о с большой степенью достоверности заявить, что все доброе, невоинственное, душевное, духовное в русской душе, в русском духе формировалось в IX–XVI веках под влиянием этого главного и единственного министра всех домашних дел, то есть русской женщины.
Она была формирующим стержнем всего русского. И, думается, она понимала степень ответственности и высочайшее свое назначение. И мужчины понимали это! По вечерам, в интимном уединении, супруги, конечно же, любили друг друга, и им было хорошо, но, как сказано в «Домострое», вероятно, после нежных ласк, утомлясь от них, отдыхая, вели беседы по ведению хозяйства, советовались. А как же иначе! Самые близкие люди на свете, муж и жена, государь и главный, единственный министр, отец и мать детей своих, просто обязаны были устраивать вечерние пятиминутки, небольшие такие совещания по производственным вопросам. Ничего тут особенного, сверхъестественного нет: поужинали, помолились, поласкались, посовещались и уснули крепким сном. А утром – у каждого свои дела.
Не слишком ли идеальной получилась у нас картина русской семейной жизни? Конечно же, идеальной, и даже слишком. Как у Конфуция. Но автор первой редакции «Домостроя», а за ним и Сильвестр (как и Великий учитель в свое время) не витали в империях, они твердо стояли на земле, видели мир, знали его и чувствовали. Мудрые, они в своих произведениях не могли не отражать реалий: китаец – языком поэтическо-философским, с тончайшей психологической вязью; русские – тоже поэтическим, но этаким приземленным, избяным, народно-мудрым языком. Все-то они видели, все-то чувствовали и понимали.
Но они честно, искренно верили в свои идеалы, в то, что человека можно переделать! И мужчину. И женщину. Святые люди, наивные мудрецы-поэты. Через двести лет после смерти Конфуция родился Цинь Шихуанди, который, создав мощную империю в Поднебесной, одним из первых указов повелел живьем закопать 460 сторонников учения Конфуция и сжечь все их труды.
В 1530 году родился Иван IV Грозный. При нем Русское централизованное государство сделает первые, но очень смелые и решительные шаги на пути к державе имперского типа. Сильвестр сыграл в его судьбе не последнюю роль, но вряд ли Иван IV Васильевич так же наивно относился к жизни, философии жизни, к проблемам мужчин и женщин, семьи и брака, как авторы русского «Домостроя» и Великий учитель китайцев.
О «Стоглаве», сборнике постановлений церковного Собора 1551 года, коротко сказать можно то, что принят он был при непосредственном участии молодого Ивана IV, еще не очень Грозного, по приказу которого был созван Собор, проходивший под руководством митрополита Макария.
В одной из статей «Стоглава», в котором на поставленные вопросы давались ответы на основе Писания, постановлений Вселенских соборов и кодекса Юстиниана, в частности, говорится о том, что четвертый брак законами возбраняется, он есть нечестие, «понеже свинское есть житие»[21].
Молодой царь всея Руси знал об этом, и в те годы он вряд ли думал о своем семейном будущем…
Женщины и Иван IV Васильевич (Грозный)
Их было много в жизни Ивана IV Васильевича, первого русского царя, официально венчанного на царство. Одна из них, Елена Глинская, мать, к нему иметь претензии не может. А он – к ней? Сын к ней тоже не имеет претензий. В своих письмах к Андрею Курбскому он вспоминает детские годы. Страницы детства сработаны царем крепко.
Иван IV Васильевич с малых лет отличался крайней чувствительностью. Ребенок в три года потерял отца. Ну, уж не с ним одним беда такая приключилась, может возразить ненавидящий жестокость человек, и матушка, Елена Глинская, жива была. И то верно! Да только не в тихом тереме отчем, под мерный шелест сосновых лап в отдаленном от людской суеты местечке, благодатном для сказок, жила-была, детей растила вдовая царица, а во стольном граде, в Кремле, в центре бурлящего страстями государства. Не зря Иван IV называет матушку «несчастнейшей вдовой», от разыгравшихся нежных чувств пишет он в послании к Курбскому о юных летах своих: очень они были суровыми! Вдова с трехгодовалым Иваном и годовалым Юрием жила, «словно среди пламени находясь: со всех сторон на нас двинулись войной иноплеменные народы – литовцы, поляки, крымские татары, Астрахань, ногаи, казанцы».
Казалось, князья да бояре должны забыть личные обиды, сообща биться за страну, но – нет! Почти все приближенные ко двору мечтали лишь о том, чтобы возвыситься, стать опекуном малолетнего царя и грабить царскую казну – богатую! Много злата-серебра собрали отец и дед Ивана IV, великие планы они мечтали осуществить. Не нужны планы князьям – деньги нужны. Перевороты в Кремле следовали друг за другом. Детей, однако, не убивали, понимая, что при малолетнем великом князе больше шансов урвать кусок.
До смерти царицы детьми еще занимались, но в 1538 году Елена Глинская умерла, и для Ивана IV начались самые страшные годы жизни. Об этом он с неподдельным чувством горечи и обиды, на высокой нервной ноте пишет Курбскому. Зачем? Разве нельзя было сухим канцелярским языком привязать предателя к позорному столбу? Конечно же, можно! Но о другом думал Грозный – о самооправдании. Да не перед князем, а перед потомками. Насмотрелся он с юных лет гадостей человеческих, одичал, глядя на непрекращающуюся драку людей, бояр да князей, веру в них потерял. Еще в юности потерял, но не окончательно. И в надежде, что письмо дойдет до адресата, писал потомкам, предупреждая и поучая: не теребите детские души, не дразните драчливыми сценами неокрепшие сердца, не разрыхляйте разум, от рождения спокойный, способный взращивать из мудрых зерен добрые плоды. Я, Иван IV Грозный, жизнь свою рассказываю и кричу: берегите детей, если не хотите воспитать из них чудовищ, жадных до крови и драк. Я, Ванечка, сын Василия, во время так называемого «боярского правления» по закону – царь, по положению – беспризорный во дворце, видел ужастики не по видикам, но в жизни.
Очень современен для человечества III тысячелетия нашей эры честный писатель Иван IV Васильевич в своем послании к Курбскому и особенно в том месте, где ведет он рассказ о своем детстве. Перевороты следовали один за одним. Братья Иван и Юрий были свидетелями убийств и драк. Это продолжалось годами!
«Нас же с единородным братом моим, в бозе почившим Георгием, начали воспитывать как чужеземцев или последних бедняков. Тогда натерпелись мы лишений и в одежде, и в пище. Ни в чем нам воли не было, но все делали не по своей воле, и не так, как обычно поступают дети. Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас и не взглянет – ни как родитель, ни как опекун и уж совсем ни как раб на господ. Кто же может перенести такую гордыню?.. Сколько раз мне и поесть не давали вовремя…»
Шуйские так увлеклись укреплением собственной власти, что забыли о делах государственных. Этим воспользовались крымские и казанские ханы. Казанцы, почувствовав слабинку в Кремле, два года терзали набегами Русскую землю. Урон от них был сравним лишь с уроном, причиненным Восточной Европе нашествием Батыя. Большой удачей можно считать то, что другие враги не набросились на Русь.
В 1540 году митрополит Иосаф, заменивший Даниила, пришел к десятилетнему Ивану IV и в Думу и стал просить бояр и великого князя выпустить из темницы Ивана Бельского. Иван Шуйский, не ожидая такого подвоха от поставленного с его помощью митрополита, проиграл. Иван Бельский вернулся в Думу, расклад сил изменился в его пользу. Дума стала работать конструктивнее.
Весной 1541 года Саип-Гирей, крымский хан, с огромным войском, с обозом, в котором находились семьи воинов, старики, жены, дети, покинул Крым и двинулся на Москву. Его поддержал османский султан, прислав дружину с огнестрельным оружием. По пути к Саип-Гирею присоединялись отряды астраханцев, азовцев, других любителей повоевать.
Русские собрали рать под Коломной. Разведка сообщила сведения о продвижении противника. В Москве было тревожно.
Десятилетний Иван с младшим братом Юрием помолился в Успенском соборе перед Владимирской иконой Божией Матери и перед гробом святого Петра, заплакал, не выдержав напряжения, и сказал в абсолютной тишине, которую мягко окрашивал лишь шелест свечей: «Боже!.. Защити нас, юных, сирых! Не имеем ни отца, ни матери, ни силы в разуме, ни крепости в деснице; а государство требует от нас спасения!» Затем вместе с митрополитом он явился в Думу и спросил у бояр: «Скажите, оставаться ли мне в Москве или покинуть город?!» В Думе разразился спор. Одни считали, что Ивану IV и Юрию нужно покинуть Москву, как это не раз делали предки великого князя. Другие говорили, что безопаснее будет в Москве. Это мнение взяло верх.
Присутствие в городе Ивана и Юрия вдохновило жителей Москвы. Они с душевным подъемом готовились защитить себя, свой город, малолетних князей. В русском войске на Оке положение было иное. Там переругались князья в борьбе за власть и рать находилась на грани саморазвала. Иван IV послал в Коломну вдохновенное письмо, в котором просил бояр, князей и воевод забыть ссоры и отстоять отчизну.
Письмо подействовало на воевод волшебным образом: они забыли былые обиды, клялись друг другу стоять насмерть, погибнуть, но не пропустить врага.
Саип-Гирей подошел к Оке, увидел русское войско, организованное, готовое драться, отругал Семена Бельского, уверявшего его в том, что в стране Московии он встретит деморализованную рать, и повернул обратно в Крым.
…Победа над Саип-Гиреем усыпила бдительность Ивана Бельского. Он проморгал заговор Ивана Шуйского, поддержанного многими князьями, дворянами, воеводами. Иван Шуйский действовал широко и смело. Он принял присягу верности, послал из Владимира, где находился с крупным войском, в Москву к своим единомышленникам триста человек и приказал действовать.
«…Его сторонники, Кубенские и другие, – пишет об этом сам царь, – еще до его прихода захватили боярина нашего, князя Ивана Федоровича Бельского, и иных бояр и дворян и, сослав их на Белоозеро, убили, а митрополита Иосафа с великим бесчестием прогнали с митрополии. Потом князь Андрей Шуйский и его единомышленники явились к нам в столовую палату, неиствуя, захватили на наших глазах нашего боярина Федора Семеновича Воронцова, обесчестили его, оборвали на нем одежду, вытащили из нашей столовой палаты и хотели его убить. Тогда мы послали к ним митрополита Макария и своих бояр Ивана и Василия Григорьевичей Морозовых передать им, чтобы они его не убивали, и они с неохотой послушались наших слов и сослали его в Кострому; а митрополита толкали и разорвали на нем мантию с украшениями, а бояр толкали в спину».