По пути в Москву юный царь видел, в каком состоянии находится страна. «Все дороги были разрушены, города и селения сожжены. Внутренние области обезлюдели. Поселяне в прошлом году не могли убрать хлеба и умирали от голода. Повсюду господствовала крайняя нищета».
А в Москве – одни малодушные. Чиновники грабят, больше всех достается от них бедным, бессловесным. Удивительно! Как этим «измалодушествовавшим» пришла в голову мысль избрать на престол Михаила Романова?! Потому что верили люди, что такой застенчивый, даже робкий юноша (и только он!) вытянет их из разрухи, не обидит, не опозорит, не нахамит, опираясь в правлении на Земский собор.
Нищего легко обидеть. Страна была нищей. Обижать ее в те годы было никак нельзя. Оскорблять нельзя было.
Первым оскорбили Дмитрия Пожарского. Родственники инокини Марфы, окружившие царя, относились к боярам свысока. Мы теперь у власти. Нам подчиняйтесь.
Дмитрий Пожарский с другими участниками Второго ополчения не мог ужиться с родственниками Марфы. Он отказался объявить боярство Борису Салтыкову, и его тут же поставили на место – выдали новому боярину «головой».
Знаменитого князя дьяк привел пешком (это было актом бесчестия) во двор Салтыкова, поставил его на нижнее крыльцо и громко объявил: «Царь всея Руси Михаил Федорович выдает головой князя Пожарского боярину Борису Салтыкову!» Хозяин одарил дьяка и небрежно бросил герою: «А ты ступай домой. Да не вздумай в моем дворе садиться на лошадь!»
Обычно выданные головой ругались на чем свет стоит, а хозяин при этом гордо молчал. Дмитрий Пожарский покинул двор Салтыкова без слов. Затем сел на коня и, не обращая внимания на смех салтыковской челяди, поскакал домой, в село Медведково. Хорошо, что царь не приказал бить его батогами на радость Салтыкову!
Инокиня Марфа и ее родственники не любили, когда им вставали на пути. Это поняли царедворцы и чиновники «на местах». Не конфликтуя с Салтыковыми, они занимались откровенным грабежом.
Была еще одна беда на Руси.
Первые три года царствования новой династии прошли в тяжелой борьбе с шайками разбойников, с корпусом Лисовского, ворвавшегося из Польши на территорию Русского государства в поисках денег на военные нужды.
На Земском соборе постановили собрать недоимки и просить взаймы купцов, промышленников и у иностранцев. К братьям Строгановым отослали особые грамоты от Михаила Федоровича и от Земского собора. Промышленники прислали в казну три тысячи рублей. Через год на Строгановых положили по разверстке сорок тысяч рублей. Государство совсем обеднело? Нет, не похоже на то. В совсем обедневшем государстве нечего было бы делать десяткам разбойничьим бандам, корпусу Лисовского, тысячам разного ранга чиновникам. Беда была не в бедности, но в разрушенных экономических связях, в уничтожении технологических схем созданного Иваном III государства. Создать новую технологическую схему постоянно расширяющегося на востоке государства в таких условиях было чрезвычайно сложно. Дело продвигалось медленно.
В 1617 году у царя появилась еще одна задача: женитьба! Михаилу Федоровичу исполнилось двадцать лет. Возраст, для создания царской семьи подходящий. Этим делом занялась инокиня Марфа. Жила она в Вознесенском монастыре по-царски, имела богатый двор и сонм бессловесных монахинь. Любое дело царь обсуждал с матерью, она давала ему наставления, благословляла или не благословляла на те или иные дела, указывала ему, каких людей из рода Салтыковых и их союзников на какие должности расставлять.
Ее муж, Федор Никитич, был человек крутого и жесткого нрава, но Марфа была еще более крутой, властной. «Достаточно взглянуть на ее портрет, на низко опущенные брови, суровые глаза, крупный, с горбинкой нос, а всего более на насмешливые и вместе с тем повелительные губы, чтобы составить себе понятие об ее уме, сильном характере и воле, но эти признаки мало говорят о мягкости и доброте. Жизнь не баловала Марфу. Гонения, которым подвергалась семья Федора Никитича Романова (Филарета), ужесточили ее нрав.
Как сильная, незаслуженно обижаемая женщина, насильно постриженная, она могла мечтать о мести. Но мстить в открытую, как недавно делали приближенные к трону и сами венценосцы, ни Марфа, никто в Русском государстве при постоянно действующем Земском соборе не мог, хотя мстить-то они мстили, и порою не менее жестоко, чем во времена оные.
«Сделавшись царицей, Марфа взяла весь скарб прежних цариц в свои руки, дарила им боярынь, стала жить совершенно по-царски и занималась больше всего религией и благочестивыми делами как царственная монахиня; но имела также громадное влияние на дворцовую жизнь, направляла ее, выдвигала наверх свою родню, ставила ее у дел и тем самым давала ей возможность, пользуясь покровительством всесильной старицы-царицы, делать вопиющие злоупотребления и оставаться безнаказанными».
А тут пришла пора сыну ее жениться.
По обычаю в Кремле собрали девиц на выданье. Боярыньки и дворяночки, робкие и смелые, нежные и суровые, все как на подбор статные, красивые, выстроились в ряд. «Каравай-каравай, кого хочешь выбирай!» Михаил, человек-однолюб, выбрал подругу детства, Марию, дочь незнатного дворянина Ивана Хлопова. Делать нечего, надо соблюдать обычаи. Марию Хлопову тут же взяли в теремные хоромы цариц, нарекли ее по воле царя Анастасией, приказали всем оказывать царские почести. Из дворяночек да в царицы? Нет, пока лишь в невесты царя.
Неожиданное возвышение бедного рода Хлоповых Салтыковым не понравилось.
Михаил Федорович – и этого очень боялись Салтыковы! – как человек тихий и сосредоточенный мог, женившись, полностью сосредоточиться на Марии Хлоповой, и в состоянии полного сосредоточения он стал бы менее зависим от Марфы. А там и дети у дворяночки пойдут – совсем плохо станет Салтыковым при дворе.
Брат Ивана, Гаврила Хлопов, слабо разбирался в кремлевской жизни, был прямым и неосторожным. Салтыковы приглядывались к нему и к Ивану: а может быть, и с Хлоповым не хуже будет жить?
Как-то отправился царь на экскурсию в Оружейную палату. Сам-то он держался от военного дела подальше, но на оружие любил смотреть. Особенно нравились ему сабли.
Михаил Салтыков, желая потрафить венценосцу, показал ему турецкую саблю-красавицу, глаз не оторвешь. «Хорошая сабля!» – восхитился царь, а Салтыков в ответ: «У нас тоже могут такую сделать, даже лучше». Михаил Федорович пожал плечами и спросил у Гаврилы: «Неужто у нас такие умельцы есть?»
Гаврила ответил: «Такую не сделают».
Салтыков крикнул: «Не говори, чего не знаешь!» Не обращая внимания на царя, они стали орать друг на друга, разошлись врагами. Салтыковы, узнав об этом, решили расстроить свадьбу.
Анастасия очень любила сладкое. Царь знал это с детства. Став женихом и невестой, Анастасия и Михаил ездили вместе на гулянье в село Покровское. Царь захватил красивый расписной ларец с сахарными леденцами и заедками[25], подарил сластене. Анастасия съела чуть ли не все содержимое ларца, не догадываясь, что некоторые заедки и леденцы отравлены подкупленными женщинами. Вернулась она из Покровского счастливая: и сладостей объелась, и с женихом погуляла, и на людей посмотрела, и себя показала!
Ночью Анастасии стало дурно, разболелся желудок, появилась сильная рвота. Двор переполошился. Иван Хлопов закручинился, догадываясь, к чему идет дело.
По дворцу побежали грозные слухи: «Черная немочь у невесты! Черная немочь!» Иван запретил дочери есть сладкое, болезнь утихла, но не успели Хлоповы порадоваться, как рвота вновь стала мучить бедняжку.
Салтыковы доложили царю об этом. Михаил-однолюб взволновался, приказал позвать к Анастасии доктора из иностранцев, тот осмотрел невесту и доложил, что у нее обыкновенное расстройство желудка, что это не отразится на здоровье невесты, рожать она будет исправно.
Царь успокоился, но Салтыковы нашли другого врача, помоложе. Он обнаружил у Анастасии желтуху. Солтыковы сами взялись отслеживать процесс лечения Хлоповой. Михаил Салтыков передал через Гаврилу больной водку, обещая, что это лекарство вылечит невесту.
Давали Хлоповой святую воду с мощей, камень безуй, и девица стала поправляться.
Салтыковы доложили царю о разговоре с молодым врачом, который утверждал, что невеста неизлечима. За дело взялась Марфа. «Зачем нам невеста, которая обязательно умрет?! – искренно удивлялась она. – В Угличе одна девица так же болела, а через год умерла». Марфа упорно повторяла, что Хлопову нужно удалить из дворца. Сделать это было не просто. С влюбленным сыном инокиня разобралась. Труднее обстояло дело с русскими людьми, признавшими Анастасию. Тут без собора обойтись было невозможно. Земский собор Марфе был неподвластен.
Марфа и здесь нашла выход: по ее приказу созвали собор из одних бояр. Перед заседанием хорошо поработал Михайло Салтыков с товарищами. Когда пришло время говорить Гавриле Хлопову, то бояре уже знали, какое решение нужно принять. А дворянин Гаврила в тот день за племянницу несчастную стоял, убеждая бояр в том, что болезнь ее не страшная.
Понимал Хлопов ситуацию: или племяннице быть царицей, или не быть никем, а лишь вечной затворницей. Жалел он о том дне, когда увидел Михаил Федорович дочь его брата, когда влюбился царь в Марию. Зачем все это придумала судьба? Выдал бы Иван дочку замуж за ровню. И жил бы преспокойно, внуков бы дождался, а то и правнуков. Чем плоха такая жизнь?
Хоть и не прирожденный оратор, но говорил Гаврила пламенно, с такой силой убеждения, что любой Демосфен и Цицерон ему поаплодировали бы.
Бояре выслушали его молча, спокойно, может быть, потому что ничего не знали о Цицероне. И вынесли жестокий приговор: невеста «к царской радости непрочна» и свадьбы быть не должно.
Ничего не зная о борьбе в Боярской думе, во дворце вовсю готовились к свадьбе. Да так и не подготовились: Хлопову «разжаловали», а через десять дней отправили, красивую, навек испорченную словом Салтыковых, в Тобольск. Там она провела четыре года. Затем царь приказал перевести ее в Верхотурье.