в этом, как уверен я сам. Вскоре вы услышите, что она похоронена на тихом сельском кладбище, в красивом мирном уголке, который вы и сами выбрали бы для нее.
– Умерла! – воскликнула миссис Клеменс. – Такая молодая… умерла, а я жива и слышу это! Я шила ей первые платьица. Я учила ее ходить. Когда она впервые произнесла слово «мама», она сказала его мне. И вот я все еще жива, а ее больше нет! Вы сказали, – продолжала бедная женщина, отняв от лица носовой платок и устремив на меня заплаканный взгляд, – вы сказали, что она была погребена должным образом? Но были ли эти похороны такими же, какие ей устроила бы я сама, будь она и впрямь моей дочерью?
Я уверил ее, что похороны были именно такими. Ответ мой, кажется, доставил ей невыразимую радость: в моих словах она нашла утешение, какое не могли бы дать никакие иные, даже самые красноречивые доводы.
– Мое сердце не выдержало бы, – сказала она простодушно, – если бы это было не так… Но откуда вы это знаете, сэр? Кто рассказал вам?
Я снова попросил ее подождать, пока не смогу говорить с ней, ничего не тая.
– Вы меня еще непременно увидите, – сказал я. – Дня через два. Я хотел бы попросить вас оказать мне одно одолжение, когда вы немного успо